Шторм в Гавани Ветров - Таттл Лиза (Лайза). Страница 49

Она, должно быть, выглядела чертовски напуганной, Вэл же беззаботно улыбался.

– Этот нож не принадлежал моему отцу, – сказал он. – Мой отец в жизни ничем не владел. Я украл его у Арака. – Марис удивленно смотрела на него. – Если тебя не затруднит, Однокрылая, выброси его.

Улыбнувшись, Марис нагнулась и подобрала осколки ножа.

Часть третья

Падение

Старость пришла к ней в одночасье.

Когда Марис рассталась с Правителем Тайоса, она была еще молодая. Из его башни на скалистой вершине она спускалась к морю по сырому мрачному туннелю в горе. Шла она быстро, крепко держа свечу, чувствуя на спине сложенные крылья. Ее шаги отдавались гулким эхом, вплетавшимся в размеренный стук капель. Каменный пол покрывали лужи, и влага впитывалась в сапоги. Но Марис торопилась отправиться в путь.

И только когда она вышла из туннеля под противоположным склоном горы, Марис увидела небо, мутно-фиолетовое, почти черное, цвета кровоподтека, вызывающего мучительную боль. Ветер был холодным и коварным. Марис ощутила готовую вот-вот разразиться ярость в хмурых тучах. Она стояла внизу у истертых ступеней, которые вели к обрыву над морем, и думала, не вернуться ли переночевать в странноприимном доме, а улететь на утренней заре.

Но мысль о возвращении вверх по бесконечному проходу остановила ее. К тому же Тайос наводил на нее уныние: темный негостеприимный край с грубым Правителем – грубость эта едва маскировалась официально-любезным тоном, принятым в обращении с летателями.

Весть, которую он поручил ей доставить, угнетала ее. Злобные, алчные слова угрожали войной, и Марис не терпелось передать их по назначению, освободиться от этого бремени как можно скорее.

Погасив свечу, она начала подниматься по ступеням – легким и свободным шагом. Лицо ее было покрыто сетью морщин, в волосах поблескивала седина, но она сохранила грацию и энергию своих двадцати лет.

Ступени завершились широкой каменной платформой, и Марис развернула крылья. В них ударил ветер, они потянули ее, когда она еще только закрепляла последние сегменты. Фиолетовая мгла бури словно зачернила серебристый металл, а закат отбрасывал на ткань алые полосы, точно раны, из которых сейчас польется кровь. Марис заторопилась. Надо опередить бурю, использовать ее фронт, чтобы набрать скорость. Она закрепила ремни, в последний раз проверила крылья, и ее пальцы сомкнулись на привычных упорах. Два быстрых шага – и она бросилась с обрыва, как делала несчетное количество раз. Она отдалась объятиям своего давнего и верного возлюбленного – ветра – и полетела.

На горизонте блеснула молния – замерший на миг трезубец у восточного края неба, – ветер сразу ослабел, размяк, и она начала падать. Сделав вираж, Марис нащупала более мощную струю воздуха. Тут стремительно, как удар хлыста, на нее обрушилась буря. Откуда-то с дикой силой налетел ветер, а когда она отчаянным усилием попыталась опереться на него, сменил направление. И еще раз. И еще. Дождь хлестал ей в лицо, молнии ослепляли, в ушах стоял несмолкаемый гром.

Буря швырнула ее назад, перевернула, словно игрушку; она оказалась лепестком, закрученным вихрем. Ее кидало из стороны в сторону, голова кружилась, в глазах темнело, и Марис поняла, что падает. Обернувшись через плечо, она увидела, что на нее мчится гора – отвесная, мокрая каменная стена. Она рванулась прочь, но сумела лишь повернуться в свирепых объятиях ветра. Левое крыло задело выступ, сложилось, и Марис с воплем опрокинулась набок. Она попыталась лететь на одном правом, зная, что это невозможно. В ее угасающем сознании мелькнула последняя ясная мысль: это конец.

Море подхватило ее, пожевало и выплюнуло. Ее нашли на следующий вечер, искалеченную, без сознания, но живую, на каменистом берегу в трех милях от скалы летателей Тайоса.

Много дней спустя Марис очнулась старухой.

В течение первой недели она оставалась в полубессознательном состоянии и потом почти ничего не помнила. Боль, если она шевелилась и если лежала неподвижно, смутное пробуждение и новое погружение в сон. Она почти все время спала, и сны казались ей такими же реальными, как постоянная боль. Она брела по бесконечным подземельям, пока страшная судорога не сводила ноги, но не находила лестницы, которая вывела бы ее к небу. Она падала в недвижном воздухе снова и снова – в безветренную погоду ее сила и умение не играли никакой роли. Она выступала перед сотнями Советов, но ее слова сливались в такое тихое бессвязное бормотание, что никто ничего не слышал. Ее сжигал нестерпимый жар – она была неподвижна. Кто-то забрал ее крылья, крепко связал руки и ноги. Марис тщилась привстать, заговорить. Ей надо было лететь куда-то с неотложной вестью, а она не могла шевельнуться, не могла произнести ни слова и не знала, мокры ее щеки от дождя или от слез. Кто-то вытирал ей лицо и поил густой горькой жидкостью.

Однажды Марис осознала, что лежит в большой кровати возле пылающего очага, укрытая тяжелыми одеялами и мехами. Ей было невыносимо жарко, она старалась скинуть одеяла – и не могла.

В комнату как будто входили и выходили люди. Некоторых, своих друзей, она узнавала и просила их снять с нее одеяла, но они словно не слышали, хотя часто присаживались на край кровати и разговаривали с ней о таком давнем, словно оно происходило сейчас, и она путалась. Но запутанным было все, и она радовалась, что хотя бы ее друзья с ней.

Приходил Колль и пел свои песни. Его сопровождал Баррион – сверкала его быстрая улыбка, рокотал могучий бас. Старенькая согбенная Сина присаживалась на краешек кровати и молчала. Один раз пришел Ворон, весь в черном, до того красивый и отважный, что у нее вновь защемило сердце от тайной любви к нему. Гарт принес ей горячую киву и так насмешил своими шутками, что она не смогла даже пригубить. А в дверях стоял Вэл Однокрылый, как всегда невозмутимый, и смотрел на них. Часто приходили С’Релла, чтобы поделиться воспоминаниями, и Доррель – ее первая любовь и испытанный друг. В тумане боли и путаницы его присутствие утешало ее. Приходили и другие – старые любовники, которых она не чаяла повидать снова, появлялись перед ней, умоляли, обвиняли и исчезали, не сказав ни слова в ответ на ее вопросы. Коренастый, белокурый Т’мар одаривал ее своими поделками из камня, и Холланд, могучий чернобородый певец, совсем не изменившийся с той поры, когда они жили вместе на Малом Эмберли. Тут она вспомнила, что он давным-давно пропал в море, и заплакала, не различая его сквозь слезы.

Навещал ее и какой-то незнакомец. Но почему незнакомец? Она узнавала прикосновения его бережных умелых рук и музыкальный голос, зовущий ее по имени. В отличие от остальных он приближался к ней, поддерживал ее голову, кормил горячим молочным супом, поил душистым чаем и густой горькой настойкой, от которой она засыпала. Марис не знала, где и когда видела его раньше, однако радовалась ему. Он был невысоким, щуплым, но жилистым. Бледная кожа, покрытая старческими пигментными пятнами, туго обтягивала скулы и лоб; легкие серебряные волосы начинались далеко от линии лба, выглядевшего очень высоким. Глаза под мохнатыми бровями в паутине мелких морщин поражали яркой голубизной. Он приходил часто, он знал ее – но Марис не могла вспомнить, как его зовут.

Один раз, когда он стоял рядом, Марис вырвалась из полусна и пожаловалась, как ей жарко, – пусть он снимет с нее одеяла.

Но незнакомец покачал головой.

– У тебя жар, – сказал он. – В комнате холодно, а ты очень больна. Тебе необходимо тепло.

Ошеломленная тем, что призрак вдруг ей ответил, Марис попыталась сесть, чтобы рассмотреть его получше. Но тело отказалось подчиниться, а левый бок пронзила боль.

– Осторожней! – сказал он и положил ей на лоб прохладные пальцы. – Не двигайся, пока не срастутся кости. Ну-ка выпей! – Он прижал к ее губам гладкий край чашки. Марис почувствовала знакомую горечь и послушно выпила, а когда опустилась на подушку, напряжение и боль рассеялись. – Спи и ни о чем не тревожься, – пожелал он.