Вотрен - де Бальзак Оноре. Страница 9

Ляфурай. Вот слушайте. Было мне лет восемнадцать, служил я псарем в имении господ де Ланжаков...

Вотрен. А я думал, у герцога де Монсореля.

Ляфурай. Нет. К счастью, герцог видел меня только раза два и, надеюсь, давно забыл.

Вотрен. Ты и его обокрал?

Ляфурай. Ну, немножко.

Вотрен. Так как же, по-твоему, он мог тебя забыть?

Ляфурай. Я видел его вчера в посольстве, так что беспокоиться нечего.

Вотрен. А! Значит, все-таки тот самый!

Ляфурай. Каждому из нас прибавилось лет по двадцать пять — вот и вся разница.

Вотрен. Ну, говори же. То-то мне помнится, что ты называл это имя. Дальше.

Ляфурай. Так вот, мой хозяин, виконт де Ланжак, и герцог де Монсорель были неразлучны, словно два голубка. Когда пришло время выбрать, на чью сторону стать — за народ или за дворян, я не долго раздумывал: из простого псаря я стал гражданином, а гражданин Филипп Буляр, могу сказать, прославился своим рвением. Я горел жаждой деятельности, я стал в нашем городе важной персоною.

Вотрен. Это ты-то? Ты был политическим деятелем?

Ляфурай. Недолго. Я совершил один прекрасный поступок, ну это и сгубило меня.

Вотрен. Эх, голубчик! Прекрасных поступков надо опасаться не меньше, чем прекрасных женщин: того и гляди влипнешь! Дело-то по крайней мере действительно хорошее было?

Ляфурай. Судите сами. Во время сумятицы десятого августа герцог вверил виконта де Ланжака моему попечению. Я его переодеваю, прячу, кормлю, — рискуя лишиться не только популярности, но и головы. Правда, герцог поощрил меня кое-какой безделицей — тысчонкой червонцев, а этот Блонде имел подлость явиться ко мне и предложил бoльшую сумму, чтобы я выдал нашего барчука.

Вотрен. Ты его выдаешь...

Ляфурай. Недолго думая. Его упрятывают в тюрьму, ну, а у меня в кармане остается в полном моем владении добрых шестьдесят тысяч золотом, настоящим золотом.

Вотрен. А при чем тут герцог де Монсорель?

Ляфурай . Дайте срок. Когда наступают сентябрьские события [7], мой поступок начинает мне казаться несколько предосудительным, и, для успокоения совести, я отправляюсь к герцогу. Он как раз собирался удрать за границу. Я предлагаю снова спасти его друга.

Вотрен. И прибыльно было твое раскаяние?

Ляфурай. Еще бы! В то время раскаяние было редкостью. Герцог обещает мне двадцать тысяч, если я вырву виконта из рук моих приятелей. И я, представьте, вырвал.

Вотрен. За виконта — двадцать тысяч? Не дорого!

Ляфурай. Тем более что это был последний. Да я слишком поздно об этом узнал. Управляющий уже прикончил всех прочих Ланжаков, даже несчастную бабушку запрятал в тюрьму.

Вотрен. Он, видно, не дремал.

Ляфурай. Он никогда не дремлет. Пронюхал о моем самоотверженном поступке, выследил меня, устроил облаву и захватил меня в окрестностях Мортаня [8] у моего дяди, где наш барин выжидал удобного случая, чтобы добраться до моря. Мерзавец Блонде предложил такую же сумму, что и в тот раз. Вижу, мне обеспечено порядочное существование до конца дней моих; человек слаб — ну я и поддался. Между тем наш друг Блонде приказал расстрелять виконта как шпиона, а нас с дядей засадил в тюрьму как сообщников. И чтобы выкарабкаться оттуда, мне пришлось пожертвовать всем моим золотом.

Вотрен . Вот как познается людское сердце. Тебе не повезло — нашла коса на камень.

Ляфурай. Да как сказать: ведь он, простофиля, оставил меня в живых.

Вотрен. Ну, довольно. В твоей истории мне проку нет.

Ляфурай. Можно идти?

Вотрен. Смотрите-ка. Так его и тянет туда, где меня нет. Вчера ты был в свете, — прилично ли вел себя?

Ляфурай. Вполне прилично! Там болтают про господ такие занятные вещи, что я безвыходно просидел в лакейской.

Вотрен. Я, однако, видел, как ты терся около буфета. Что пил?

Ляфурай. Ничего. Ах, да! Стаканчик мадеры.

Вотрен. А куда ты дел дюжину золоченых ложек, которые исчезли вместе с мадерой?

Ляфурай. Золоченых ложек? Постойте-ка, дайте припомнить. Нет, увольте, никаких ложек даже в глаза не видал.

Вотрен. Ну так увидишь их у себя под матрацем. А Философ тоже малость поразвлекся?

Ляфурай. Бедняга Философ! Уж и потешаются же над ним сегодня у нас внизу! Представьте себе — он облюбовал мальчишку-кучера и спорол с его ливреи галуны. А серебро-то оказалось фальшивое! В наше время господа совсем себя не соблюдают. Ни на что нельзя положиться — жалость одна!

Вотрен (свистит). Такие дела — не шутки. Вы погубите мой дом, хватит! Папаша Бютэ! А ну — сюда! Эй, Философ! Поди скорей! Шелковинка! Друзья мои, поговорим-ка по душам. Все вы — мерзавцы.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Бютэ. Я здесь! Что, горим?

Шелковинка. Или кто чужой сюда пролез?

Бютэ. По мне, так уж лучше пожар. Огонь недолго и потушить.

Философ. А чужого — придушить.

Ляфурай. Да нет, вот разгневался из-за пустяков.

Бютэ. Опять нравоучения, благодарю покорно!

Шелковинка. Мое дело сторона, я и из дому ни на шаг.

Вотрен (Шелковинке). А как же намедни, когда я велел тебе снять ночной колпак, душегубец ты этакий...

Шелковинка. Нельзя ли без титулов?

Вотрен. ...и велел сопровождать меня в качестве егеря к фельдмаршалу, ты, подавая мне шубу, стянул часы у казачьего гетмана.

Шелковинка. Так ведь это же враги Франции.

Вотрен. А ты, Бютэ, старый прохвост, украл лорнетку у принцессы Архосской, когда она подвезла сюда в своей карете вашего молодого хозяина.

Бютэ. Да ведь лорнетка-то сама упала на подножку.

Вотрен. Тебе следовало учтиво подать ее принцессе, а ты при виде золота и жемчуга сразу же выпустил когти.

Ляфурай. Неужели нельзя уж и капельку побаловаться? Какого черта! Жак, ты хочешь...

Вотрен. Что-о?

Ляфурай. Вы хотите, господин Вотрен, чтобы этот молодой человек на тридцать тысяч франков жил как принц какой-нибудь. Мы действуем на манер некоторых иностранных правительств: прибегаем к займам и кредиту. Кто является к нам за деньгами, сам без кошелька уходит, а вы еще недовольны.

Шелковинка. Ну, уж если мне запрещается приносить с рынка деньги, когда я отправляюсь без гроша за провизией, я подаю в отставку.

Философ. А я взял по пяти тысяч с четырех каретников за право нас обслуживать, и своих денежек им уж не видать! Намедни господин де Фрескас потащился из дома на двух клячах, а домой мы с Ляфураем его прикатили на паре рысаков тысяч в десять, и они нам обошлись всего-навсего в два-три стаканчика дрянной водки.

Ляфурай. Нет, киршвассера.

Философ. Словом, если вы за это на нас сердитесь...

Шелковинка. Как же вы думаете вести дом?

Вотрен. И вы воображаете, что вам это долго будет с рук сходить? Я разрешил это на время, ради вашего устройства, теперь хватит — запрещаю. Вы, кажется, хотите попасть из огня да в полымя? Если вам не угодно понимать, я подыщу себе других слуг.

Бютэ. Где же это вы их найдете?

Ляфурай. Пусть поищет.

Вотрен. Вы, верно, забыли, что сами доверили мне свою шкуру, и теперь я за вас отвечаю. Неужто я для того просеивал вас в трех разных городах, точно крупу через сито, чтобы теперь вы сами лезли на виселицу, как мухи на огонь? Запомните раз и навсегда: неосторожность для нашего брата — преступление. И вид у вас должен быть такой невинный, будто с вас можно спарывать галуны. Слышишь, Философ? И из своей роли не выходить: вы — честные люди, преданные слуги, вы боготворите своего барина, господина Рауля де Фрескаса.