Депутат от Арси - де Бальзак Оноре. Страница 7

— Дантон был из Арси! — воскликнул полковник Жиге, приведенный в ярость этой меткой импровизацией.

— Браво!.. — Его возглас послужил знаком для овации: все шестьдесят избирателей зааплодировали.

— Умный старик мой отец, — шепнул Симон Жиге Бовизажу.

— Не понимаю, — сказал, весь побагровев и порывисто вставая, старик полковник, — для чего нужно из-за этих выборов копаться в наших отношениях с графом де Гондревилем. Мой сын получил свое состояние от матери, он ничего не просил у графа де Гондревиля. И без графа Симон был бы тем, что он есть: сыном артиллерийского полковника, награжденного чинами за боевые заслуги, адвокатом, который никогда не изменял своим убеждениям. А я сказал бы графу де Гондревилю прямо в лицо: «Мы выбирали вашего зятя в течение двадцати лет, а нынче мы хотим показать, что делали это по доброй воле, и обращаемся к уроженцу Арси, дабы все видели, что былой дух революции тысяча семьсот восемьдесят девятого года, которому вы обязаны своим богатством, все еще жив на родине Дантонов, Маленов, Гревенов, Пигу и Марионов...» Вот оно как!

И старик сел. В зале поднялся невообразимый гам. Ахилл открыл рот, намереваясь возразить. Бовизаж, который не чувствовал бы себя председателем, если бы не звонил беспрерывно в колокольчик, только усиливал шум, требуя тишины. Было уже два часа.

— Я беру на себя смелость указать уважаемому полковнику Жиге, чьи чувства легко понять, что он самовольно взял слово, а это противно парламентским правилам, — заявил Ахилл Пигу.

— А я не считаю нужным призывать полковника к порядку, — отозвался Бовизаж. — Ведь он — отец... (Снова воцарилась тишина.)

— Мы не за тем пришли сюда, — воскликнул Фромаже, — чтобы подпевать во всем господам Жиге, отцу и сыну...

— Нет! Нет! — зашумели собравшиеся.

— Плохо дело! — сказала г-жа Марион своей кухарке.

— Господа, — продолжал Ахилл, — я ограничусь тем, что категорически потребую от моего друга Симона Жиге ответа на вопрос: что он намерен предпринять в наших интересах?

— Да, да.

— С каких это пор, — ответил Симон Жиге, — честные граждане, а таковы наши арсийцы, решили превратить священную миссию депутата в торговую сделку?

Трудно себе представить, какое действие оказывают возвышенные чувства на людское сборище. Люди рукоплещут великим идеям и тем не менее голосуют за то, что унижает их страну; они подобны каторжнику, который, глядя на представление в театре, жаждет, чтобы кара постигла Робера Макэра, а сам, не задумываясь, убьет какого-нибудь господина Жермейля.

— Браво, — вскричали несколько избирателей. — Вот это Жиге!

— Вы пошлете меня в палату, — если пошлете, — чтобы я представлял там определенные принципы, принципы тысяча семьсот восемьдесят девятого года, чтобы я, хотя бы в качестве ничтожного винтика оппозиции, голосовал вместе с нею, просвещал правительство, вел воину с злоупотреблениями и добивался прогресса во всем...

— А что вы называете прогрессом? Для нас прогресс — это расцвет культуры в нашей Нищей Шампани, — сказал Фромаже.

— Прогресс! Я вам сейчас объясню, что я понимаю под прогрессом, — воскликнул Жиге, взбешенный тем, что его прервали.

— Это граница Франции на Рейне, — сказал полковник, — и уничтожение договоров тысяча восемьсот пятнадцатого года!

— Это продажа зерна по дорогой цене и покупка хлеба по дешевой, — насмешливо крикнул Ахилл Пигу, который, желая сострить, выразил одну из распространенных во Франции нелепых идей.

— Это всеобщее благо, достигнутое победой гуманитарных учений.

— А что я вам говорил? — сказал хитрый нотариус своим соседям.

— Ш-ш! Тише! Внимание! — воскликнул кое-кто из присутствующих, которым хотелось послушать.

— Господа, — заявил толстяк Молло, улыбаясь, — прения разгораются, не мешайте оратору, дайте ему высказаться.

— Во все переходные эпохи, господа, — торжественно продолжал Симон Жиге, — а мы живем именно в такую эпоху...

— Бээээ... бээээ... — заблеял один из друзей Ахилла Пигу, обладавший (незаменимым в деле выборов) даром чревовещания. Все присутствующие, истые жители Шампани, покатились со смеху. Симон Жиге, скрестив руки, ожидал, пока не смолкнет этот ураган смеха.

— Если меня хотели отчитать здесь за то, — начал он, — что я принадлежу к стаду славных защитников прав человека, тех, что не устают выступать с призывами, пишут книгу за книгой, что я иду с бессмертным пастырем, ратующим за спасение Польши, с мужественным памфлетистом, надзирающим за цивильным листом, с философами, требующими честности от наших учреждений, — то я благодарю неизвестного, прервавшего меня. Для меня прогресс — это осуществление всего, что было нам обещано Июльской революцией, это избирательная реформа, это...

— Так, значит, вы демократ! — сказал Ахилл Пигу.

— Нет, — возразил кандидат. — Разве желать постепенного, законного развития наших учреждений — значит быть демократом? Для меня прогресс — это восстановление братства среди всех членов нашей великой французской семьи, и мы не должны скрывать от самих себя, что многие наши страдания...

В три часа Симон Жиге все еще разъяснял, что такое прогресс, и кое-кто из присутствующих уже мирно похрапывал, погрузившись в глубокий и крепкий сон. Коварный Ахилл Пигу призвал избирателей благоговейно внимать оратору, увязавшему в бесконечных фразах и парафразах...

В это время несколько буржуа — избирателей и неизбирателей — стояли группами перед замком Арси, ограда которого выходит на площадь — сюда же выходит и подъезд особняка Марионов.

К этой площади ведут несколько улиц и проезжих дорог. На ней расположен крытый рынок, а прямо против замка, с другой стороны площади, которая не замощена и не утрамбована и где дожди успели размыть немало мелких рытвин, тянется великолепный бульвар, именуемый Аллеей Вздохов — к чести обитательниц города или в осуждение им — неизвестно. Это двусмысленное название, вероятно, плод присущего здешним жителям остроумия. Две поперечные аллеи, обсаженные старыми, очень густыми липами, ведут от площади к круглому скверу, который невероятно запущен, как все провинциальные скверы, и где преспокойно лежит всякий мусор и, в противоположность Парижу, очень мало гуляющей публики. В самый разгар прений, которые Ахилл Пигу искусно драматизировал с хладнокровием и отвагой, достойными оратора в парламенте, четыре человека прогуливались под липами Аллеи Вздохов. Дойдя до площади, они останавливались, словно по уговору, и окидывали взглядом жителей Арси, жужжавших перед замком, словно пчелы, когда они вечером возвращаются в свой улей. Эти четыре человека составляли всю министерскую партию Арси: супрефект, королевский прокурор, его помощник и следователь г-н Мартене. Председатель суда, как уже известно, был приверженцем старшей ветви и преданным слугой Сен-Синей.

— Нет, я не понимаю правительства, — повторил супрефект, показывая на группы буржуа, к которым присоединялись все новые арсийцы. — В таких важных обстоятельствах оставить меня без указаний!

— В данном случае — это судьба многих! — улыбаясь, ответил Оливье Вине.

— В чем, собственно, вы можете упрекнуть правительство? — спросил королевский прокурор.

— Министерство в большом затруднении, — продолжал молодой Мартене, — там знают, что наш департамент до известной степени — вотчина Келлеров, и побоятся идти против них. Приходится считаться с единственным в своем роде человеком, которого можно сравнить с господином Талейраном. Вам следовало бы послать полицейского комиссара не к префекту, а к графу Гондревилю.

— А пока, — заметил Фредерик Маре, — оппозиция поднимает голову, и вы видите, каково влияние полковника Жиге. На этом предварительном совещании председательствует наш мэр, господин Бовизаж.

— В конце концов, — лукаво заметил Оливье Вине, обращаясь к супрефекту, — Симон Жиге — ваш друг, ваш школьный товарищ; он принадлежит к партии Тьера, и вы ничем не рискуете, содействуя его избранию.