Жизнь холостяка - де Бальзак Оноре. Страница 19

— Три миллиона...

Старый Дерош, которого Жозеф — с необходимыми умолчаниями — осведомил о происшедшем, стал приводить разные примеры, как игроки пропускали свое счастье, вот-вот готовое им выпасть именно в тот день, когда они, по роковому стечению обстоятельств, забывали внести свою ставку; но он понял, что этот удар, нанесенный после двадцати лет упорного постоянства, был смертельным. В пять часов, когда глубокое молчание царило в маленькой квартирке и больная, возле которой у изголовья сидела Агата, а у ног — Жозеф, ожидала своего внука, за которым пошел Дерош, на лестнице послышались шаги Филиппа и стук его трости.

— Вот он! Вот он! — вскрикнула г-жа Декуэн, приподнявшись на своем ложе и вновь обретя речь.

Агата и Жозеф были поражены этим припадком ужаса, так сильно потрясшим больную. Их тягостные опасения целиком оправдались, когда они увидели синевато-бледную, искаженную физиономию Филиппа, его неверную походку, ужасное выражение его глубоко ввалившихся глаз, тусклых и вместе с тем блуждающих; он был в сильнейшем приступе лихорадки, зубы его стучали.

— Тридцать одно несчастье! — вскричал он. — Ни хлеба, ни хлёбова, да и глотка у меня прямо горит. Что здесь происходит? Черт всегда впутывается в наши дела. Моя старая Декуэн в постели и вытаращила на меня свои буркалы.

— Замолчите, сударь, — сказала ему Агата, вставая. — Уважайте хотя бы несчастье, которому виною вы!

— Вот как — «сударь»? — переспросил он, глядя на мать. — Дорогая мамаша, это нехорошо. Значит, вы больше не любите вашего сына!

— Да разве вы достойны любви? Неужели вы даже не помните, что вы вчера сделали? Теперь позаботьтесь найти себе квартиру, вы больше не будете жить с нами... Конечно, не сейчас же, не нынче, потому что сейчас вы не в состоянии...

— Вы меня выгоняете, не так ли? — перебил он. — А! Вы разыгрываете здесь мелодраму «Изгнание сына»? Так! Так! Стало быть, вот как вы понимаете дело. Вы все, я вижу, славные ребята. Что же дурного я сделал? Я маленько пообчистил тюфяк старухи. Ну что ж, ходячей монете не пристало в постели лежать, черт побери! В чем же преступление? Разве она сама не взяла у вас двадцать тысяч франков? Разве она не в долгу перед нами? Я просто вернул себе, сколько мне было нужно. Вот и все...

— Боже мой, боже мой! — громко застонала умирающая, молитвенно сложив руки.

— Замолчи ты! — крикнул Жозеф, подскочив к брату и зажимая ему рот рукой.

— Шагом марш, левое плечо вперед, сопляк! — скомандовал Филипп, опустив свою сильную руку на плечо Жозефа, и, заставив брата повернуться, толкнул в кресло. — Так не хватают за усы командира эскадрона драгун императорской гвардии.

— Но она отдала мне все, что была должна! — вскричала Агата, вставая и повернувшись к Филиппу разгневанным лицом. — Да притом это касается только меня; вы убиваете ее. Уходите, мой сын! — сказала она и, собрав последние свои силы, указала ему на дверь. — Уходите и никогда не возвращайтесь ко мне. Вы — чудовище.

— Я ее убиваю?

— Ее «терн» вышел! — воскликнул Жозеф. — А ты украл у нее деньги, отложенные на ставку!

— Если она подыхает потому, что «терн» засел у нее в нутре, значит, не я убил ее, — ответил пьяница.

— Уходите же! — вскричала Агата. — Вы отвратительны! Вы порочны до мозга костей!.. Боже мой, и это мой сын?!

Глухое хрипение, вырвавшееся из горла г-жи Декуэн, еще усилило гнев Агаты.

— Я вас все же очень люблю, вы мне мать, хотя вы и виновница всех моих несчастий! — сказал Филипп. — Вы меня выбрасываете за двери в день рождества... как бишь его... Иисуса Христа! Что вы сделали нашему дедушке Руже, своему отцу? За что он вас выгнал и лишил наследства? Если бы вы не вызвали его неприязни, мы были бы богаты и не жили бы, как последние нищие. Что вы сделали вашему отцу — вы, хорошая женщина? Вы прекрасно видите, что я могу быть примерным сыном, и все же выбрасываете меня за дверь, меня, гордость всей семьи!

— Нет, позор ее! — крикнула г-жа Декуэн.

— Ты уйдешь или убьешь меня! — вскричал Жозеф, бросаясь на своего брата, как разъяренный лев.

— Боже мой, боже мой! — простонала Агата, вставая, чтобы разнять братьев.

В этот момент вошли Бисиу и доктор Одри. Жозеф сбил брата с ног и навалился на него.

— Ты настоящий зверь! — кричал Жозеф. — Молчи! Или я тебя...

— Я это попомню, — промычал Филипп.

— Семейное объяснение? — спросил Бисиу.

— Поднимите его, — сказал доктор. — Он так же тяжело болен, как и наша славная Декуэн. Разденьте его, уложите и снимите с него сапоги.

— Легко сказать! — воскликнул Бисиу. — Сапоги нужно разрезать: у него ноги распухли.

Агата взялась за ножницы. Когда она разрезала сапоги, которые тогда носили поверх узких панталон, на пол выкатились десять золотых монет.

— Вот ее деньги, — пробормотал Филипп. — Эх, дурак я, черт побери! Забыл об этом запасе. И я тоже проморгал целое состояние.

Ужасный горячечный приступ овладел Филиппом, он начал бредить. С помощью Бисиу и Дероша-отца, который случайно зашел в это время, Жозеф перетащил подлеца в его комнату. Доктору Одри пришлось написать записку в больницу Шаритэ с просьбой доставить смирительную рубашку, так как Филипп впал в состояние исступленности — можно было опасаться, как бы он не покончил с собой: он стал буйным. В десять часов в семье водворилась тишина. Аббат Лоро и Дерош пытались успокоить Агату, не перестававшую плакать у изголовья своей больной тетки; она слушала, качая головой и храня упорное молчание. Только Жозеф и г-жа Декуэн знали, как глубока, как мучительна ее душевная рана.

— Он исправится, мама, — сказал наконец Жозеф, когда Дерош-старший и Бисиу ушли.

— О! — воскликнула вдова. — Филипп верно сказал: мой отец проклял меня. Я не имею права... Вот они, деньги, — сказала она г-же Декуэн, собрав в одну кучку триста франков Жозефа и двести франков, найденные у Филиппа. — Поди посмотри, не хочет ли твой брат пить, — сказала она Жозефу.

— Ты сдержишь обещание, данное у постели умирающей? — спросила г-жа Декуэн, чувствуя, что разум готов покинуть ее.

— Да, тетя.

— Хорошо. Поклянись мне перевести свои деньги на пожизненную ренту к маленькому Дерошу. Моей ренты вы скоро лишитесь, и, судя по тому, что ты говорила, ты позволишь этому негодяю обобрать тебя до последней нитки.

— Клянусь вам, тетя.

Вдова Декуэн умерла тридцать первого декабря, пять дней спустя после страшного удара, который ей неумышленно нанес старый Дерош. Пятисот франков, оставшихся в семье, едва хватило, чтобы похоронить старуху. После нее осталось только немного столового серебра да кое-какая мебель, стоимость которой г-жа Бридо выплатила ее внуку.

Ограниченная восемьюстами франков пожизненной ренты, которую обеспечил ей Дерош-младший, взяв ее двадцать тысяч на покупку конторы и начав свое дело с одной вывески, то есть с одной конторы без клиентов, — Агата освободила домовладельцу комнату на четвертом этаже и продала всю лишнюю обстановку. Когда через месяц Филипп начал выздоравливать, Агата холодно объяснила ему, что расходы по его болезни поглотили все наличные деньги; отныне ей придется зарабатывать на жизнь, и по этому она самым настоятельным образом побуждает его вновь поступить на военную службу и жить своим трудом.

— Вы могли бы воздержаться от этой проповеди, — сказал Филипп, устремив на мать равнодушный, холодный взгляд. — Я отлично вижу, что ни вы, ни брат больше не любите меня. Теперь я один во всем мире. Что ж, тем лучше!

— Станьте достойным любви, — ответила мать, пораженная в самое сердце, — и мы опять полюбим вас.

— Что за чушь! — закричал он, прерывая ее.

Он взял свою потрепанную шляпу, трость, надвинул шляпу набекрень и, посвистывая, начал спускаться по лестнице.

— Филипп! Куда же ты идешь без гроша? — крикнула вслед ему мать, не в силах удержаться от слез. — Возьми...

Она протянула ему сто франков золотом, завернутые в бумагу. Филипп поднялся обратно и взял деньги.