История величия и падения Цезаря Бирото - де Бальзак Оноре. Страница 29

С раннего утра Годиссар и Попино с помощью маляра, которого разыскал где-то коммивояжер, оклеивали дешевыми обоями отвратительную комнату, где маляр предварительно побелил потолок. Обстановку ее составляли узкая кровать красного дерева, жалкий ночной столик, старинный комод, стол, два кресла и полдюжины стульев — подарок судьи Попино племяннику. Годиссар украсил камин купленным по случаю зеркалом с мутным стеклом. В восьмом часу вечера, усевшись у камина, в котором пылала охапка дров, друзья собрались поужинать остатками завтрака.

— Долой холодную баранину! Она не годится для новоселья, — воскликнул Годиссар.

— Увы! — пробормотал Попино, показывая единственную монету в двадцать франков, которую он берег для оплаты объявления. — Я...

— А у меня... — ответил Годиссар, приставляя к глазу, как монокль, монету в сорок франков.

В эту минуту послышались удары молотка во дворе, пустынном и тихом в воскресные дни, когда все рабочие покидают мастерские и расходятся по домам.

— Вот мой верный слуга с улицы Потри. Видите, — продолжал прославленный Годиссар, — важнее не «я», а «у меня»!

И правда, официант из ресторана и два поваренка принесли в трех корзинках обед и шесть бутылок вина, выбранного со знанием дела.

— Да разве мы справимся со всеми этими яствами? — спросил Попино.

— А наш литератор? — воскликнул Годиссар. — Фино любит пиршества и суету сует, наивное вы дитя. Он явится со сногсшибательным проспектом. Хорошее словечко, а? Ну, а проспекты всегда жаждут. Хочешь получить цветы, поливай посеянные семена. Удалитесь, рабы, — рисуясь, сказал он поварятам, — вот золото.

И жестом, достойным Наполеона, своего кумира, он протянул им десять су.

— Спасибо, господин Годиссар, — ответили поварята, более довольные шуткой, чем деньгами.

— Ты же, сын мой, — сказал он лакею, который остался прислуживать, — разыщи привратницу. Она живет в глубине пещеры, там иногда она стряпает, ради отдохновения, подобно тому как некогда Навзикая стирала белье. Предстань пред ней, преклони колена пред ее чистотой и упроси ее подогреть эти блюда. Скажи ей, что за это ее будет благословлять, а главное — уважать, глубоко уважать, Феликс Годиссар, сын Жака-Франсуа Годиссара, внук Годиссара, потомок многих Годиссаров, презираемых плебеев, его предков. Ступай, и да сопутствует тебе удача, не то получишь такую взбучку, что своих не узнаешь.

Снова раздался удар молотка.

— Вот и остроумец Андош! — возвестил Годиссар.

Вошел толстый, с пухлыми щеками молодой человек среднего роста, сын шляпочника с головы до пят, с расплывчатыми чертами лица, скрывавшими хитрость под маской степенности. Печальное, как у всякого истомленного нуждой человека, лицо его приняло веселое выражение при виде накрытого стола и бутылок с красноречивыми этикетками.

В ответ на возглас Годиссара бледно-голубые глаза его засверкали, он покачал своей огромной головой с калмыцким носом и обернулся к друзьям; с Попино он поздоровался как-то особенно, без заискивания и даже без малейшей почтительности, — как человек, который чувствует себя не на своем месте и не согласен ни на какие уступки. К этому времени Фино уже начинал понимать, что не обладает ни в какой мере литературным талантом, и подумывал о том, чтобы утвердиться в литературном мире иным путем: в роли эксплуататора способностей одаренных людей и делать дела, вместо того чтобы писать плохо оплачиваемые произведения. Как раз в эту пору, убедившись в том, что смиренными просьбами и самоунижением ничего не добьешься, он решил, подобно крупным финансистам, резко изменить курс и усвоить наглые манеры. Он нуждался для начала карьеры в средствах. Годиссар указал ему на возможность нажить деньги, продвигая масло Попино.

— Договаривайтесь за его счет с газетами, но не надувайте Ансельма, иначе я вам враг не на живот, а на смерть. Пусть его деньги даром не пропадут!

Попино с тревогой поглядывал на «сочинителя». Торговый люд смотрит на писателей со смешанным чувством боязни, жалости и любопытства. Хотя Попино получил хорошее образование, но взгляды и предрассудки его родственников, притупляющая ум работа в лавке и кассе сказались на его взглядах, подчинив их нравам и обычаям среды; подобное явление можно наблюдать, следя за изменениями, происходящими за десять лет с сотней школьных товарищей, мысливших примерно одинаково при окончании коллежа или пансиона. Андош принял растерянность Попино за глубокое восхищение.

— Давайте-ка до обеда обсудим как следует проспект, а потом отложим все заботы и выпьем, — предложил Годиссар. — На сытый желудок читать трудненько. Язык ведь тоже участвует в пищеварении.

— Сударь, — сказал Попино, — иной раз проспект — это целое богатство.

— А для такого бедняка, как я, богатство только в проспекте.

— Здорово сказано! — восхитился Годиссар. — У нашего шутника Андоша остроумия хватит на сорок человек.

— На сто, — воскликнул Попино, ошеломленный шуткой Фино.

Нетерпеливый Годиссар схватил рукопись и прочитал громко и напыщенно:

— «Кефалическое масло»!

— Я предпочел бы «Цезарево» или «Кесарево масло», — вставил Попино.

— Друг мой, — возразил Годиссар, — ты не знаешь провинциалов: существует хирургическая операция под этим названием, и провинциалы так глупы, что примут твое масло за родовспомогательное средство. А тогда попробуй докажи им, что они ошибаются.

— Не настаиваю, — заметил автор проспекта, — только позвольте заметить, что «Кефалическое масло» в переводе значит «масло для головы», — и, следовательно, это название вполне выражает вашу мысль.

— Посмотрим, — с нетерпением сказал Попино.

Вот этот проспект, который до сих пор рассылается повсюду в десятках тысяч экземпляров. (Второй исторический документ.)