Кузина Бетта - де Бальзак Оноре. Страница 44

— Тише, или мы никогда больше не увидимся...

— Но почему?

— Марнеф, как все умирающие, цепляется за жизнь: он воспылал страстью ко мне...

— Этот лакей?.. — презрительно сказал бразилец, успевший изучить Марнефа. — Да я ему заплачу...

— Какая необузданность!..

— Послушай, откуда взялась вся эта роскошь?.. — спросил бразилец, обратив наконец внимание на пышное убранство гостиной.

Валери расхохоталась.

— Что за дурной тон, Анри! — сказала она.

Тут только она заметила, что глаза двух ревнивцев устремлены на нее, и ей пришлось успокоить взглядом две тоскующие души. Кревель, игравший против барона и Коке, имел партнером Марнефа. Шансы на выигрыш у той и у другой стороны были одинаковы по причине рассеянности Кревеля и барона, допускавших ошибку за ошибкой. Влюбленные старцы, оба сразу и открыто признались в своей страсти, сведя на нет трехлетние усилия Валери держать в тайне их чувства. Но она не могла скрыть своей радости, увидев вновь того, кто был ее первой любовью и кому она была обязана первыми волнениями сердца. Права, которые дает таким счастливцам женщина, неотъемлемы до самой ее смерти.

В окружении этих трех полновластных любовников, из которых один опирался на наглость золота, другой на права признанного собственника, третий на молодость, силу, удачу и право первой любви, г-жа Марнеф сохраняла спокойствие и присутствие духа, подобно генералу Бонапарту, когда при осаде Мантуи он, под натиском двух вражеских армий, все же продолжал штурмовать крепость. Ревность, исказившая лицо Юло, придавала ему свирепый вид, какой бывал у генерала Монкорне перед кавалерийской атакой на русское каре. В качестве бесспорного красавца член Государственного совета и понятия не имел, что такое ревность, подобно тому как Мюрат не знал чувства страха. Гектор Юло всегда был уверен в победе. Свое поражение у Жозефы, первое в жизни, он приписывал ее алчности; он утешал себя, говоря, что побежден миллионом, а не каким-то недоноском, как он называл герцога д'Эрувиля. Отрава ревности, этого сумасшедшего чувства, в одно мгновение хлынула в его сердце. Юло поворачивался от карточного стола к камину движением, достойным Мирабо, и всякий раз, когда он, забывая о картах, бросал вызывающий взгляд на бразильца и Валери, завсегдатаи гостиной испытывали страх и любопытство, которые вызывает ярость, уже готовая вырваться наружу. Мнимый кузен поглядывал на члена Государственного совета, как на какую-нибудь диковинную китайскую вазу. Такое положение вещей не могло тянуться долго: дело клонилось к бурной развязке. Марнеф боялся барона Юло не меньше, чем Кревель опасался Марнефа, ибо помощник столоначальника отнюдь не собирался умереть в должности помощника. Умирающие цепляются за жизнь, как каторжники цепляются за надежду выйти на свободу, Марнеф желал быть столоначальником во что бы то ни стало. Всерьез испугавшись пантомимы, разыгранной Кревелем и членом Государственного совета, он встал, что-то сказал на ухо жене, и, к величайшему удивлению всего общества, Валери прошла в спальню вместе с бразильцем и мужем.

— Госпожа Марнеф говорила когда-нибудь с вами об этом кузене? — спросил Кревель барона Юло.

— Никогда! — отвечал барон, вставая. — На сегодняшний вечер довольно, — прибавил он. — Я проиграл два луидора. Получите!

Он бросил на стол два золотых и сел на диван, всем своим видом давая понять гостям, что им пора удалиться. Супруги Коке, посовещавшись между собою, покинули гостиную; Клод Виньон, в полном отчаянии, последовал их примеру. Вслед за ними потянулись и другие, менее догадливые гости, поняв наконец, что они тут лишние. Барон и Кревель, оставшись одни, не проронили ни единого слова. Юло в конце концов перестал замечать Кревеля и, подойдя на цыпочках к двери, хотел подслушать, что делается в спальне, но должен был отскочить, ибо г-н Марнеф отворил дверь и, показав свое ясное чело, выразил удивление, что в гостиной остались всего только две особы.

— А как же чай? — спросил он.

— А где Валери? — отвечал взбешенный барон.

— Жена? — переспросил Марнеф. — Она поднялась к вашей кузине. Она сейчас придет.

— Почему же она нас бросила ради какой-то дурацкой Козы?

— Но мадмуазель Лизабета вернулась от баронессы, вашей супруги, с легким желудочным недомоганием, — сказал Марнеф. — Матюрена прибегала попросить для нее чашку чая. Вот Валери и пошла посмотреть, что с вашей кузиной.

— Ну а бразильский кузен?..

— Уехал.

— Вы уверены в этом? — спросил барон.

— Я сам проводил его до кареты! — отвечал Марнеф с дьявольской усмешкой.

С улицы Ванно послышался стук колес на мостовой. Барон, не считавший Марнефа за человека, вышел и поднялся к Лизбете. У него мелькнула тревожная мысль, подсказанная жестокой ревностью. Низость Марнефа была ему так хорошо известна, что он вполне допускал возможность самого гнусного сговора между женой и мужем.

— Что же все-таки случилось? Где наши гости? — спросил Марнеф, оставшись один с Кревелем.

— Когда солнце садится, птичий двор пустеет, — отвечал Кревель. — Госпожа Марнеф исчезла, и, конечно, обожатели ее испарились. Предлагаю сыграть партию в пикет, — прибавил Кревель, который решил остаться наперекор всему.

Он тоже был уверен, что бразилец не уехал. Г-н Марнеф согласился сыграть партию. Мэр в хитрости не уступал барону. Он мог до утра просидеть в квартире Марнефов, играя в карты с мужем Валери, который, с тех пор как закрыли игорные дома, довольствовался игрой в гостиных по маленькой.

Барон Юло быстро взошел по лестнице, но дверь в квартиру кузины Бетты была заперта, а пока шли переговоры со служанкой, расторопные и сообразительные женщины успели подготовить комедию лечения мнимой больной чаем. Лизбета так сильно расхворалась, а перепуганная Валери так опасалась за ее жизнь, что обе они не обратили никакого внимания на появление в комнате взбешенного барона. Недомогание является своего рода ширмой, за которой женщины чаще всего укрываются от надвигающейся семейной бури. Юло украдкой заглянул во все уголки и не нашел в спальне кузины Бетты ни одного места, где бы мог спрятаться бразилец.

— Твое недомогание, Бетта, не делает чести обеду моей жены, — сказал он, всматриваясь в физиономию старой девы, которая чувствовала себя превосходно, но чтобы изобразить болезненное урчание в желудке, крупными глотками, захлебываясь, пила чай.

— Видите, как счастливо вышло, что наша дорогая Бетта поселилась в моем доме! Без меня бедняжка непременно умерла бы... — заметила г-жа Марнеф.

— Вы так смотрите на меня, точно я притворяюсь, — сказала, обращаясь к барону, Лизбета. — И будет очень гадко...

— Что такое? — спросил барон. — Стало быть, вам известна причина моего посещения?

И он покосился на дверь туалетной комнаты, ключ от которой был вынут из замочной скважины.

— Вы говорите какими-то загадками!.. — сказала г-жа Марнеф, и на лице ее появилось трогательное выражение невинности, оскорбленной в своих лучших чувствах.

— А все это из-за вас, дорогой кузен! По вашей милости нахожусь я в том состоянии, в каком вы меня видите! — злобно выкрикнула Лизбета.

Ее вопль отвлек внимание барона от злополучной двери, и он взглянул на старую деву с непритворным удивлением.

— Вы знаете, как я вас люблю, — продолжала Лизбета. — Я нахожусь здесь, этим все сказано! Я трачу последние свои силы, чтобы блюсти ваши интересы, а также интересы нашей дорогой Валери. Хозяйство стоит ей в десять раз дешевле, чем в любом доме, если его ведут на такую же широкую ногу, как у нее. Без меня, кузен, вместо двух тысяч франков в месяц вам пришлось бы выкладывать три, а то и все четыре тысячи!

— Я все это знаю, — нетерпеливо отвечал барон. — Вы только и делаете, что оказываете нам покровительство! — прибавил он и, подойдя к Валери, обнял ее за плечи. — Не правда ли, дорогая моя красавица...

— Честное слово, — сказала Валери, — мне кажется, вы сходите с ума!

— Ну-с! Стало быть, вы не сомневаетесь в моей привязанности, — продолжала Лизбета. — Но я люблю и мою кузину Аделину. Сегодня я застала ее в слезах. Вот уж целый месяц, как она не видела вас! Нет, это непростительно! Вы оставляете мою бедную Аделину без гроша. Дочь ваша Гортензия чуть не умерла со стыда, узнав, что сегодня пообедать мы могли только благодаря вашему брату! В доме даже хлеба не было. Аделина приняла героическое решение жить своим трудом. Она мне сказала: «Я буду работать, как ты!» От этих слов у меня сердце сжалось! Подумать только, как жила моя кузина в тысяча восемьсот одиннадцатом году и как она живет в тысяча восемьсот сорок первом году!.. Тридцать лет спустя! У меня даже желудок перестал варить... Хотела я перетерпеть боль, а вот, едва добралась до дому, как меня схватило, думала, что умру...