Сочинения - де Бальзак Оноре. Страница 98

– Не сообщите ли вы мне о причине вашей привязанности к господину Люсьену де Рюбампре…

– Неужели вы не догадываетесь?.. Мне шестьдесят лет, сударь… Умоляю вас, не записывайте… Он… но так ли уж это необходимо…

– В ваших интересах, а тем более в интересах Люсьена де Рюбампре, сказать все, – отвечал следователь.

– Ну что ж! Он… о боже мой!.. Он мой сын! – прошептал он едва слышно.

И лишился чувств.

– Не заносите этого в протокол, Кокар, – тихонько сказал Камюзо.

Кокар встал, чтобы достать пузырек с уксусом «Четырех разбойников».

«Если это Жак Коллен, то он великий актер!..» – подумал Камюзо.

Кокар давал старому каторжнику нюхать уксус, а следователь тем временем изучал его с зоркостью рыси и судейского чиновника.

– Надо бы снять с него парик, – сказал Камюзо, пока Жак Коллен приходил в себя.

Старый каторжник, услышав эти слова, задрожал от страха: он знал, как омерзительна его физиономия без парика.

– Если вам самому трудно это сделать… пожалуйста, Кокар, снимите вы его, – сказал следователь секретарю.

Жак Коллен наклонился к секретарю с безропотностью, достойной восхищения, но тут его голова, лишившись привычного убора, обрела все свое природное безобразие. Зрелище это повергло Камюзо в большое замешательство. В ожидании врача и служителя он стал приводить в порядок и просматривать бумаги и вещи, изъятые из квартиры Люсьена. Потрудившись на улице Сен-Жорж у мадемуазель Эстер, судебные власти произвели обыск у Люсьена на набережной Малакэ.

– Вы завладели письмами графини де Серизи, – сказал Карлос Эррера, – но я не пойму, откуда у вас почти все бумаги Люсьена? – прибавил он с улыбкой, полной убийственной иронии по адресу следователя.

Камюзо, увидев эту улыбку, понял все значение слова почти !

– Люсьен де Рюбампре, заподозренный в сообщничестве с вами, арестован, – отвечал следователь, желавший увидеть, какое впечатление произведет эта новость на подследственного.

– Вы впали в величайшее заблуждение! Ибо он невиновен, как и я, – отвечал лжеиспанец, не выказывая ни малейшего волнения.

– Посмотрим! А пока займемся установлением вашей личности, – продолжал Камюзо, удивляясь спокойствию подследственного. – Если будет доказано, что вы действительно Карлос Эррера, это сразу же изменит положение Люсьена Шардона.

– Да, это была в самом деле госпожа Шардон, в девичестве мадемуазель де Рюбампре! – пробормотал Карлос. – Ах! Это одна из самых серьезных ошибок моей жизни!

Он возвел глаза к небу; губы его шевелились, казалось, он горячо молился.

– Но если вы Жак Коллен и если он заведомо был в связи с беглым каторжником, святотатцем, то все преступления, в которых его подозревает полиция, становятся более чем вероятными.

Карлос Эррера, слушая эту фразу, ловко брошенную следователем, хранил неподвижность бронзового изваяния; лишь при словах заведомо и беглый каторжник воздел руки движением, исполненным достоинства и горести.

– Господин аббат, – продолжал следователь чрезвычайно любезно, – если вы в самом деле дон Карлос Эррера, вы нас простите: мы вынуждены действовать в интересах правосудия и истины.

Жак Коллен почувствовал ловушку по одной лишь интонации следователя, с которой тот произнес слова господин аббат , но не подал и виду; Камюзо ожидал проявления радости, что изобличило бы его, выдав неизъяснимое удовлетворение преступника, обманувшего следователя; но он столкнулся с героем каторги, оружием которого было самое коварное притворство.

– Я дипломат и принадлежу к ордену, который налагает на нас весьма строгие обеты, – отвечал Жак Коллен с апостольской кротостью, – я все понимаю и привычен к страданиям. Я был бы уже свободен, если бы вы обнаружили тайник, где хранятся мои бумаги, ибо я вижу, что в ваших руках лишь самые незначительные из них…

То было последним ударом для Камюзо; непринужденность и простота Жака Коллена послужили противовесом подозрениям, возникшим у следователя при виде его головы без парика.

– Где эти бумаги?..

– Я укажу место их хранения, если вы согласитесь, чтобы ваше доверенное лицо сопровождал секретарь испанского посольства, которому они будут вручены и перед которым вы будете за них отвечать, ибо дело касается моего государства, дипломатических документов и тайн, опорочивших покойного короля Людовика Восемнадцатого. Ах, сударь, лучше было бы… Впрочем, вы судейский чиновник!.. К тому же посол, к которому я обращаюсь, рассудит сам…

В это время вошли врач и больничный служитель; об их приходе предварительно доложил пристав.

– Здравствуйте, господин Лебрен, – сказал Камюзо врачу. – Я вас вызвал, чтобы проверить состояние здоровья вот этого подследственного. Он говорит, что был отравлен, и утверждает, будто бы находится при смерти с позапрошлого дня; скажите, не повредит ли ему, если мы его разденем и приступим к установлению клейма…

Врач взял руку Жака Коллена, пощупал пульс, попросил показать язык и осмотрел его очень внимательно. Осмотр длился около десяти минут.

– Подследственный, – ответил врач, – был очень болен, но сейчас он совершенно здоров…

– Мой здоровый вид обманчив, я им обязан лишь нервному возбуждению, которое объясняется моим странным положением, – отвечал Жак Коллен с достоинством, подобающим епископу.

– Вполне возможно, – сказал г-н Лебрен.

По знаку г-на Камюзо, подследственный был раздет, на нем остались только панталоны, все остальное было снято, даже сорочка; и тут восхищенным взорам присутствующих предстал волосатый торс циклопической мощи. То был Геркулес Фарнезский из Неаполитанского музея, только не таких исполинских размеров.

– Для чего предназначает природа людей такого сложения? – сказал врач, обращаясь к Камюзо.

Пристав воротился с неким подобием деревянной колотушки, указывающей с незапамятных времен на его обязанность и именуемый жезлом; он нанес несколько ударов по тому месту, где палач выжигает роковые буквы. Тогда обозначилось семнадцать причудливо разбросанных шрамов; но несмотря на усердное изучение их, уловить очертания букв не удалось. Однако ж пристав заметил, что перекладина буквы Т намечена двумя углублениями, расстояние между которыми равно длине перекладины, с двумя завитками, заканчивающими ее с обоих концов, и третье углубление отмечат конечную точку ствола буквы.

– Но все это очень неотчетливо, – сказал Камюзо, заметив по лицу врача Консьержери, что тот в сомнении.

Карлос попросил произвести подобную операцию на другом плече и на спине. Проступило еще около пятнадцати шрамов и врач, исследовав их по настоянию испанца, заявил, что спина вся изборождена рубцами и невозможно обнаружить клеймо, если даже палач и наложил его.

В эту минуту вошел посыльный из канцелярии полицейской префектуры и, вручив г-ну Камюзо конверт, попросил ответа. Прочтя письмо, следователь подошел к Кокару и стал что-то говорить ему на ухо, но так тихо, что никто не мог услышать. Однако ж, перехватив взгляд Камюзо, Жак Коллен догадался, что префектом полиции присланы какие-то сведения о нем.

«По моим пятам по-прежнему следует друг Перада, – подумал Жак Коллен. – Когда бы я знал, кто он, я избавился бы от него, как от Контансона. Удастся ли мне еще раз увидеть Азию?..»

Когда бумага, составленная Кокаром, была подписана, следователь положил ее в конверт, запечатал его и протянул посыльному из канцелярии особых поручений.

Канцелярия особых поручений – необходимый помощник Правосудия. Эту канцелярию возглавляет полицейский пристав ad hoc, имеющий под началом полицейских надзирателей, которые приводят в исполнение, при помощи приставов соответствующих районов, приказы, касающиеся обыска и даже ареста лиц, подозреваемых в сообщничестве с преступниками либо правонарушителями. Эти уполномоченные судебной власти избавляют, таким образом, судейских чиновников, занятых следствием, от напрасной траты драгоценного времени.

Подследственный, по знаку Камюзо, был одет с помощью г-на Лебрена и больничного служителя, после чего оба они удалились вместе с приставом. Камюзо сел за письменный стол, поигрывая пером.