Темное дело - де Бальзак Оноре. Страница 29

— Клевета! Я-то отлично понимаю, что клевета. Но понимают ли это все, — вот что важно. Мишю задел сенатора, и тот этого не забыл. После вашего возвращения графиня взяла Мишю к себе на службу. Значит, Мален прав, решают многие; так думает и большинство людей из общества. Вы не представляете себе, насколько сложны взаимоотношения между эмигрантами и теми, в чьих руках оказалось их имущество. Префект, человек очень неглупый, вчера вскользь сказал мне несколько слов о вас и очень меня встревожил. Словом, я предпочел бы, чтобы вы отсюда уехали...

Это рассуждение было встречено глубоким недоумением. Мари-Поль громко позвонил.

— Сходите за Мишю, Готар, — сказал он мальчику, когда тот явился.

Бывший гондревильский управляющий не замедлил явиться.

— Мишю, друг мой, это правда, что ты намеревался убить Малена? — спросил маркиз де Симез.

— Да, ваша светлость. И когда он снова появится здесь, я его подстерегу.

— А знаешь ли ты, что нас подозревают, будто мы подстрекаем тебя к этому? А нашу кузину, взявшую тебя на службу, обвиняют в том, будто она твоя соучастница?

— Боже праведный, — вскричал Мишю, — на мне, видно, лежит проклятие! Значит, мне так и не удастся освободить вас от Малена?

— Нет, нет, друг мой, — возразил Поль-Мари. — Тебе даже придется оставить службу у нас и уехать отсюда; мы о тебе позаботимся; мы поможем тебе еще разбогатеть. Распродай все, чем тут владеешь, продай землю, мы направим тебя в Триест, к нашему другу, человеку с большими связями, и он воспользуется твоими услугами в ожидании того дня, когда всем нам здесь станет легче.

Мишю стоял как вкопанный, и на глазах его показались слезы.

— Видел тебя кто-нибудь, когда ты прятался, чтобы выстрелить в Малена? — спросил маркиз де Шаржбеф.

— С ним тогда разговаривал нотариус Гревен — это и помешало мне убить его, к счастью! Графиня знает, что я имею в виду, — ответил управляющий, взглянув на свою госпожу.

— И Гревен — не единственный свидетель? — спросил г-н де Шаржбеф, видимо, недовольный ходом этого допроса, хоть он и велся в семейном кругу.

— Об этом знает еще тот сыщик, который в свое время приезжал, чтобы запутать моих господ, — ответил Мишю.

Маркиз де Шаржбеф поднялся, словно для того, чтобы поглядеть в окно, и сказал:

— Вероятно, вы получаете немалый доход от Сен-Синя!

Затем он вышел, а братья и Лоранса, отлично понявшие смысл этого восклицания, последовали за ним.

— Вы благородны и чистосердечны, но, по обыкновению, неосторожны, — сказал им старик. — Вполне естественно, что я предупредил вас о слухах, которые во что бы то ни стало должны считаться клеветой; а вы ведете себя так, что превращаете их в достоверность в глазах столь слабых людей, как господин д'Отсэр и его супруга, в глазах их сыновей. О молодежь, молодежь! Вам следовало бы оставить Мишю здесь, а самим уехать. Во всяком случае, если вы решаете остаться тут, напишите сенатору несколько слов относительно Мишю, сообщите ему, что узнали от меня о разговорах, которые идут насчет вашего управляющего, и что вы уволили его.

— Нам? Писать Малену? — вскричали оба брата. — Писать убийце наших родителей, писать тому, кто бессовестно присвоил себе нашу вотчину?

— Все это так; но он — влиятельнейшее лицо при дворе, а в нашем департаменте он прямо король.

— Он голосовал за казнь Людовика Шестнадцатого — в том случае, если армия Конде войдет во Францию, или по меньшей мере за его пожизненное заключение, — сказала графиня де Сен-Синь.

— Вероятно, это он и подал мысль убить герцога Энгиенского, — воскликнул Поль-Мари.

— Уж если вы хотите перечислить все его благородные деяния, — воскликнул маркиз, — так скажите, что это он потянул Робеспьера за фалду, чтобы свалить его, когда выяснилось, что против Робеспьера большинство; скажите, что он высказался бы за расстрел Бонапарта, если бы восемнадцатое брюмера не удалось, что он вернул бы Бурбонов на престол, если бы Наполеон пошатнулся, что он всегда окажется возле сильнейшего и поспешит подать ему шпагу или пистолет, чтобы прикончить соперника, который внушает опасения. Но в таком случае, тем более...

— Как низко мы пали, — сказала Лоранса.

— Дети, — продолжал старый маркиз де Шаржбеф, взяв всех троих за руки и отводя их в сторону — к лужайке, слегка запорошенной снегом, — вы возмутитесь, услышав мнение благоразумного человека, но я обязан высказать его! На вашем месте я обратился бы к какому-нибудь старичку, ну хоть бы вроде меня, и в качестве посредника уполномочил бы его потребовать от Малена миллион франков за признание законности продажи Гондревиля. Он, конечно, согласится — при условии, что все останется в тайне. По нынешним процентам это дало бы вам сто тысяч ренты, — купите хорошее поместье в каком-нибудь другом уголке Франции, управление Сен-Синем поручите господину д'Отсэру, а сами разыграйте на узелки, кому из двух быть мужем этой прекрасной наследницы. Но ведь слова старика — для слуха молодежи то же самое, что слова молодежи для стариков: лишь звук пустой.

Маркиз знаком дал понять, что ответа не требуется, и вернулся в гостиную, где в его отсутствие появились аббат Гуже с сестрою. Предложение разыграть на узелки руку двоюродной сестры глубоко возмутило братьев, а Лоранса пришла в ужас от горечи лекарства, которое предлагал старик. Поэтому они все трое были уже не так любезны с маркизом, хоть и не переступали границ учтивости. Расположение к нему было подорвано. Ощутив холодок, г-н де Шаржбеф несколько раз бросал на эту милую молодежь взгляды, полные глубокого сострадания. Хоть беседа и перешла на общие темы, маркиз опять заговорил о том, что нужно покоряться событиям, и похвалил г-на д'Отсэра за его настойчивое желание снова видеть своих сыновей на военной службе.

— Бонапарт, — говорил он, — создает герцогов. Он учредил лены, он создает графов. Малену хотелось бы стать графом де Гондревиль. Такое намерение, — добавил он, взглянув на Симезов, — может быть для вас очень выгодно.

— Или пагубно, — заметила Лоранса.

Как только подали экипаж, маркиз уехал; все семейство провожало его. Уже сидя в карете, старик знаком подозвал к себе Лорансу, и она, как птичка, вспорхнула на подножку.

— Вы женщина незаурядная и должны бы меня понять, — шепнул он ей на ухо. — У Малена слишком много грехов на совести, и он вас в покое не оставит. Будьте, по крайней мере, как можно осторожнее во всем, даже в самых незначительных делах; словом, идите на уступки — вот мое последнее слово.

Братья стояли возле кузины, посреди лужайки, и в глубоком оцепенении следили взором за рыдваном, который огибал ограду, а затем стал удаляться по дороге в Труа; Лоранса передала им последний совет старика. Но житейской опытности никогда не следует появляться в рыдване, в узорчатых чулках и с волосяным кошельком на затылке. Ни один из этих молодых людей не был в состоянии понять перемен, происходивших во Франции, вся их душа была охвачена негодованием, и благородная кровь кипела от возмущенного чувства чести.

— И это глава Шаржбефов! — сказал маркиз де Симез. — Человек, род которого носит девиз: «Да грядет за мною сильнейший!» (Adsit fortior!) — прекрасный боевой клич!

— Теперь остался только слабейший, — с горечью улыбнулась Лоранса.

— Времена Людовика Святого миновали, — заметил младший де Симез.

- «Умереть с песнею на устах!» — воскликнула графиня. — Этот девиз пяти девушек, родоначальниц нашей семьи, пусть станет и моим девизом.

— А наш: «Умри, не отступив». Итак, никаких уступок! — сказал старший де Симез. — А то мы, пожалуй, поразмыслив, придем к убеждению, что жвачка, с которой явился сюда наш родственник Бёф [28], — результат глубочайшей мудрости. Подумать только! Гондревиль станет фамилией какого-то Малена!

— И его логовом! — добавил младший.

— Мансар создал его для дворянства, а плодиться в нем будет чернь! — сказал старший.