Урсула Мируэ - де Бальзак Оноре. Страница 8

Освоившись на новом месте, старик обзавелся привычками, и жизнь его вошла в размеренную колею, в какую она входит в любом провинциальном городке. Из-за Урсулы доктор никогда не принимал по утрам и никого не приглашал к обеду; друзья приходили около шести и оставались до полуночи. Тот, кто являлся первым, находил на столе в гостиной газеты и читал их до прихода остальных или же шел навстречу доктору, если тот был на прогулке. Пристрастие к однообразной и покойной жизни было у доктора не только следствием преклонных лет — оно объяснялось мудрым и глубоким расчетом светского человека: он не желал рисковать своим счастьем и оберегал его от тревожного любопытства наследников и пересудов провинциальных сплетников. Он ни в чем не хотел уступать общественному мнению — этому переменчивому и самовластному божеству, которое в ту пору уже готово было поработить всю нашу страну, причинив ей немало горя. Поэтому, как только Урсулу отняли от груди и она научилась ходить, доктор отказал кухарке, которую нашла для него племянница, госпожа Миноре-Левро, ибо узнал, что женщина эта доносит почтмейстерше обо всем, что происходит в его доме.

Кормилицей маленькой Урсулы была вдова бедного рабочего родом из Буживаля [65], помнившего только имя, данное ему при крещении; последний ребенок ее умер в полгода, и доктор, узнав честный и добрый нрав несчастной женщины, пожалел ее и взял в кормилицы. Антуанетта Патри, вдова Пьера из Буживаля, не имевшая средств к существованию и оставившая в области Брес родных, живших в полной нищете, привязалась к Урсуле, как привязываются все кормилицы к своим питомцам, если долго живут с ними бок о бок. Эта слепая материнская любовь подкреплялась преданностью хозяину. Узнав о намерениях доктора, тетушка Буживаль тайком выучилась стряпать, стала аккуратной, ловкой и приноровилась к привычкам старика. Она тщательно убирала дом и берегла мебель, словом, была неутомима. Мало того, что доктор не хотел никого посвящать в свою частную жизнь; у него были причины держать в тайне от наследников свои денежные дела. Поэтому через год после его переезда в Немур из прислуги в доме осталась одна лишь тетушка Буживаль, на чью скромность он мог полностью положиться, причем истинные мотивы такой умеренности он скрывал за всемогущими соображениями экономии. К великой радости наследников, он жил как скупец. Тетушка Буживаль, которой в пору, когда начались драматические события, составляющие содержание нашего рассказа, исполнилось сорок три года, своим трудолюбием, преданностью и бескорыстием добилась того, что стала незаменимой: на ней держалось все хозяйство, ей доктор и его воспитанница поверяли свои тайны. Все звали ее тетушкой Буживаль, ибо имя Антуанетта решительно не подходило ей: ведь имена и лица подвластны законам гармонии.

Доктор был скуп не на шутку, ибо имел вполне определенную цель. С 1817 года он перестал выписывать две газеты из трех и отказался от подписки на научные журналы. В год он тратил, как было известно всему Немуру, не больше тысячи восьмисот франков. Как все старики, он почти не нуждался в белье, обуви и платье. Каждые полгода он ездил в Париж — без сомнения, для того, чтобы самолично получать проценты с ренты и выгодно помещать свои доходы. За пятнадцать лет он ни единым словом не обмолвился о своих денежных делах. Бонграну он стал доверять далеко не сразу и посвятил его в свои намерения лишь после революции 1830 года. Вот и все, что знали наследники доктора и прочие немурцы о его жизни. Что же до политических убеждений Миноре, то, платя за дом всего сто франков налога [66], он не имел никакого касательства к выборам и не участвовал ни в каких подписках, кто бы их ни объявлял: либералы или роялисты. Хотя его деизм и ненависть к «церковным крысам» были всем известны, он был так сдержан в изъявлении своих чувств, что выставил за дверь посланца своего внучатого племянника Дезире Миноре-Левро — коммивояжера, предложившего ему проповеди кюре Мелье [67] и речи генерала Фуа [68]. Терпимость такого рода оказалась выше понимания немурских либералов.

Три семейства, ожидавшие от доктора наследства, Миноре-Левро и его жена, господин и госпожа Массен-Левро-младшие и господин и госпожа Кремьер-Кремьер, которых мы будем впредь именовать просто Миноре, Массен и Кремьер, поскольку мы, в отличие от жителей Гатине, и так ни с кем их не спутаем, — эти три семейства, слишком занятые, чтобы создать свой кружок, видались, как видаются обычно жители провинциальных городков. Почтмейстер давал большой обед в день рождения сына, устраивал бал на масленицу и в годовщину своей свадьбы; на торжества приглашались все добропорядочные немурские буржуа. Сборщик налогов также собирал у себя — дважды в год — родственников и друзей. Секретарь мирового суда был, как он сам говорил, слишком беден, чтобы позволить себе такие траты; жил он на Главной улице, в доме, первый этаж которого снимала его сестра, получившая стараниями доктора место на почте, и соблюдал строжайшую экономию. Тем не менее в течение года наследники или их жены встречались в городе, на прогулке, по утрам на рынке, на крылечках своих домов или, как в тот день, о котором мы ведем рассказ, на площади перед церковью, так что виделись они почти ежедневно. Меж тем в последние три года возраст доктора, его скупость и богатство сделали свое дело: в городе только и было разговоров — то впрямую, то обиняками — что о наследстве Миноре, и постепенно доктор и его родные сделались притчей во языцех. Вот уже полгода не проходило и недели без того, чтобы друзья или соседи наследников доктора Миноре не заговаривали с ними о «дне, когда глаза старикашки закроются, а сундуки раскроются», и в словах их звучала глухая зависть.

— Пускай Миноре доктор и со смертью накоротке, никто, кроме Господа, не вечен, — замечал обычно кто-нибудь из горожан.

— Да что вы, он нас всех переживет; у него здоровье покрепче нашего, — лицемерно отвечали наследники.

— В конце концов, не вы, так ваши дети все-таки получат наследство, если только эта маленькая Урсула...

— Не оставит же он ей все.

Урсула, как и предсказывала госпожа Массен, была главной соперницей наследников и потому предметом страстной ненависти, их дамокловым мечом, так что слова: «Что ж! поживем — увидим!» — любимая присказка госпожи Кремьер, не сулили девушке ничего хорошего.

Сборщик налогов и секретарь мирового суда, бедняки по сравнению с почтмейстером, часто пытались подсчитать состояние доктора. Если, гуляя вдоль канала или по дороге, они встречали дядюшку, то обменивались мрачными взглядами.

— У него наверняка есть какой-нибудь эликсир долголетия, — говорил один.

— Он продал душу дьяволу, — отвечал другой.

— Ему следовало бы увеличить нашу долю: ведь толстяк Миноре ни в чем не нуждается.

— Зато у него есть сын, который обходится очень недешево!

— Во сколько вы оцениваете состояние доктора? — спрашивал секретарь у финансиста.

— Если каждый год откладывать по двенадцать тысяч франков, то за двенадцать лет наберется сто сорок четыре тысячи франков, а сложные проценты от этой суммы составляют по меньшей мере сто тысяч франков; но поскольку парижский нотариус наверняка присоветовал старику, как выгоднее поместить деньги, а до 1822 года он, вероятно, вкладывал их в государственную ренту [69] из восьми или семи с половиной процентов, то теперь у него должно быть около четырехсот тысяч франков, да еще четырнадцать тысяч годового дохода от пятипроцентной ренты, которая нынче идет по сто шестнадцать франков [70]. Умри он нынче, мы получили бы семьсот — восемьсот тысяч франков, не считая дома и утвари, — если, конечно, он не отпишет большую часть Урсуле.

вернуться

65

Буживаль — город в окрестностях Парижа.

вернуться

66

...платя... всего сто франков налога... — По избирательному закону от 29 июня 1820 г. избиратели должны были платить не меньше трехсот франков налога, а кандидаты в депутаты — не меньше тысячи.

вернуться

67

Мелье Жан (1677—1733) — французский священник, в бумагах которого после смерти нашли так называемое «Завещание» атеистического характера, которое активно пропагандировали Вольтер и Гольбах.

вернуться

68

Фуа Максимильен Себастьен (1775—1825) — французский полководец, при Реставрации член Палаты депутатов, либерал; его речи были изданы в 1826 году.

вернуться

69

...до 1822 года... вкладывал их в государственную ренту... — В 1822 г. министр финансов Виллель впервые предложил парламенту проект конверсии государственной ренты с целью понижения заемного процента, однако принят он был лишь в 1825 году.

вернуться

70

...идет по сто шестнадцать франков. — То есть в данный момент казна платила по сто шестнадцать франков за каждые помещенные в нее сто франков капитала. Курс этот постоянно менялся, причем Бальзак, фиксируя эти изменения, очень точен (см.: Duberne B. // Annee balzacienne. 1963. Р., 1963. Р.251—268).