Утраченные иллюзии - де Бальзак Оноре. Страница 118

— Полно, дитя мое, твой брат грешил от избытка воображения. Так естественно, что поэт жаждет нарядов из пурпура и лазури; его так страстно влечет к пиршествам! Этот птенец так доверчиво попадается на приманку роскоши, внешнего блеска, что бог простит его, если общество его и осудит!

— Но он нас губит!.. — вскричала несчастная женщина.

— Нынче он нас губит, а тому несколько месяцев он нас спас, послав нам свой первый заработок! — отвечал добрый Давид, который понимал, что, как ни велико отчаянье жены, все же ее любовь к Люсьену скоро вернется. — Мерсье ^{185}, пятьдесят лет назад, сказал в своих «Картинах Парижа», что литература, поэзия, искусство и наука, эти детища человеческого мозга, никогда не могли прокормить человека; а Люсьен, как поэт, не поверил опыту пяти веков. Посев, орошенный чернилами, дает всходы (если только он их дает!) лет десять, двенадцать спустя, и Люсьен принял плевелы за пшеницу. Однако он познал жизнь. Помимо того что он обманулся в женщине, ему суждено было обмануться в свете и в мнимых друзьях. Познание далось ему дорогой ценою, вот и все. Наши деды говорили: «Береги честь смолоду…»

— Честь!.. — вскричала бедная Ева. — Увы! Сколько бесчестного натворил Люсьен!.. Писать против совести! Нападать на своего лучшего друга!.. Жить на средства актрисы!.. Открыто показываться с ней! Пустить нас по миру!..

— Ну, это еще пустяки!.. — вскричал Давид и умолк.

Он чуть было не обмолвился о подложных векселях своего шурина, но, к несчастью, Ева заметила, что он что-то скрывает, и ею овладело смутное беспокойство.

— Пустяки? — отвечала она. — А откуда возьмем мы три тысячи франков, чтобы оплатить векселя?

— Прежде всего, — отвечал Давид, — Серизе возобновит договор на аренду типографии. В течение полугода пятнадцать процентов с заказов, предоставляемых ему Куэнте, принесли шестьсот франков дохода, да на городских заказах он заработал еще пятьсот франков.

— Если Куэнте узнают об этом, они, пожалуй, побоятся возобновить договор, — сказала Ева, — ведь Серизе человек опасный.

— Э, пустое! — вскричал Сешар. — Еще несколько дней — и мы будем богачами! А раз Люсьен будет богат, мой ангел, он станет воплощенной добродетелью…

— Ах, Давид! Друг мой, друг мой, какое слово сказал ты! Стало быть, в тисках нужды Люсьен бессилен против зла? Ты о нем такого же мнения, как и господин д’Артез! Гениальность и бессилие несовместимы, а Люсьен слаб… Ангел, которого не должно искушать, какой же это ангел?..

— Надобно знать, что это натура прекрасная лишь в своей среде, в своей области, на своем небосводе. Люсьен не создан для борьбы, я избавлю его от необходимости бороться. Видишь ли, я так близок к цели, что могу посвятить тебя в свою работу. — Он извлек из кармана несколько листков белой бумаги размером in octavo [45], торжествующе взмахнул ими и положил их на колени жены. — Стопа такой бумаги, формата «большой виноград», будет стоить не дороже пяти франков, — сказал он, передавая образцы Еве, которая рассматривала их с ребяческим удивлением.

— Ну, хорошо! А как же ты производил свои опыты? — спросила Ева.

— Я взял у Марион старое волосяное сито и воспользовался им, — ответил Давид.

— И ты все же не удовлетворен? — спросила она.

— Вопрос не в способе производства, а в стоимости бумажной массы. Увы, дитя мое! Я лишь один из последних, вступивших на этот тернистый путь. Госпожа Массон еще в тысяча семьсот девяносто четвертом году пыталась переработать макулатуру в чистую бумагу; она добилась своего, но чего это ей стоило! В тысяча восемьсот первом году маркиз Солсбери в Англии, а Сеген во Франции пробовали вырабатывать бумагу из соломы. Наш обыкновенный тростник arundo phragmitis послужил материалом для тех листов бумаги, которые ты держишь в руках. Но я хочу испробовать и крапиву и чертополох, — чтобы добиться дешевизны сырья, надо его искать среди растений, произрастающих на земле, не пригодной для обработки, или на болотах: даровое сырье! Ведь секрет в том, как обрабатывать стебли. Мой способ пока что еще недостаточно прост. Ну что же! Несмотря на все трудности, я хочу поставить французское бумажное производство в особое положение, подобное тому, какое занимает наша литература; я хочу добиться, чтобы производство бумаги стало исключительным правом нашей страны, как монополией Англии стало железо, каменный уголь, гончарные изделия. Я хочу стать Жаккаром ^{186} бумажного производства.

Ева встала, онемев от восторга, восхищенная простотой Давида; она обняла его и прижала к своему сердцу, склонив голову ему на плечо.

— Ты вознаграждаешь меня, точно я уже сделал открытие, — сказал он.

Вместо ответа Ева обратила к нему прекрасное лицо, все в слезах, и несколько секунд не могла вымолвить слова.

— Я обнимаю не гения, — сказала она, — а утешителя! Славе падшей ты противопоставляешь славу восходящую. Скорби, которую причинило мне падение брата, ты противопоставляешь величие мужа… Да, ты будешь велик, как Грендорж ^{187}, Руве ^{188}, ван Робе ^{189}, как тот персиянин, который открыл марену ^{190}, как все те люди, о которых ты мне рассказывал и чьи имена остались безвестными, потому что, совершенствуя промышленность, они в тиши трудились на благо человечества.

— Чем они заняты в такой час?.. — сказал Бонифас.

Куэнте-большой прохаживался вместе с Серизе по площади Мюрье, вглядываясь в освещенные окна, где на муслиновых занавесях вырисовывались тени Евы и ее мужа: Куэнте каждый вечер в полночь приходил к Серизе, на обязанности которого было следить за малейшим шагом его бывшего хозяина.

— Не иначе как он показывает ей бумагу, которую изготовил утром, — отвечал Серизе.

— Какое он применяет сырье? — спросил бумажный фабрикант.

— Ума не приложу, — отвечал Серизе. — Я пробил дыру в кровле, взобрался наверх и наблюдал всю ночь напролет, как мой Простак варил какое-то месиво в медном чане; но, как я ни вглядывался в материалы, сваленные в углу, я заметил только, что сырье это напоминает кудель…

— Не заходите чересчур далеко, — вкрадчивым голосом сказал Бонифас Куэнте своему шпиону, — излишнее любопытство было бы нечестно!.. Госпожа Сешар предложит вам возобновить договор на аренду типографии, скажите ей, что вы-де сами желаете стать хозяином, предложите половину стоимости патента и оборудования и, если она на это согласится, сообщите мне. Во всяком случае, тяните канитель… ведь у них ни шиша? А?

— Ни шиша! — подтвердил Серизе.

— Ни шиша, — повторил Куэнте-большой. «Они в моей власти», — сказал он про себя.

Торговый дом Метивье и торговый дом братьев Куэнте, помимо своих прямых занятий в качестве поставщиков бумаги и бумажных фабрикантов-типографов, подвизались и в качестве банкиров; впрочем, они и не помышляли платить за патент на право заниматься банковскими операциями. Государственная казна не изыскала еще средств контролировать коммерческие сделки и понуждать всех, кто тайно занимается банковскими операциями, брать патент банкира, который в Париже, например, стоит пятьсот франков. Но братья Куэнте и Метивье, хотя и были, что называется, биржевыми зайцами, однако каждые три месяца пускали в оборот на биржах Парижа, Бордо и Ангулема несколько сот тысяч франков. Именно в этот вечер торговый дом братьев Куэнте получил из Парижа три векселя по тысяче франков, подделанных Люсьеном. Куэнте-большой тотчас же построил на этих векселях чудовищное злоумышление, направленное, как будет видно, против терпеливого и бесхитростного изобретателя.