Чиновники - де Бальзак Оноре. Страница 46

В жизни каждой женщины найдется такой день, когда она сияет полным блеском, день этот остается жить в ее памяти навсегда, и она в мыслях охотно возвращается к нему. Пока г-жа Рабурден снимала с себя одни за другими свои украшения, она представила себе снова то, что произошло у министра, и отнесла этот день к самым славным и счастливым дням своей жизни. Женщины завистливым оком смотрели на все ее красы, жена министра похвалила ее и была очень довольна, что Селестина затмила ее приятельниц. Наконец, все эти суетные утехи послужили на пользу супружеской любви: Рабурден назначен!

— Разве не была я хороша сегодня вечером? — спросила она мужа, словно желая его расшевелить.

А в это время Митраль поджидал в кофейне «Фемида» обоих ростовщиков, увидел их наконец, но ничего не мог прочесть на их бесстрастных лицах.

— Ну, как дела? — спросил он, когда все уселись за стол.

— Как и всегда, победили деньги! — потирая руки, отозвался Жигонне.

— Верно, — сказал Гобсек.

Митраль нанял кабриолет и поехал к Сайярам и Бодуайе. Бостон у них затянулся, но из посторонних остался только аббат Годрон. Фалейкс, до смерти уставший, отправился спать.

— Вы будете назначены, племянник, и вам готовится еще сюрприз в придачу.

— Какой? — спросил Сайяр.

— Орден! — воскликнул Митраль.

— Господь помогает тем, кто помнит о его алтарях, — заявил Годрон.

Таким образом, в обоих лагерях одинаково ликовали и пели хвалу всевышнему.

На другой день, в среду, Рабурдену предстояло работать с министром, так как со времени болезни покойного ла Биллардиера Рабурден замещал начальника отделения. Все эти дни чиновники являлись на службу с необычной точностью, а канцелярские служители были отменно предупредительны, ибо при новых назначениях обычно в канцеляриях царит всеобщее смятение, хотя почему именно — никто не скажет.

Итак, все три канцелярских служителя были на месте, они надеялись получить наградные; стараниями де Люпо слух о назначении Рабурдена распространился еще накануне.

Дядюшка Антуан и его племянник Лоран облеклись с утра в парадную форму; в восемь часов без четверти явился курьер и попросил Антуана незаметно передать Дютоку пакет от секретаря министра, который де Люпо велел делопроизводителю отнести еще к семи часам утра.

— Сам не знаю, братец, как это случилось, — я спал, спал без памяти и только сейчас проснулся. Он мне задаст чертовскую головомойку, коли узнает, что я вовремя не снес пакет; только молчите, а уж я уверю его, что сам передал его господину Дютоку. Это страшный секрет, папаша Антуан; смотрите, ни слова никому из чиновников; обещайте! Если он узнает, что я проболтался, он выгонит меня, и я потеряю место, он сам так сказал.

— А что же там написано? — спросил Антуан.

— Ничего. Я и так и этак смотрел, видите?

И он слегка приоткрыл конверт, но не было видно ничего, кроме чистой бумаги.

— Сегодня у вас особый денек, Лоран, — сказал курьер, — получите нового начальника. Видно, и вправду решили наводить экономию: соединяют два отделения, будет один директор над ними, теперь могут и до служителей добраться!

— Да, девять чиновников вынуждены подать в отставку, — сказал, входя, Дюток. — А откуда вы-то пронюхали?

Антуан вручил ему письмо, и едва Дюток открыл его, как чуть не скатился по лестнице, пустившись бегом к секретарю министра.

Когда ла Биллардиер наконец умер, чиновники Рабурдена и Бодуайе, наговорившись вдоволь об этом событии, постепенно вернулись к повседневной жизни и к своим привычкам административного dolce far niente [79]. Все же приближался конец года, и это вызывало у них некоторое трудолюбивое усердие, так же как вызывало у швейцаров елейное раболепство. Каждый являлся вовремя, многие задерживались и после четырех часов, ибо наградные сильно зависят от впечатления, которое произведешь на своего начальника за самые последние дни. Весть о слиянии двух отделений, ла Биллардиера и Клержо, в одно управление под новым названием взбудоражила всех чиновников. Было известно, сколько человек подлежит увольнению, но кто именно — еще не знали. Высказывались догадки, что на место Пуаре никого не назначат — таким образом, его должность упразднялась. Молодой ла Биллардиер ушел сам. Но только что поступили два новых сверхштатных писца, и — о ужас! — они были сыновьями депутатов. Слух о сокращениях, распространившийся с вечера, в то время когда чиновники уже собирались уходить, поверг их в ужас. Поэтому, придя на следующее утро, они добрых полчаса провели около печек в оживленных разговорах. Дюток явился раньше всех и отправился к де Люпо, которого застал за туалетом; продолжая бриться, секретарь министра взглянул на него — такой взгляд бросает генерал перед тем, как отдать приказ.

— Мы одни? — спросил де Люпо.

— Да, сударь.

— Итак, начинайте поход против Рабурдена, смело и решительно. Вы, конечно, оставили у себя копию его проекта?

— Оставил.

— Вы понимаете меня? Inde irae! [80]. Нам нужно вызвать против него всеобщее возмущение. Придумайте что-нибудь, чтобы все возопили.

— Я могу заказать карикатуру, но у меня нет пятисот франков, чтобы заплатить за нее...

— А кто ее сделает?

— Бисиу.

— Получит тысячу и будет помощником Кольвиля, этот с ним поладит.

— Но он же не поверит мне.

— А вы что, намерены меня компрометировать? Принимайтесь за дело, иначе ничего не получите.

— Если господин Бодуайе назначается директором, он мог бы одолжить эту сумму...

— Да, назначается. А теперь оставьте меня; поторопитесь и не показывайте вида, что мы с вами встретились, спуститесь по боковой лестнице.

В то время как Дюток возвращался в канцелярию, трепеща от радости и придумывая средство возбудить, не слишком себя компрометируя, всеобщий ропот против своего начальника, Бисиу побежал навестить рабурденцев. Считая свою игру проигранной, этот мистификатор решил позабавиться и держаться так, словно он выиграл.

Бисиу (подражая голосу Фельона). Господа, кланяюсь вам и всех приветствую. Назначаю на будущее воскресенье обед в «Роше-де-Канкаль»; но нужно решить один важный вопрос; уволенные чиновники участвуют или нет?

Пуаре. Конечно, и даже те, кто уходит в отставку!

Бисиу. Мне-то решительно все равно, ведь не я плачу. (Всеобщее изумление.) Назначен Бодуайе, и мне уже не терпится услышать, как он зовет Лорана (передразнивает Бодуайе).

(Взрыв хохота.)

«Гуся бей!» Кольвиль прав со своими анаграммами. Ведь вам известна анаграмма «Ксавье Рабурдена, начальника канцелярии». Будь я Карлом Десятым, я бы трепетал, как бы и моя судьба, предсказанная анаграммой, не исполнилась столь же неукоснительно.

Тюилье. Что вы? Смеетесь?

Бисиу (расхохотавшись ему прямо в лицо). Смехом урода крой. Мехом урода скрой. Шутка недурна, папаша Тюилье, ибо вы далеко не красавец. От злости, что назначен Бодуайе, Рабурден подает в отставку.

Виме (входя). Что за комедия! Я пошел вернуть свой долг Антуану — тридцать — сорок франков, — и он рассказал мне, что супруги Рабурдены вчера были на интимном вечере у министра и уехали только без четверти двенадцать. Его превосходительство проводил госпожу Рабурден до самой лестницы; говорят, она была одета божественно. Словом, сомнений нет — Рабурден назначен директором. Рифе, экспедитор стола личного состава, работал ночь напролет, чтобы все подготовить: теперь это назначение уже не тайна. Господин Клержо подал в отставку. После тридцати лет службы это нельзя считать увольнением. Господин Кошен богат...