Шуаны, или Бретань в 1799 году - де Бальзак Оноре. Страница 45

— Не подходите к сте...

— А меж тем у меня взамен просили один лишь взгляд, — добавила она с невероятной гордостью.

— Напрасно вы отказались. Это была бы превосходная сделка. Но вы все-таки подумайте...

— А вы «подумайте», — прервала его мадмуазель де Верней, — о том, что я слышу сейчас голос, единый звук которого для меня дороже всех ваших богатств...

— Вы их не знаете...

Прежде чем д'Оржемон успел остановить ее, девушка коснулась пальцем небольшой раскрашенной гравюры, изображавшей Людовика XV верхом на коне, сдвинула ее с места и вдруг увидела внизу маркиза — он заряжал мушкетон. Отверстие в стене, закрытое дощечкой, на которую была наклеена гравюра, вероятно, соответствовало какому-то украшению в сводчатом потолке комнаты, по-видимому, служившей спальней предводителю шуанов. Д'Оржемон с величайшей осторожностью передвинул старый эстамп на прежнее место и сурово поглядел на девушку.

— Ни слова, если дорожите жизнью! — прошептал он и, помолчав, сказал ей на ухо: — Однако не малое судно задумали вы взять на абордаж. Вы знаете, что у маркиза де Монторана сто тысяч ливров дохода с земель, розданных в аренду? Земли эти еще до сих пор не проданы! А я на днях читал в «Ежедекаднике Иля-и-Вилены» декрет консулов, по которому секвестры приостановлены. Ага! Вы, конечно, находите теперь, что этот молодчик еще больше похорошел! Правда? Глаза у вас блестят, как два новеньких луидора!..

Взгляд мадмуазель де Верней загорелся, лишь только она услышала звук хорошо знакомого голоса. За то время, которое она провела здесь, словно погребенная в этом склепе, выпрямилась пружина ее воли, погнувшаяся под бременем событий. Казалось, она внезапно приняла роковое решение и обдумывала, как его выполнить.

«От такого презрения нет возврата, — сказала она про себя, — и если он больше не может любить меня, я убью его... Он не достанется ни одной женщине».

Вдруг раздался голос молодого предводителя:

— Нет, аббат, нет! — громко сказал он. — Это надо сделать именно так.

— Маркиз, — высокомерно возразил аббат Гюден, — вы осрамитесь на всю Бретань, если дадите этот бал в Сен-Джемсе. Не танцоры, а проповедники поднимут наши деревни. Вам нужны ружья, а не скрипки.

— Аббат, вы человек умный и должны понять, что, лишь устроив сбор наших сторонников, я увижу, что можно с ними предпринять. За обедом, по-моему, легче изучить их лица и узнать их намерения, чем с помощью любого шпионства, которое к тому же вызывает у меня отвращение. Со стаканом в руке они у нас разговорятся.

Мари встрепенулась,услышав эти слова: у нее сразу возникла мысль попасть на бал и там отомстить за себя.

— Вы, аббат, должно быть, принимаете меня за идиота, если читаете мне проповедь о греховности танцев! Да разве вы сами не пропляшете от всего сердца какую-нибудь чакону, лишь бы восстановили ваш орден, под новым его именем: Отцы веры?.. И разве вы не знаете, что сразу после мессы бретонцы идут плясать? А не известно ли вам, что пять дней тому назад Ид де Невиль и д'Андинье вели переговоры с первым консулом относительно восстановления на престоле короля Людовика Восемнадцатого? И если я собираюсь теперь сделать такой смелый ход, то единственно для того, чтобы тяжесть наших башмаков с подковками прибавила весу этим переговорам. А известно вам, что все вожди Вандеи, даже Фонтэн, поговаривают о необходимости покориться? Ах, аббат Гюден! Очевидно, принцев обманули, неверно осветив им положение дел во Франции. Преданность, о которой им толкуют, — это преданность только по необходимости. Аббат, я уже запачкал себе ноги, ступая по крови, но только взвесив все обстоятельства, я соглашусь погрузиться в нее до пояса. Я предан королю, а не каким-то четырем головорезам, не игрокам, запутавшимся в долгах, как этот Рифоэль, не разбойникам, пытающим людей огнем, не...

— Продолжайте, продолжайте: «Не аббатам, взимающим на больших дорогах контрибуции для нужд войны!» — прервал его аббат Гюден.

— А почему бы мне этого не сказать! — язвительно отозвался маркиз. — Я скажу больше: героические времена Вандеи прошли.

— Ну что ж, маркиз, мы и без вас совершим чудо.

— Да, вроде чуда с Мари Ламбрекеном, — смеясь, подхватил маркиз. — Ну, полно, аббат, не сердитесь! Я знаю, что вы не щадите своей жизни и стреляете в синих так же хорошо, как читаете «Oremus» [26]. Надеюсь, что с божьей помощью мы победим, и я увижу вас, в митре епископа, участником коронования его величества.

Эта фраза, вероятно, произвела на аббата магическое действие: слышно было, как он звякнул карабином и воскликнул:

— У меня в карманах полсотни патронов, маркиз, а жизнь моя принадлежит королю!

— Вот еще один из моих должников, — сказал скряга, обратившись к мадмуазель де Верней. — Занял он у меня немного, какие-то несчастные пятьсот — шестьсот франков, я не о них говорю, но есть за ним долг крови, и, надеюсь, мы расквитаемся. Какой казнью ни казнить этого сатану иезуита, все будет мало. Он поклялся, что смертью покарает моего брата, и поднял против него всю нашу округу. А за что? За то, что бедняга испугался новых законов...

Приложив ухо к какому-то незаметному приспособлению в своем тайнике, он прислушался и сказал:

— Ну вот, убираются наконец восвояси, эти разбойники. Пойдут и еще сотворят какое-нибудь чудо! Лишь бы не вздумали, как тогда, на прощанье подпалить мой дом.

Еще с полчаса после этого мадмуазель де Верней и д'Оржемон молча смотрели друг на друга, и вдруг грубый и густой голос Налей-Жбана тихонько крикнул:

— Господин д'Оржемон, опасности больше нет. Ну, на этот раз я вполне заслужил свои тридцать экю!

— Дитя мое, — сказал скряга, — дайте слово, что вы закроете глаза.

Мадмуазель де Верней зажмурила глаза и прикрыла их еще ладонью, но для большей уверенности д'Оржемон задул лампу и, взяв свою освободительницу за руку, помог ей сделать семь-восемь шагов по какому-то запутанному проходу, а через несколько минут осторожно отвел от глаз ее руку, и она увидела, что находится в той комнате, где недавно был маркиз де Монторан. Это оказалась спальня д'Оржемона.

— Дорогое мое дитя, — сказал скряга, — вы можете теперь уходить. Не смотрите же так вокруг. У вас, наверно, нет денег? Вот вам десять экю; некоторые монеты немного подточены, но ничего, их возьмут. Как только выйдете из сада, сразу увидите тропинку — она ведет в город или, как нынче говорят, в округ. Но под Фужером теперь шуаны. Трудно допустить, что вам удастся скоро попасть туда, и, значит, вам может понадобиться надежное убежище. Запомните хорошенько, что я вам сейчас скажу, но воспользуйтесь этим пристанищем только в самой крайней опасности. На дороге, которая ведет через Жибарийскую лощину к Колючему гнезду, вы увидите ферму, там живет Сибо Большой по прозвищу Налей-Жбан. Войдите туда и скажите его жене: «Здравствуй, Цапля», — и Барбета вас спрячет. Если Налей-Жбан увидит вас, то ночью он вас примет за привидение, а днем его можно задобрить десятью экю... Прощайте! Мы с вами в расчете... Ах, если бы вы пожелали, все это стало бы вашим, — добавил он, указывая широким жестом на поля, окружавшие его дом.

Мадмуазель де Верней бросила благодарный взгляд на этого странного старика, а он ответил вздохом в несколько разнообразных тонов.

— Вы, разумеется, потом отдадите мне эти десять экю (заметьте, я ничего не говорю о процентах), так, пожалуйста, внесите их на мой счет фужерскому нотариусу — мэтру Потра. А если бы вы пожелали, он бы и составил наш брачный контракт, красавица моя, сокровище мое!.. Прощайте!..

— Прощайте, — сказала Мари, улыбаясь, и помахала ему рукою.

— А если вам понадобятся деньги, — крикнул ей вслед д'Оржемон, — я вам одолжу из пяти процентов. Да, всего только из пяти! Неужели я сказал «из пяти»?..

Мари ушла.

«С виду как будто славная девушка, — думал д'Оржемон. — А все-таки я переделаю потайной ход из очага».

Затем он взял двенадцатифунтовый хлеб, окорок и вернулся в свое убежище.