Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО - Маруга Валерий Михайлович. Страница 4

Тут же его передали прокурору и палачу. У последнего рука не дрогнула. Стрелял в спину без предупреждения и зловещей паузы. Но неприятный осадок на сердце у него все-таки остался. Изучая дело Коверчука, он не сумел себя убедить, что уничтожает постылое зло. Моральные потери понесли обе души.

ИСПОЛНИТЕЛЬ

Особо ценным и полезным оказалось знакомство с исполнителем смертной казни. Даже в его внешнем облике очень много неожиданного и необычного, позволяющего понять глубину скрытности и коварства земного человека.

Низкий лоб, переходящий в плоскую лысину, редкие, торчащие брови. Под ними маленькие, колючие, глубоко посаженные глазки. Нос мясистый, красный. Губы тонкие, скулы широкие, — рот несколько перекошен, за что и носит прозвище «Косоротов».

Короткая шея соединяет круглую голову с широким мощным торсом, крепкими мускулистыми руками и ногами. Роста среднего. Из особых примет можно выделить одну, и то несущественную: из ноздрей и ушей выглядывают густые пучки темных, смолянистых волос.

Голос вкрадчивый, взгляд подозрительный, речь нескладная. По характеру упрям и мстителен; очень решительный в служебных и личных делах. Отличный спортсмен. Не пьет и не курит. Ест много и с жадностью. В семье тиран и самодур.

Склонен обвинять всех и во всем. Ведет личную картотеку компромата на своих начальников и подчиненных.

О нем, как об исполнителе смертной казни, никто не знает, кроме начальника управления и его первого заместителя. И даже не догадывается. Все сохраняется в полной секретности. Время от времени его командируют к месту ликвидации смертников, то есть в следственный изолятор.

Приговоренного заводят в камеру, оборудованную под кабинет. Прокурор по надзору зачитывает ему отказ в помиловании. Затем обреченного стригут, моют в бане, одевают в резиновые тапочки и ведут на расстрел. Однако эти формальности не всегда соблюдаются. На Земле смерть проще жизни.

Я долго беседовал с Косоротовым, пытаясь познать его душу, нравы и склонности. Он юлил, выкручивался, пока я не убедил его в своей лояльности и полной беспристрастности. Только тогда он решился ответить на мои вопросы и рассказать о себе.

— Вызвал однажды меня генерал и начал издалека, мол, слышал, ты хороший охотник, стреляешь метко, зверя наповал валишь, как косарь сено.

— Да, бывает, — мямлил я, не понимая, куда он клонит.

— Так вот, хочу предложить тебе настоящую охоту на двуногого зверя. Мы тебя долго изучали, присматривались и вот решили предложить. Надеюсь, понимаешь, что отказаться ты уже не можешь, вопрос решен окончательно и обдумыванию не подлежит.

Так я стал роковым исполнителем. Самым сложным оказался первый расстрел. К нему я долго готовился, перечитал все следственное дело от корки до корки. Помню, фамилия у него была Сучкастый, трижды судимый за разбои и грабежи. «Вышку» дали за убийство и ограбление двух престарелых. Причем сначала он на глазах привязанного к креслу 65-летнсго супруга изнасиловал его 55-летнюю жену и задушил. А затем уже затянул петлю из брючного ремня на шее очумевшего старика.

Просмотрел снимки убитых, почитал его показания и собрался с силами. Одел форму контролера с погонами старшины, нацепил на пояс кобуру, передернул затвор пистолета Макарова, снял с предохранителя и повел Сучкастого к прокурору. Тот, ни слова не говоря, подсунул ему бумагу. Вот, мол, отказ тебе пришел. Смертник сразу зашатался и грохнул на колени:

— Гражданин начальник! Дорогой ты мой, уважаемый! Может, я еще пригожусь? Я на все согласен, на урановые рудники, под землю, на Луну, куда хошь меня пошли, какие хоть эксперименты приму, только жизнь сохрани!..

— Хорошо, хорошо, — заерзал прокурор, — ладно, ладно, мы подумаем.

А мне кивает, мол, забирай его поскорей да делай свое дело. Сучкастый мне в ноги, сапоги целует, слезами обливает. Я его кое-как на ноги поставил и говорю:

— Чего ты психуешь? Тебе же сказали, подумаем.

Короче, помогли мне занести его в камеру без окон и жалюзи, обильно посыпанную опилками, и тут я его лежачего дрожащей рукой прихлопнул. С одного выстрела, в спину, под левую лопатку, прямо в сердце.

Дальше пошло легче, как обычное дело. Та же охота, только на человекоподобных изгоев. Главное, чтобы в следственных томах побольше крови было. Чем злее преступник, тем легче его расстреливать. И даже помучить гада хочется. Наведу пистолет и наслаждаюсь его ничтожеством: «Что, гнида, страшно умирать?» Никто не выдерживает черного зрачка ствола. Одни сознание теряют, другие извиваются как черви, а некоторые и наброситься пытаются. Так я их на лету, как перепелок. Особо насильников ненавижу. Сначала стреляю между ног, дабы они вкусили всю прелесть причиненных кому-то мук, а тогда башку расшибаю.

— Но ведь убивать — это всегда страшный грех?

— Ничего, я в Бога не верую и черта не боюсь.

Все это он поведал мне с гордостью и даже с чувством собственного достоинства. В его маленьких, прищуренных глазках сверкали огоньки доблести и отваги за отменное исполнение служебного долга. Как мне показалось, он далек от понимания опасности убийства человека человеком. И не знает, что насильственная смерть высвобождает из жертвы биополе зла и ненависти, которое, в первую очередь, поражает самого исполнителя. Опустошает его, и он деградирует.

Кстати, его предшественник по прозвищу «Рэмбо», уйдя в отставку, плохо кончил свою жизнь, хотя и далеко уехал от места службы. Бросил семью и поселился в благоустроенном поселке одного из приморских районов Крыма. Но жить спокойной, умеренной жизнью не смог: пьянствовал, буянил, угрожал и дрался.

Его пытались угомонить. Соседи писали жалобы в милицию, заявления в прокуратуру, анонимки в КГБ, но безуспешно. «Рэмбо» на все предупреждения не реагировал. Никого не признавал, всех выставлял за дверь и долго матерился.

Как-то к нему зашел возмущенный участковый инспектор капитан милиции Квач Петр Дмитриевич, уважаемый и сдержанный человек. Прямо с порога начал с негодованием отчитывать постоянного нарушителя общественного порядка:

— Послушай, майор в отставке, сколько я буду за тебя получать? Ты что, думаешь, если служил в органах, то мы тебя на руках носить будем? Убирайся к чертовой матери с моего участка, а то составлю протокол и посажу на пятнадцать суток!

— Кого? Меня?! — взревел «Рэмбо» и начал шарить рукой по животу в поисках кобуры. Затем втянул шею, согнулся и боднул милиционера головой в грудь. Квач, не ожидавший лобовой атаки, как мешок, шмякнулся о стенку и съехал на пол. Хозяин, не долго думая, схватил его двумя руками за шиворот и потащил на веранду, открыл крышку подвала, вытянул оттуда лестницу и сбросил капитана, приговорив к пожизненному заключению.

Только на седьмой день грязный, оборванный, бледный и заросший, со спертым запахом квашеной капусты и соленых огурцов, прямо из-под земли выкарабкался на белый свет Петр Квач. За это время ему пришлось приложить много усилий, дабы куском фанеры и собственными ногтями прорыть подземный ход под фундаментом дома и «вынырнуть» на огородной грядке между свеклой и луком.

После долгих разбирательств и привычной волокиты начальник райотдела милиции вызвал к себе Квача и разъяснил:

— Понимаешь, Петр Дмитриевич, он немного того, на учете состоит в психиатрической клинике. Да и генерал настаивает, чтобы мы его не трогали. Понимаешь, так сказать, между нами, он смертников расстреливал, грязная у него была работа, вот и свихнулся. Так что зла на него не держи, а тебя я переведу на другой участок, поменьше и поспокойнее…

Ну, а «Рэмбо» закончил свою разгульную старость тем же порядком, как и большинство людей его узкого круга. Поздним зимним вечером, употребив обильную дозу самогона с пивом, затянул свою шею бельевой веревкой, привязанной к металлической спинке кровати.

К утру тело остыло. На груди лежала записка: «Приговор приведен в исполнение собственноручно. Рэмбо».