Шерли - Бронте Шарлотта. Страница 84

— У тебя обо мне неправильное представление, Шерли. Ты ведь никогда не говорила со мной так откровенно!

— У меня не было такой возможности. Я только сидела на табурете Джесси возле вашего кресла в Брайермейнсе и целыми вечерами, скрывая волнение, слушала ваши речи, порой с восхищением, порой с возмущением. Я считаю вас превосходным старым йоркширцем, сэр; мне лестно, что я родилась в одном с вами графстве и в одном приходе. Вы правдивы, прямодушны и независимы, как утес, возвышающийся над волнами, но в то же время вы резки, грубы, ограничены и безжалостны.

— Только не с бедняками, девочка, и не с кроткими душами, а лишь с заносчивыми гордецами.

— А кто вам дал право, сэр, делать подобные различия? Более гордого, более заносчивого человека, чем вы сами, вам не сыскать! Вы можете мило болтать с теми, кто ниже вас, но когда доходит до тех, кто стоит выше, — тут вы слишком надменны, слишком завистливы, слишком заносчивы даже для того, чтобы соблюдать простую вежливость. А впрочем, все вы хороши! Хелстоун тоже горд и пристрастен. Мур, хоть он справедливее и деликатнее вас обоих, тоже высокомерен, суров и по отношению к обществу порядочный эгоист. Хорошо еще, что хоть изредка попадаются такие люди, как мистер Холл, — люди широкой, доброй души, которые любят всех своих ближних, которые способны простить другим даже такой грех, как большее, нежели у них самих, богатство, успех или власть. Такие люди, возможно, не столь оригинальны и не обладают столь сильной волей, как вы, однако они настоящие друзья для своих ближних.

— Итак, когда это состоится? — неожиданно спросил мистер Йорк, поднимаясь с кресла.

— Что состоится?

— Свадьба.

— Чья свадьба?

— Конечно, Роберта Жерара Мура, эсквайра, из коттеджа в лощине, и мисс Килдар, дочери и наследницы покойного Чарльза Кейва Килдара из поместья Филдхед.

Шерли взглянула на своего собеседника, заливаясь краской, но пламя в ее глазах не угасло, нет, даже разгорелось еще ярче.

— Вот как вы мне мстите, — медленно проговорила она, затем спросила: А что, разве это плохая партия для дочери покойного Чарльза Кейва Килдара?

— Девочка, Мур — настоящий джентльмен, его род так же древен и чист, как мой или твой.

— Разве нам с вами важна древность рода? Разве у нас есть фамильная гордость? Ведь, если не ошибаюсь, по крайней мере один из нас слывет республиканцем!

Йорк поклонился. Он не сказал ни слова, однако взгляд его выражал недовольство. Да, у него есть фамильная гордость, — это сквозило во всей его осанке.

— Мур, конечно, джентльмен, — повторила Шерли, уверенно и грациозно вскидывая голову. Она сдерживалась; слова так и рвались у нее с языка, но ей не хотелось давать им воли. Однако глаза ее были в тот миг выразительней всяких слов. Йорк старался 325 и не мог постичь, о чем они говорят; в них было все, — явно, но непереводимо, — настоящая пылкая поэма на неведомом языке. Это не был, однако, цельный рассказ или простое выражение чувств, ни тем более обыкновенное признание в любви; это было нечто совсем иное, более глубокое и сложное, чем он мог предположить, и мистер Йорк понял, что его мстительные слова не достигли цели. Он чувствовал, что Шерли торжествует; она радовалась его промаху, дурачила его и смеялась над ним. Теперь она наслаждалась создавшимся положением, а не он.

— Если Мур — джентльмен, то уж ты во всяком случае леди, поэтому…

— Поэтому в нашем союзе нет неравенства?

— Никакого.

— Благодарю за одобрение. Вы не откажетесь быть моим посаженным отцом, когда я захочу сменить фамилию Килдар на фамилию Мур?

Вместо ответа мистер Йорк с недоумением посмотрел на Шерли. Ему было невдомек, что означает ее взгляд, он не мог понять, шутит она или говорит серьезно: какой-то тайный смысл и чувство, добродушная шутка и одновременно едкое глумление скрывалась за ее подвижными чертами.

— Я тебя не понимаю, — сказал он, отворачиваясь.

Шерли рассмеялась.

— Не отчаивайтесь, сэр, вы не одиноки! Но если Мур меня поймет, этого будет достаточно, не правда ли?

— Отныне и впредь пусть Мур сам занимается своими делами; я больше не хочу о них ни знать, ни слышать.

Внезапная мысль мелькнула у Шерли; лицо ее изменилось как по мановению волшебной палочки: глаза вдруг потемнели, черты застыли, посуровели.

— Вас просили поговорить со мной об этом? — спросила она. — Вы меня расспрашиваете как чей-нибудь поверенный?

— Господи спаси и помилуй! Если кто хочет жениться на тебе, пусть сам о себе заботится. Оставь свои вопросы для Роберта, я больше не стану на них отвечать. Прощай, девочка!

День был хороший, во всяком случае ясный: пушистые облака прикрывали солнце, и легкая дымка, не похожая, однако, на промозглый сырой туман, окутывала холмы синевой. Пока Шерли была занята своими посетителями, Каролина уговорила миссис Прайор надеть шляпку, накинуть летнюю шаль и отправиться с нею на прогулку к узкому концу лощины.

В этом месте кустарник и дубняк становились гуще, противоположные склоны долины сближались, образуя лесистый овраг. По дну его весь в пене и брызгах бурно стремился фабричный ручей; подрывая крутые берега, он продирался сквозь узловатые древесные корни, журчал и перепрыгивал с камня на камень. Здесь, всего в полумиле от фабрики, царило глубокое уединение, оно ощущалось и в тени девственной чащи, и в пении птиц, для которых эта чаща была родным домом. Здесь не было протоптанных тропинок; свежесть лесных цветов и трав говорила о том, что по ним редко ступала нога человека; густые кусты шиповника выглядели так, словно они набирали бутоны, расцветали и увядали под ревнивой охраной безлюдья и тишины, как красавицы в гареме султана. Здесь можно было увидеть и нежную лазурь колокольчиков, и жемчужно-белые головки каких-то других скромных цветов, рассыпанных в траве, как созвездия по небу.

Миссис Прайор любила тихие прогулки; она всегда избегала проезжие дороги, выбирая окольные и уединенные тропинки, однако предпочитала не ходить одна, потому что испытывала безотчетный страх перед возможной встречей с докучливыми людьми, которые могли рассеять все очарование ее одиноких блужданий. Но с Каролиной она ничего не боялась. Когда суета людских жилищ оставалась позади и она вместе со своей единственной юной спутницей углублялась в спокойное царство Природы, в душе и всем облике миссис Прайор происходила поистине чудесная перемена. С Каролиной — и только с Каролиной — она словно сбрасывала некое бремя, лицо ее прояснялось и мысли избавлялись от пут; с нею она бывала весела, а временами даже нежна; с нею охотно делилась своими знаниями, опытом, и только тогда можно было представить себе, какую жизнь она прожила, какое образование получила, как развит ее ум и как чувствительна душа.

В тот день, например, во время прогулки миссис Прайор заговорила со своей спутницей о птицах, распевавших на деревьях; она припоминала их названия, описывала привычки и некоторые их особенности. Фауна и флора Англии, видимо, были ей хорошо знакомы. Она узнавала каждый цветок, попадавшийся им у тропинки; нежные растеньица, ютившиеся среди камней или в трещинах старых оград, растеньица, которые Каролина раньше просто не замечала, получали в устах миссис Прайор название и определение; чувствовалось, что она очень хорошо изучила природу английских полей и лесов.

Достигнув верхнего конца оврага, спутницы присели рядышком на серый замшелый камень на склоне крутого зеленого холма. Миссис Прайор огляделась и заговорила об окружающем их пейзаже, припоминая, каким он был много лет назад. Она говорила о том, как здесь все изменилось, и сравнивала эти места с другими частями Англии. В ее описании бессознательно проявлялось тонкое романтическое чувство, тяга к прекрасному, но порой и к обыденному, а ее способность сравнивать дикость природы и возделанные поля, великое с мелким, придавала ее речи прелесть рисунка, очаровательного в своей безыскусственности.

Каролина слушала ее с видимым удовольствием, и это ненавязчивое, почтительное внимание благотворно влияло на мысли и чувства ее спутницы. Видимо, миссис Прайор, с ее холодной непривлекательной внешностью, с ее застенчивыми манерами и необщительностью, редко приходилось встречать у тех, кого она сама могла бы полюбить, такое чувство искренней симпатии и почтительного восхищения. Ее, несомненно, радовало сознание того, что юная девушка, к которой она сама, судя по взволнованному лицу и глазам, инстинктивно тянулась всем сердцем, тоже испытывает к ней дружеское расположение и смотрит на нее как на свою наставницу. Наклонившись к девушке и отводя с ее лба светло-каштановую прядь, выбившуюся из прически, миссис Прайор проговорила с несколько большим чувством, чем обычно себе позволяла: