Разговоры под водку - Брукс Кирсти. Страница 16

Я думала, что упоминание Национального треста, ведущей австралийской организации по охране природного и культурного наследия, вызовет определенное доверие, но мамочка только нахмурилась.

— Но мы с Родом делаем пристройку. А если зону объявят национальным достоянием, нам этого не позволят, не так ли?

— Возможно, что и нет. Лучше вам ее снести. Полгода у вас есть.

Ее надутое лицо скрылось за забором, и я вздохнула с облегчением. Но облегчение мое длилось всего секунду. Я тут же догадалась, что в этот самый момент она, наверняка, звонит мужу. Он наведет справки, и минут через тридцать здесь запахнет жареным. А гусем лапчатым объявят меня. Когда ее рожа нарисовалась опять, меня чуть не стошнило от страха.

— Род — такой ленивый ублюдок! Он, конечно, не согласовал проект заранее, — сказала она, неискренне улыбаясь. — Значит, не будет у нас пристройки? А как же мой огород с лекарственными травами — его можно?

Я игриво кивнула. Означает ли это, что она не будет никуда звонить? По крайней мере, смылась. Ура! Но она тут же вернулась.

— Вы сказали, что меня скоро известят? Я просто возьму, да и спрячу извещение. Он ничего не узнает, пока не станет слишком поздно.

Я услышала, как с грохотом захлопнулась дверь. Очевидно, у дамы не было привычки прощаться, как это делают воспитанные люди.

Я заметила, что собака жует задник тапочка, валявшегося на дорожке. Резиновые ошметки другого, вперемешку с измочаленными кусочками ткани, были раскиданы по двору. Видно, ретривер истомился по своим собачьим играм.

Я была крайне недовольна. Элен ничего не сказала мне о сторожевом псе и назойливых соседях. Какие еще сюрпризы меня ждут? Обшарив глазами окна и водосточный желоб, я не нашла ничего похожего на систему сигнализации: никаких ярлыков или непонятных ящиков. Но это еще не значило, что ее нет.

Потом я заметила, что с внутренней стороны двери с двойным остеклением торчит ключ.

Если бы только Элен была хоть немного поприятней, он дал бы ей ключи. И весь этот идиотизм был бы не нужен.

Она вполне могла бы сама прийти и все разведать. А теперь вместо нее бояться и мерзнуть должна я. Жаль, что под Зарину рубашку я не поддела какую-нибудь майку — становилось все холоднее.

Пес проигнорировал меня, когда я проходила мимо него. Сад был заросший, и деревья застили свет. Сам двор был совсем маленький, с газончиком, соизмеримым с ковром в большой гостиной. Клумбы, сооруженные из деревянных шпал, были чисто выполоты от сорняков. Темень и прохладу создавали густые кроны невысоких деревьев, растущих вдоль садовой ограды. Всего их было пять. «Если мама Пенни вдруг не решит со своей стороны забора их подстричь, она меня и не увидит», — подумала я.

Переступив через крайнюю правую шпалу, я продралась через кусты и уперлась в шершавую белую стену. Высокое окно в ванную было скрыто за тремя деревьями. Я прошла на ощупь вдоль стены, стряхнула листья с юбки и положила блокнот под деревом, которое росло напротив окна. Потом я вклинила башмак в развилку его ветвей, низко свисающих над землей. Кора впилась в ладонь, но я подтянулась и, подавшись вперед, ухватилась за ставни.

Тут мне повезло. Я — мастер по открыванию всяких щеколд и выниманию стекол, научилась в свое время из-за обкуренных друзей, с которыми жила. У них был бзик — запирать входную дверь на крючок, не удосужившись проверить, пришла ли я на ночлег. Бывало, приволокусь за полночь навеселе, открою задвижку в окне с заднего входа, пролезу да и хрястнусь об пол. Линолеумный.

Достав маленькую коробку с одноразовыми перчатками, я натянула парочку. Я сразу и не поняла, что одна из них была ярко-зеленая, а другая — ядовито-розового цвета. Инфернальные оттенки меня так и преследуют.

Я расшатала одну ставню, плохо держащуюся на ржавом кронштейне, и сдвинула ее. Но другие так сильно заржавели, что не двигались. Я потянула их на себя и попробовала сбить ржавчину. Две из них, по-видимому, недавно были отремонтированы и стояли крепко. Я только без толку провозилась с ними. Дотянувшись до развилки ветвей, я взяла лежащую там сумку и вытянула из нее один из своих журналов. Туго скрутив, я подняла его, как палку, над головой и двумя руками жахнула что было сил по заклинившей ставне.

Бросив журнал, я вовремя успела подхватить ее. Она чуть не грохнулась в ванну. Я молилась, чтобы не визжать от страха. Потом примостила толстое стекло на ветви, рядом с сумкой и повторила весь этот процесс со второй ставней. На этот раз, сперва удостоверившись, что держу ее. Такая перестраховка заняла много времени. Но вскоре все нужные стекла были высвобождены и разложены на ветвях деревьев. После я намеревалась дотянуться до них изнутри и вставить туда, откуда выковырнула.

У меня было два варианта. Либо, подтянувшись, опустить сначала ноги и удачно приземлиться, либо просунуть голову и освежить воспоминания — приблизительно 1995-1996 годов — о линолеуме. Я проинспектировала посадочную площадку. Под окном в ванной не было даже застиранного коврика, не говоря уже о чудесном пушистом ковровом покрытии, в котором я так сейчас нуждалась.

Я никогда не отличалась ни исключительной гибкостью, ни ловкостью. Поэтому я выбрала вариант номер два. Я решила подставить голову под удар, потому что не могла залезть повыше, чтобы сперва опустить ноги. С минуту мысль о том, что чресла стоило бы опоясать мягким полотенцем, проползала вместе с моим туловищем по краю окна с выдранными стеклами. А потом я свалилась в крошечную ванную комнату. Падение было ужасным, но я перевела дух и мужественно промокнула кровь туалетной бумагой, которую потом смыла в унитаз, чтобы замести следы.

Порез запястья держателем рулона туалетной бумаги был печальным, но не смертельным событием. Однако сказать то же самое о своем настроении я не могла. Аккуратно вставляя стекла на прежнее место и вытирая следы от ржавчины на подоконнике, я ободряла себя только мыслью о том, что теперь смогу спокойно выйти через стеклянную дверь. Потом я прохромала в холл и огляделась.

Справа находились гостиная и кухонная зона, разделенные деревянной скамьей и диваном. Свет в основном проникал через застекленные двери. Но подальше, за телевизором, были еще два окна, расположенных очень низко — примерно в полуметре от земли. Форточки на них были открыты. По сторонам от входа располагались также два низких окна.

В комнате был кавардак. Мне пришлось осторожно пробираться через кучи мусора к двери, из которой я хотела вытащить ключ. Я подумала, что если все будет шито-крыто, я смогу приходить и уходить, когда только захочу. Можно сделать дубликат, а ключ положить на место или засунуть под коврик у дверей, после того как копия будет готова. Так что если Дэниел и обнаружит пропажу, то подумает, что сам обронил его где-нибудь, да и успокоится.

Предположения — опасная вещь. Пока я так стояла, радуясь своей находчивости и строя планы, послышался лязг, и уголком глаза я уловила какое-то движение. Не успев испугаться, я повернула голову и увидела в окне за теликом чьи-то бодро вышагивающие ноги. Кто-то вошел через боковую калитку. Я метнулась за кресло и пала ниц. Как раз напротив застекленной двери.

Сердце бухало так, как будто я бежала, а не лежала. До меня донесся женский голос. Новая подружка Дэниела? Она разговаривала с собакой, которая как будто ее узнала. Я встала на четвереньки, молясь, чтобы не высунулась задница, и прислушалась. Господи, а что, если у нее есть ключ? В горле встал комок. Сглотнув, я смахнула слезу — ведь по натуре я девушка совсем не храбрая.

Она, что-то приговаривая, ушла — мимо окна вновь прошагали ее хорошо натренированные ноги, а вслед за ними просеменили мохнатые лапы и проволочился противный хвост. Щелкнула калитка, и они исчезли. Я перевела дух — хорошо, что хоть не описалась.

Мои онемевшие ноги будто кололо иголками. Я, как кукла, растопырила их на полу и прислонилась спиной к стене. Надо было подвигаться, чтобы размять затекшие конечности. Но в тот момент я не могла делать ничего другого, кроме как сидеть и тихо ругаться. Потом, поерзав немного, я огляделась, пытаясь составить себе представление о Дэниеле. В доме преобладала яркая обстановка в стиле магазинов «Икея» и «Фридом». За телевизором, на буфете, стояла целая куча фотографий. Его мать была чем-то похожа на Ленина. Остальные родственники, казалось, страдали несварением желудка и запахом изо рта, так как все либо морщились, либо были сфотографированы в одиночестве. Плохо дело.