Самый страшный зверь - Каменистый Артем. Страница 14

— Да, но случилось это год назад, а он ушел за восемнадцать лет до этого. И ушел не куда-нибудь, а к Такалиде. Все еще думаешь, что он не трус? Променял восемнадцать лет нормальной жизни на изгнание в дикой земле.

— Ну это он, конечно, поторопился. А вот насчет трусости так и не могу согласиться. Надо быть не трусом, а круглым дураком, чтобы променять Ханнхольд на Такалиду.

— Он скрывал от всех конечную цель пути. Рассказал лишь брату, который отказался с ним уходить. Примерно описал ему место, где собирался остановиться. Надеялся, что тот когда-нибудь одумается и найдет его. Но его нашли мы, и он выложил все, что знал.

Патавилетти поежился. Он был воином, а не палачом, и хотя случалось заниматься не самыми приглядными вещами, испытывал сложные чувства к методам, которые применяют против неразговорчивых еретиков.

Он бы признался в любых грехах при одном намеке на подобный допрос. Лучше пусть сожгут заживо, чем ползать по загаженному полу завывающей грудой истерзанного мяса. Все, что палачи оставляли самым упрямым — язык, — долгая практика показала, что этого вполне достаточно для получения ответов на все вопросы.

Маг продолжал:

— Мы достигли этих мест, если дмарты выжили, их селение может быть здесь. Это единственный залив на побережье, и перед ним группа островов. Все, как рассказывал брат преподобного, приметы сходятся, да и по карте ничего похожего больше нет. Хотя веры этим картам…

— Неужели кто-то может прожить здесь столько лет? Люди в Такалиде есть, но далеко отсюда. Об этих местах очень плохо отзываются.

— Я не знаю, что здесь. Эти места не исследованы. Почти нет бухт, подходы к ним опасны. На карте нашего капитана сплошные белые пятна почти сливаются. Дмарты могли не добраться, дорога ведь непростая. Их корабли — сущее недоразумение, они не годятся для долгих переходов по морю. Могли умереть от голода, болезней, разных опасностей этой земли. Но могли и выжить. Если так, то где-то здесь их селение. И в нем может находиться нужный нам человек. Он чужак для дмартов. Брат преподобного рассказал ему об ушедших, хотя должен был держать это в тайне. Тот, кто нам нужен, умеет узнавать чужие тайны, узнал и эту. Он покинул Ханнхольд больше десяти лет назад. Уплыл на лодке.

— На лодке? Долгий путь даже для корабля, вряд ли выжил.

— Я знаю этого человека — он мог это сделать. Талант, настоящий талант, до сих пор жалею, что наши дороги разошлись. Но даже самые умные ошибаются. Ему не стоило оставлять в живых брата, это большая ошибка. Или он надеялся, что мы не найдем ту единственную ниточку, которая вела к нему. Но я проследил его путь до Ханнхольда и очень тщательно расспросил там многих. Все, что известно двоим, — знают все. Надо лишь не лениться спрашивать… как следует спрашивать.

Патавилетти опять поежился, а Гальбао поинтересовался:

— Сколько их там?

— В путь ушли больше ста пятидесяти человек, считая детей. Сколько из них добрались до Такалиды — неизвестно.

— У Патавилетти шесть десятков воинов, у меня в команде тридцать с лишним. Справимся. Только скажите, что надо делать. Ну, я в смысле, когда начинать и кого там брать?

Маг, перевернув дощечку другой стороной, исписанной так же густо, равнодушно бросил:

— Начнем перед рассветом. Мне нужен один человек. Живым. Я сам укажу на него. В остальном поступайте так, как поступаете обычно в таких случаях.

Капитан кивнул:

— Не сомневайтесь, мы знаем, как поступать с дмартами.

— Вот и замечательно. Ни на миг не забывайте, что это всего лишь дмарты. И еще… Я понимаю, как радуется моряк, когда оказывается на берегу, где есть женщины. Так вот, не позволяйте вашим людям осквернять себя. Или пусть делают это не так демонстративно, как любят они. Что сложного в том, чтобы оттащить девку в хлев и хорошенько врезать, чтоб не визжала? Конклав не одобряет связь с падшими еретиками. Я не хочу стать свидетелем подобного зрелища. Вы все поняли?

Патавилетти и Гальбао дружно кивнули.

— А теперь оставьте меня.

Глава 6

Дирт проснулся от холода и в первый миг удивился, обнаружив, что лежит не в доме, как обычно, а на кривой лавке, располагавшейся снаружи под стеной, чуть левее от крыльца. Поежившись, поднялся, вспомнив, что специально расположился здесь. Свежесть, которая приходит даже посреди лета незадолго перед рассветом, — лучшее средство, если тебя некому разбудить в такой час.

Смертельно хотелось поваляться еще часок, но ничего не поделаешь, нужно идти.

Поднялся на ноги, вытянулся в струну, от всей души потянулся, покрутил головой в одну сторону, потом в другую. Перед глазами чуть поплыло, но через миг это прошло, и пришла желанная ясность мыслей. Ухватил колун, который так и не отнес кузнецу, стараясь шагать бесшумно, безошибочно направился к ближнему выгону. Почуяв запах дыма, обернулся, увидел, что из трубы вылетела одинокая искра. Лэрд до сих пор не спит, продолжает сжигать бересту. Иногда на него что-то находит, становится тревожным, мрачным, торопливо уничтожает все свои записи. Это состояние у него обычно затягивается на два-три дня, после чего он начинает напрягать Дирта — просит приносить ему новые камни, над которыми потом подолгу трудится, покрывая рунами, а затем лично таскает их по округе, расставляя по какой-то лишь ему понятной системе.

Дирт подходил к последнему дому, когда различил впереди подозрительное шевеление. Замер, присел, напряг глаза, пытаясь разглядеть, что же там происходит. Выручили уши, расслышав хорошо знакомое бормотание, расслабился.

— Бруни, ты что здесь делаешь в такое время?!

Хеннигвильский дурачок испуганно охнул и, коверкая слова, пробормотал:

— Кто ты?!

— Это я, Дирт. Разве не узнал?

— Дирт! — обрадовался Бруни. — Ты пришел теленочка смотреть? Давай вместе смотреть. Да?

Дирт не имел ни малейшего желания составлять Бруни компанию, но знал, что тот очень обидится на прямой отказ. С одной стороны, кому какое дело до обид дурачка, но с другой — Бруни был безобиден, жизнерадостен и никогда не отказывал в помощи, если требовалась грубая, не рассуждающая, рабочая сила. Мысли его были просты, открыты, искренни, он ни разу даже в малости не пытался соврать. По-своему идеальный человек, некрасиво такого обижать. Чем тогда Дирт будет лучше тупых мальчишек, которые насмехаются над скудоумным?

— Бруни, ночь на дворе. Спать надо, а не бродить.

— Я спал на сеновале. Проснулся. Холодно, и комары кусаются. Не хочу больше спать. И я поймал мышку. Она бегала по мне. Маленькая, наверное, замерзла. Жалко ее стало, отпустил, и она убежала.

— Правильно, мышка тебе ничего плохого не сделала.

— Посмотрим теленочка?

— С радостью, но потом. На охоту иду, в такое время дичь выбирается, ты же знаешь.

Дурачок помрачнел и умоляюще произнес:

— Не ходи в лес. Темно там, страшно. Демоны.

— Я не буду в него забираться. По краешку пройдусь, — как можно убедительнее заверил Дирт.

— Да. Так и сделай. И Зверь тебя не съест. Он ведь не может выходить из леса. Так все говорят. Правда?

— Правда-правда. Иди на сеновал, дальше спи. А потом, днем, сходим вместе посмотреть на теленка.

— Не хочу на сеновал, — закапризничал Бруни. — Сено плохое, вонючее оно, и мыши бегают по мне, и комары кусаются, а потом все чешется. Я свежее сено люблю.

— Нового сена еще нет. Иди в дом поспи на лавке, что у стены. Она у вас хорошая.

— Так где мне спать? — растерялся дурачок.

— Лучше в доме. Там тепло.

— Да, Дирт, там тепло. Пойду я тогда.

— Иди. И под ноги смотри. Темно очень, споткнешься об крыльцо.

— А ты точно пойдешь теленочка смотреть?

— Точно.

— А смеяться не будешь?

— Разве я смеялся когда-нибудь? Конечно, не буду.

— Ну тогда я пойду.

— Иди уже.

Проводив Бруни взглядом, Дирт подумал, что тот может рассказать кому-нибудь о ночной встрече. Дурачок любил рассказывать всем о том, что видел, но и быстро забывал все на свете. Если и сохранится что-то в голове, так это намерение посмотреть теленка. Вряд ли вспомнит, что видел охотника, направлявшегося в сторону леса с колуном в руках.