Дети Арбата - Рыбаков Анатолий Наумович. Страница 133

– Этот врач – приятный человек, – улыбнулся Киров.

Сталин остановился.

– Разве он и тебя лечил?

– Нет, мы с ним виделись на пляже. Хорошо плавает!

Сталин молча прошелся по кабинету, потом сказал:

– Выходит, ты здесь совсем не скучал, а я-то думал, заскучал наш Сергей Миронович за этими конспектами.

В голосе Сталина Киров уловил хорошо ему знакомые ревнивые, подозрительные нотки.

– Пляж пустой, никто, кроме меня и доктора, не купался. Впрочем, я его видел два раза, он на меня произвел хорошее впечатление.

– Да, разговорчивый, – равнодушно подтвердил Сталин.

Это равнодушие тоже было хорошо знакомо Кирову.

Сталин снова молча прошелся по кабинету, затем остановился против Кирова, спросил:

– Завтра можешь вылететь в Алма-Ату?

– Конечно.

– Вот и прекрасно.

Вечером, подписывая бумаги, Сталин сказал Товстухе:

– Зубного врача Липмана заменить другим. – И, подумав, добавил: – Из кремлевской больницы уволить, но не трогать.

18

Как и в прошлый раз, Алферов был в штатском, как и в прошлый раз, принял Сашу в горнице, придвинул стул к обеденному столу. Стол простой, рубленный из досок, а стулья городские, с мягкими сиденьями.

– Садитесь, Панкратов, чаю хотите?

Ничего хорошего подобное гостеприимство не предвещало.

– Спасибо, я уже завтракал.

– Стакан чаю не помешает, ведь вы с дороги. На чем приехали?

– Пешком пришел.

– Тем более…

Алферов открыл дверь кухни.

– Анфиса Степановна, соорудите нам самоварчик.

Вернулся к столу, дружелюбно посмотрел на Сашу.

– Ну как, Панкратов, сепаратор работает?

– Не знаю, не интересуюсь.

– Напрасно. Так вот, работает. И скажите спасибо мне… Я попросил МТС обязательно его исправить. Исправили в тот же день.

Значит, Зида сказала правду.

Алферов покосился на Сашу.

– Как вы понимаете, я сделал это вовсе не из альтруизма. А потому, что если наш подопечный испортил аппарат, то наша обязанность его исправить.

– Ваш «подопечный» не портил аппарата.

– В деревне об этом думают иначе. Во всяком случае, сепаратор исправлен, инцидент исчерпан. Впрочем, выразимся более точно: приглушен. Заявление на вас лежит у меня, – он показал на ящик стола, – я не собираюсь вас им шантажировать, но о нем может вспомнить председатель колхоза. Впрочем, к этому мы еще вернемся. А вот и чай!

Средних лет женщина, дородная, вальяжная, в длинной юбке и короткой кофточке, внесла самовар, поставила на стол тарелку с брусникой, с рыбой, запеченной в яйцах, с пирожками, начиненными опять же рыбой, брусникой, черникой.

– Чай завариваю сам, – говорил Алферов, засыпая чай, – большое, знаете, искусство, я ему выучился в Китае.

Он поставил чайник на самоварную конфорку, прикрыл сложенным полотенцем.

– Пока чай дойдет, закусите. – Алферов обвел рукой стол.

– Спасибо, чай попью, а есть не хочу, завтракал.

– Ну-ну, смотрите, а захотите – ешьте, аппетит приходит во время еды. Как вам живется в Мозгове, скучаете?

– Веселого мало.

– Не сахар, конечно, – согласился Алферов, – впрочем, у вас там довольно интересные люди. Жилинский Всеволод Сергеевич, философ, ученик Бердяева. Мог в свое время уехать за границу – отказался, как говорит, из-за любви к России. Сейчас бы, конечно, уехал, да поздно. Уж если любишь Россию, то работай для нее, а не против нее. Так ведь?

Саша пожал плечами:

– В принципе так, но я не знаю, что он делал против России.

– И Жилинский, и все другие будут вас уверять, что попали сюда зря. Но поверьте, зря сюда никто не попадает.

Саша усмехнулся.

Его усмешка не ускользнула от Алферова.

– Вы имеете в виду себя, но вы совсем другое дело. Ваша ссылка – это наши внутрипартийные дела, как говорил Пушкин: «Старинный братский спор…» Вы попали в определенную ситуацию, вели себя в ней не слишком осторожно. Думаете, я приехал в эту дыру по собственному желанию? Видели вы богучанского уполномоченного? Здесь можно и таким обойтись. Я, как вы, надеюсь, понимаете, несколько иное. Но я в своей ситуации тоже оказался не на высоте и вот попал сюда. Ну и что? Я коммунист, и я выполняю свой долг. Да, так о Жилинском… Умный человек, эрудит, но с ним будьте начеку.

– Я с ним почти не общаюсь, так, шапочное знакомство.

– Общаться вам придется волей-неволей, – возразил Алферов, – три года в молчанку не проиграешь, общение неизбежно. Есть у вас еще Маслов Михаил Михайлович, бывший полковник Генерального штаба.

– Вот уж кто меня совсем не интересует, – сказал Саша, начиная, как ему казалось, догадываться, какую цель преследует Алферов.

– Безусловно, – подхватил Алферов, – другое поколение, другая формация. Те, с кем вы этапировались, вам ближе хотя бы по возрасту. Тот же Квачадзе… Переписываетесь с ним?

– Нет, даже не знаю, где он.

– Что же вы так забросили своих попутчиков? – полюбопытствовал Алферов. – Впрочем, я вас понимаю: Квачадзе – троцкист, и заядлый. Но вот Соловейчик…

– С Соловейчиком я изредка переписываюсь.

Конечно, он бы мог ему этого не говорить. Мог бы спросить: «Для чего вы меня вызвали? Для допроса? Тогда ведите его по всей форме, а такого рода беседы меня не устраивают». Но Саша этого не сказал. Ничего плохого Алферов ему не сделал, хочет говорить по-человечески, пожалуйста, он примет такой разговор.

– Давно вы получили от него последнее письмо?

– Разве вы не знаете? – ответил Саша. – Мне казалось, что вы в курсе всей моей переписки.

– Да, иногда приходится просматривать почту административно-ссыльных, это входит в наши обязанности, – подтвердил Алферов, – но я делаю это нерегулярно, выборочно.

– Мои конверты всегда вскрыты.

– А какой смысл их снова заклеивать, – засмеялся Алферов, – все равно увидите, что они вскрывались. Но повторяю, делаю это выборочно, мог и пропустить последнее письмо Соловейчика.

– С ним что-нибудь случилось? – спросил Саша.

– Особенного ничего. Просит перевести в Гольтявино, утверждает, что там у него невеста. Это правда?

– Да, – подтвердил Саша, – у него там невеста. Я ее сам видел, когда мы проходили через Гольтявино.

– Допускаю, что в Гольтявино у него невеста. Но это не дает ему права самовольно покидать назначенное место жительства. А он без разрешения ездил в Гольтявино. Возможно, я посмотрел бы на это сквозь пальцы, дело молодое, любовь и так далее. Но Гольтявино в ведении Дворцовской комендатуры, а они на это сквозь пальцы смотреть не желают.

– Я об этом ничего не знал, – сказал Саша. – Но его можно понять. Уж если кто случайно попал сюда, то именно Соловейчик, далекий от политики человек. К тому же человек легкий, контактный, все эти ограничения для него очень обременительны. Конечно, странно, что он решился на такое, но любовь не знает границ.

– Лирика, Панкратов, сантименты, на официальном языке это называется побег! И за побег наказывают не только бежавшего, а и тех, кто способствовал побегу. В Рожкове есть еще ссыльные, он их всех подвел.

– Если кто-нибудь убежит из Мозговы, я буду за это отвечать?

– Да, представьте себе: один убежит – все отвечают. И надо оберегать невинных людей от эгоистов, думающих только о себе. О любом готовящемся побеге надо сообщать властям, таков порядок. И надо в этом нам помогать. Вот вы утверждаете, что вы честный советский человек. Помогайте!

– Вот кем вы хотите меня сделать?!

– Александр Павлович, ну зачем так? За провокаторство у нас положено строжайшее наказание. Мы не просим вас сообщать о настроениях, о разговорах. Мы хотим предотвратить побеги, спасти легкомысленных людей, которые бегут, и доверчивых людей, которые тому способствуют. Переведем вас в Кежму разъездным механиком в МТС, будете свободно передвигаться по району, встречаться со ссыльными, в том числе и с теми, кто хочет бежать. А вы их отговаривайте. В крайнем случае, сообщайте нам, чтобы мы могли предотвратить побег. Будете материально обеспечены, жить будете в районе, а не в деревне и людей спасете от безрассудных поступков.