Ржавый меч царя Гороха - Белянин Андрей Олегович. Страница 21
Я махнул рукой и пошёл. Роскошный гроб, обитый серой тканью, с рюшечками и ленточками, в стиле вселенской скорби богоизбранного народа, стоял прислонённым к стене в сенях. Мы с Ягой аккуратно положили его на пол, и я попробовал, впервые в своей жизни, туда лечь.
Ну что могу сказать…
В принципе вполне удобно. Шмулинсон действительно хороший гробовщик и дело своё знает. Гроб был удобным, как колыбелька, не жал в плечах, позволял вольно вытянуть ноги и при закрытии крышкой оставлял достаточно пространства для дыхания. Думаю, в нём вполне можно продержаться часа два-три, пока меня не выкопают. Правда, кадры с Умой Турман из фильма «Убить Билла» упрямо лезли в голову, но я их гнал от себя, у нас всё-таки несколько другая ситуация…
– Значит, мне вот просто так лежать, и всё?
– Ну как тебе сказать, Никитушка… – порядком призадумалась Баба-яга. – Просто так ты не вылежишь, ить к тебе народу сколько прощаться пойдёт. Надобно, чтоб ты ровно труп был, без малейших подозрениев…
– В смысле не дышать?
– В смысле дам я тебе одну настойку тайную, ты с неё ровно сном заснёшь. Но дыхание столь тихим будет, что человеческим глазом вовек не углядишь. А через три часа ты сам проснёшься, уже у нас в отделении.
– Вы уверены?
– Да не переживай ты так, сокол ясный, – всплеснула руками бабка. – А то мне уже и обидно становится, словно бы ты мне, старой, не доверяешь! Это когда ж я такое оскорбительство жестокое заслужить успела, а?!
Крыть было нечем. Моя домохозяйка и по совместительству бессменная эксперт-криминалистка нашей опергруппы не подводила меня ни разу. Приходилось вновь просто верить ей на слово. И я поверил. Боже, я поверил…
– Щас настоечки чудодейственной выпьешь, и ложись себе, спи-почивай! Ни про что не думай, ни о чём не беспокойся.
Я причесался, поправил мундир, застегнул все пуговицы, начистил ботинки, выпил и лёг. Последнее, что чётко помню, это как в горницу вбежал ещё более потрёпанный, чем час назад, Митька и в руках у него, как скальпы, трепыхались восемнадцать старушечьих чёрных платочков. Больше не видел ничего, глаза сами закрылись, тело перестало повиноваться сигналам мозга, и весь мир вокруг меня превратился в мягко растянутые звуки. То есть слышать я мог и, уж поверьте, наслушался всякого…
– Ох и на кого ж ты нас покинул, свет ты наш участковы-ый! Ох и кто теперь с преступностью бороться буде-эт?! Ох и осиротело без тебя всё отделение милиции-и! Митя…
– Гы?!
– Ежели вот так хоть раз на людях хихикнешь, я тя помелом пришибу!
Потом, как я понимаю, был «тайный» вынос тела во двор. Там гроб поставили на две табуреточки, дабы специально приглашённые лица могли подойти и удостовериться. Ну и, как всегда, первыми пробились наглые думцы.
– Посторонись, холопы! Пропусти боярскую думу удостовериться! Мы тож, поди, люди, тоже слезу пустить хотим…
Далее были неразборчивые всхлипы счастья, хлопанье друг дружки по плечам и короткие благодарности Богоматери-избавительнице. Потом тишина, затаённое дыхание, неслабый запах перегара от стоялых медов и крепких наливок. Судя по торжественному пыхтению, прибыл сам боярин Бодров. Да чтоб он самолично не удостоверился, как же…
– Господь дал, Господь взял. Чё ж мы тут, волю Божью осуждать посмеем? Об мёртвых, как говорится, либо хорошо, либо ничего. Ничего, сыскной воевода, ничего, в пекле-то, поди, и тепло всегда, и компания развесёлая. А я ещё свечечку пудовую за упокой поставлю, на такое-то дело не жаль ни копеечки…
После чего, в довершение всего этого бреда, он ещё и от всей души чмокнул меня в губы! Если б не бабкина настойка, я бы умер в том же гробу от одного содрогания. Брр!
Потом подошёл сотник Еремев. Фома, как всегда, был короток и корректен, но чуть не сдал меня в конце:
– Прощевай, сыскной воевода. Все там будем. Поди, ненадолго расстаёмся.
Я получил сухой мужской поцелуй в лоб, и следующим стрельцы сунули Митю.
– Э-э, чё я-то? Ладно, не деритесь сразу. Ну-у… покойтеся с миром, дорогой Никита Иванович. Не вставайте тока, я и без того покойников боюсь. Да не буду я его целовать, хоть стреляйте! Навалились на сироту, говорю ж вам русским языком, боюсь я их…
Потом все как-то так выразительно притихли, что стало понятно – царь пришёл.
Ну давайте, твоё величество, развлекайтесь, ваша очередь.
– Спи, Никита Иванович. Спи, друг дорогой, соратник верный… Вижу, сколько ворон на похороны твои слетелось… Но ничего, я им всем укорот дам! Будут знать ужо, как… как… Тьфу, паразиты, забыл, чего сказать-то хотел?! Да! И прости меня, грешного, за… за… Ну, в общем, ежели в чём не потрафил, так и прости!
И уже шёпотом, прямо в ухо:
– Ну ты и жучара майская! Ить лежит себе, как будто мёртвый, и в ус не дует. А ежели я тебя сейчас под рёбра щекотну, а? А?! Ладно, не боись, не выдам. Но чтоб поутру был у меня с докладом. Живой или мёртвый, мне без разницы, понял ли, сыскной воевода?
И мне снова достались два дружеских лобызания в обе щеки. Я невольно начинал чувствовать себя мёртвой царевной в хрустальном гробу из сказок Пушкина. Оставалось только дождаться, когда подкатит королевич Елисей…
– Меня! Меня к телу допустить-тя! Я его так расцелую! Я его… всего… в честь такой-то радост… вселенской скорби! Да, пустить-тя же, волки по-зор-ныя-а-а…
Нет!!! Чуть не взвыл я, прекрасно понимая, кто ко мне щемится. Всё-всё, хватит сказок, гоните некрофила, а меня закапывайте побыстрее, пока ещё кто-нибудь не привязался…
Словно бы вняв моим немым мольбам, гроб со мной подняли и куда-то потащили. Дохнуло свежим ночным ветерком, значит, за ворота уже вынесли. Судя по волне вздохов, стонов и молитв, народу на улице собралось немало. Да и кто бы удержался, когда тут такое…
– А-а-а-а-а!!!
– Уймите дуру, православные…
– А-а-а-а-а!!!
– Пущай орёт, у всех горе…
– А-а-а-а-а!!!
– Хоть энто мысль, не лишённая приятности. Придушите её слегка, кто там поблизости…
– А-а-а-уп…
– Слава тебе господи, спасибо всем добрым людям… Какого человека потеряли, а? Я не про бабу, разумеется…
– Ой вей! За шо такие беды на голову бедного еврея? Шо я скажу жене и детям, когда они спросят, таки где есть наш участковый? Где человек, который защищал всех без разбору и был мудрее Моисея, хоть и не так красив, но об мёртвых тока хорошо, а никак иначе, чтоб я тоже сдох, если вру, а кто я такой, шоб врать людям в святой день похорон Никиты Ивановича?! Таки мой старший мальчик уже просит отдать его учиться не на скрипку, а на милиционера!
– Вас ист дас? О майн гот, о майн гот… Доннер майне русиш… О чём это я? Ах да, друзья мои, майн камерад либен… Какой человек ушёл?! Ком цурюк… Сколько прекрасных фройляйн сегодня льют слёзы по Лоэнгрину в милицейской фуражке?! Я-я…
– Слушай, вот как сказал, а? Ить немчура проклятая, а как красиво сказал… Аж в морду дать хочется!
– Храни аллах участкового, да? Зачем такой большой начальник весь умер, да? Чтоб шайтан на том свете с ним встретился, а милиционер его арестовал, да? Почему нет? Аллах везде акбар!
– Ой, люди, шо робится?! Ой, як мени жити? Ой, як мени спевати? Несе Галя воду, коромысло гнеться. А за ней Никитка, як барвинок, вьеться… Ой, у мени аж слёзы таки, шо трохи сопли… Ой, лышеньки, бейте мени, люди добри!
– У нас в гарах гаварят, кагда такой мужчина уходыт в небо, на земле становится пуста. Пуста, пока дэтский крык нэ скажет: ищё одын милицианэр родился, да!
Наверное, было что-то ещё. Да более того, я уверен, что пёстрый лукошкинский люд высказывался долго, ярко, певуче, не скрывая своих чувств что в ту, что в другую сторону.
Я имею в виду, что не всем моя «смерть» была в радость. Далеко не всем! Да чёрт подери, с чего это я вообще кокетничаю, когда такое количество народа рыдало и рвало на груди рубашки, так что только ткань на всю улицу трещала! Наверное, я впервые почувствовал себя очень важным и нужным для этого города.
И даже боярская дума, традиционно ненавидевшая и гнобившая меня при каждом удобном случае, сейчас тихо скорбела о том, какого замечательного оппонента они потеряли. Даже им я всё равно был нужен. Хотя бы как некий общий враг, объединяющий все думские фракции в едином порыве против единого антагониста в борьбе за единое влияние на нашего всеми любимого государя.