Край забытых богов (СИ) - Борисова Алина Александровна. Страница 7

— Ну вот что ты делаешь, несносная ты девчонка? — а сам касается губами виска, проводит пальцами по моим волосам.

— Греюсь. Ты такой теплый.

— Опять знобит? — он заметно напрягается.

— Нет, ничего, нормально. Просто… ты про воду сказал, как-то зябко стало. А ты теплый… Ты сам не заболел? Такое чувство, что у тебя температура…

— Нет, Ларис, моя температура не менялась, — он смотрит на меня очень внимательно. — Что именно ты чувствуешь?

— Тебя, — шепчу мечтательно, забыв обо всем, зарываясь носом куда-то ему под рубашку. — Такое тепло. Яркое. Нежное. Живительное, словно огонь. Хочется раствориться, слиться… Согрей меня, Анхен. Пожалуйста…

— Лара? Лара, Лара, не уплывай, очнись, посмотри на меня!

Смотрю. Или подставляю губы для поцелуя. Но он не целует. Берет мое лицо в ладони и пристально вглядывается в глаза.

— Не надо так, — шепчу пересохшими губами. — Голова начинает кружиться.

— Идем-ка все же на воздух.

Прежде, чем я успеваю возразить, он подхватывает меня на руки и выносит наружу. Вечереет. Солнце закатилось куда-то за деревья, окрасив небо нежно-розовым. Небольшие облака чуть темнеют на этом фоне. В воздухе еще чувствуется зной жаркого дня. Но ветерок несет с реки прохладу, остужая воздух, остужая чувства…

Анхен осторожно ставит меня на ноги, чуть отступает. Немного потерянно смотрю на него, на мир вокруг. Пытаюсь собраться с мыслями. Замечаю, что руки пусты.

— Птичка! — оглядываюсь вокруг. Слишком резко, меня аж заносит.

— Присядь. Сейчас найду, — он даже не удивляется. Убедившись, что я опустилась на валун, скрывается в машине и возвращается с моей находкой. — Держи свою игрушку.

— Это не игрушка, это… — снова хочется плакать. Да что ж со мной такое?

— Так может, расскажешь мне, что же это? Третий день только об этой птичке и думаешь.

— Третий?

— Третий, Лариска, третий, — он тоже присаживается на валун в шаге от меня. Неторопливо застегивает рубашку. — Очень плохо тебе было. Температура зашкаливала, сбить практически не удавалась, ты в сознание не приходила, бредила только. Чуть получше тебе становилось — начинала птичку свою искать. А с ней затихала, засыпала даже.

— Зачем же было все время отнимать? — ревниво интересуюсь.

— Хрупкая вещь. Видимо, очень старая. Побоялся, что случайно сломаешь.

— С чего ты взял, что она старая? Тем более хрупкая? Кость и кость.

— А ты посмотри внимательно. Она уже расслаиваться начала. Видишь? — он опустился возле меня на колени, указывая пальцем на небольшие трещинки, идущие, практически, по всей фигурке. — Бивень растет, словно дерево, его слои в разрезе похожи на древесные кольца…

— Бивень?

— Ну, из обычных костей фигурки не режут, они по структуре не подходят. Вырезают обычно из рога или из бивня. И здесь скорее бивень, причем — очень старый.

— Но, Анхен, бивень… бивни бывают у слонов, а они здесь разве водятся?

— Не водятся. Еще бывают у моржей. Но моржи отсюда столь же далеко на север, как слоны на юг.

— Но тогда почему ты решил?..

— А вот бивни мамонта в этих краях находили, и неоднократно. Как и другие кости. В древности их водилось здесь, видимо, много.

— Но мамонты… это слишком давно. Когда вымер последний мамонт? Десять тысяч лет назад?

— Десять, восемь, шесть… Никогда не интересовался подробностями их биографии. Когда ледник отступил и здесь вместо тундры леса выросли. Впрочем, я и не утверждаю, что твою птичку сделали еще охотники на мамонтов. Найти бивень и вырезать из него фигурку могли абсолютно в любой момент времени, начиная от смерти того самого мамонта и по сей день. Хотя, пока я тебя искал, не заметил ни одного человеческого поселения в пешеходной доступности. Конечно, ее могли потерять проходившие там охотники… Где ты ее вообще нашла?

— Так, где-то, не важно, — известие о том, что людей, вопреки всем моим надеждам, там не было и нет, меня подкосило. А я так верила, так шла. Казалось, что вот, еще немного, за следующей елкой… А их там нет. И та дорога вела в никуда, только заболела еще сильнее. И эта птичка, которая дарила мне надежду, оказалась таким обманом. И нет у меня никого, кроме Анхена. Никого и ничего. А я еще прятаться от него пыталась. И что б со мной было, если бы он меня действительно не нашел?

Размахиваюсь и швыряю глупую птичку прочь. Она падает куда-то меж камней, скрываясь из глаз.

— Ну и зачем? — Анхен вздыхает. — А завтра опять будешь плакать и просить достать.

— Не буду.

Но он все же встает и идет за птичкой. Перекладывает пару валунов, на мой взгляд, совершенно неподъемных, достает из расщелины поделку, возвращается ко мне. Усаживается рядом, прямо на землю, прислоняется спиной к валуну, на котором устроилась я, откидывает голову мне на колени. А птичку не отдает. Все крутит в руках, рассеянно скользя по ней взглядом.

— Как эмоции у тебя сегодня скачут. Совсем измучила тебя эта болезнь, — он вздыхает. — А знаешь, я ведь могу и ошибаться, в костях животных я не специалист.

Может ли вампир ошибиться в том, что людских поселений в округе нет? Вот уж вряд ли.

— Хочешь, мы потом у Лоу спросим, он у нас любитель всевозможных человеческих древностей, и друзей у него много с теми же интересами, — продолжает меж тем Анхен, не отрывая взгляда от маленькой фигурки. — Они нам про эту птичку все расскажут — и из чего она сделана, и когда, и зачем.

— Нам?

— Ну, мне ведь тоже интересно.

Ему? Эта нелепая человеческая птичка? Хотя… если я три дня лежала в бреду, вспоминая только о ней, а он сидел надо мной, вот такой нечесаный… И крутил в руках эту птичку. От грязи ее отмывал, рассматривал… Вот интересно, о чем он думал, рассматривая работу тех, кто для него — не более, чем дикари? Были, есть и будут. А я для него кто? Та же дикарка, только в одежде? Понял ли он, что значила эта вещь для меня? И что она значит для него?

Провожу рукой по его волосам, зарываюсь в них пальцами, запутываюсь.

— Ну вот, меня переодевал, причесывал, а себя забыл? Дай расческу, хоть волосы тебе расчешу…

— Простите, светлейшая дева, я не знал, что вы изволите очнуться именно сейчас, не подготовился. Платья парадного не одел, бантик в волосах не заколол.

— Какой еще… бантик? — фыркаю я. Нет, платьице его я, конечно, видала, Но бантик там в комплекте не шел. Кажется.

— Какой захочешь.

А голос усталый, тусклый И плечи такие… поникшие. А я ведь его разбудила. Выспаться не дала.

— Все было настолько плохо?

— Да не то, чтобы хорошо, — соглашается он, чуть поворачиваясь и прижимаясь щекой к моему бедру. — Тяжело чувствовать себя беспомощным. Понимать, что ты можешь только ждать.

А я все перебираю его волосы и не могу оторваться. Рядом течет Аниара. Огромная, даже у истока. Ну еще бы, воровать воду из Озера Жизни! Это ж обпиться можно. Даже реке. И вся эта масса холодной воды проносится куда-то мимо, окутывая нас своей промозглой сыростью.

— Анхен, а храм? Мы там были уже?

— Нет, Лар, не были.

— Но… если мне было так плохо… разве не надо было… как можно быстрее?…

Он только качает головой.

— Анхен?

— Мне кажется, тебе туда уже не надо. Совсем. Мы завтра туда, конечно, слетаем… Там красивое место. В самом храме я, разумеется, не был, но в окрестностях доводилось.

— И вот чего ты мне опять не договариваешь? Ты снова что-то решил, не то, что не советуясь, даже не объясняя. И снова это касается, ни много, ни мало, моей жизни!

— Лар. Прекрати, — морщится. Даже по голосу слышу. — Ты опять собралась ругаться. А я не могу больше. Я устал. Завтра мы летим к храму, а там ты будешь решать сама — надо тебе это, не надо, пойдешь ты туда, не пойдешь. Как скажешь, так и будет, я обещаю.

Обещание он сдержал. Хотя, каюсь, я не очень-то поверила ему в сумерках того летнего вечера, на берегу реки, несущей свои воды где-то совсем вдалеке от людей и вампиров. Мы сидели тогда на берегу очень долго, он совсем не торопился возвращаться в машину. Там же на берегу мне сервировали ужин, и Анхену пришлось запускать в воздух множество фонариков-светлячков, чтоб я могла этот ужин разглядеть. Но сам он так и остался сидеть, прислонившись спиной к валуну, вне круга света, почти поглощенный тьмой. Ни о чем не расспрашивал, не слишком-то рвался поддерживать разговор и все крутил в руках маленькую костяную фигурку.