Корабль невест - Мойес Джоджо. Страница 97

Бесшумно ступая, она прошла по притихшему коридору мимо закрытых дверей. В эту ночь в каютах, где стоял устойчивый запах кремов для лица, а стены пестрели висящими на плечиках чистыми платьями, слышалось мерное позвякивание металлических бигуди и заколок для волос да вскрики беспокойно ворочающихся во сне женщин. Но только не в нашей тесной каюте, подумала Фрэнсис. Маргарет попыталась было заколоть волосы, но у нее ничего не получилось, и она, чертыхаясь, сдалась. Если он не захочет ее такой, какая она есть, вполне резонно заметила Маргарет, то, даже если она накрутит локоны, как у чертовой Ширли Темпл [37], от этого ему будет ни жарко ни холодно.

И вот Фрэнсис шла по коридору – волосы не завиты, лицо мрачнее тучи, – отчаянно стараясь отгородиться от того, о чем не следует думать. Она свернула в сторону лазарета, кивнув встретившемуся в коридоре одинокому матросу с пакетом под мышкой.

Еще не успев дойти до лазарета, она услышала пение и сразу остановилась, чтобы определить источник его происхождения. Судя по хриплым мужским голосам, доктор Даксбери подбил своих подопечных исполнять мелодии из шоу. Издаваемые ими звуки были настолько лишены гармонии, что Фрэнсис сразу поняла: спирта для стерилизации в лазарете явно стало меньше, чем было еще накануне днем. В другое время она непременно пожаловалась бы на доктора Даксбери или, на худой конец, разобралась бы с ним сама. Но сейчас решила промолчать. Ведь на борту корабля им оставалось провести всего несколько часов. И вообще, разве она сторож брату своему?!

Но вот отзвучали последние меланхолические ноты, и пение прекратилось. Фрэнсис осторожно вошла в помещение, пытаясь разглядеть в тусклом свете измученное лицо неподвижно лежащей на кровати девушки.

Правда, самое плохое для Эвис было позади. Она крепко спала – очень бледная и словно съежившаяся – под покрывалом и одеялом флотского образца, которые натянула на себя чуть ли не до подбородка. Она сердито хмурилась во сне, точно предчувствуя тяжелые испытания, ожидающие ее впереди.

Фрэнсис потушила свет, но не стала ложиться на свободную койку, а присела на стул возле постели Эвис. Фрэнсис сидела и смотрела на картонные коробки вдоль стен, прислушивалась к нарушаемому кашлем нестройному пению, которое под чутким руководством доктора Даксбери приобрело невиданную мощь. А еще пыталась сквозь гул из соседнего помещения уловить шум уцелевшего двигателя. Шум этот стал значительно слабее, и она представила, как матерятся в машинном отделении механики, прилагающие титанические усилия для того, чтобы корабль мог войти в гавань. Она подумала о штурмане, о радисте, о вахтенных и обо все тех, кто сейчас не спит на этом огромном корабле, представляя встречу с семьей и ждущие их перемены. Она подумала о командире корабля Хайфилде, который наверняка мается один в своей роскошной каюте над матросскими кубриками, зная, что эта ночь, вероятно, последняя проведенная им в море. Нам всем придется начать новую жизнь, сказал он тогда. Придется научиться прощать.

Я должна вернуть себе бодрость духа, став такой, как тогда, когда с чувством облегчения и тайной надеждой в душе взошла на борт корабля, сказала она себе. Должна забыть обо всем и о нем тоже, как о дурном сне. Я каждый божий день буду благодарить Чоки за щедрый дар, который он мне преподнес.

Это было самым меньшим, что она могла сделать в сложившихся обстоятельствах.

Она, похоже, немного задремала, но очнулась, услышав странный звук. Едва слышное покашливание, воспринимаемое буквально на уровне подсознания. Она так и не смогла понять, что заставило ее проснуться. Открыв глаза, она посмотрела на смутный силуэт Эвис, ожидая, что та сейчас приподнимется на локте и попросит стакан воды. Однако Эвис не шелохнулась.

Фрэнсис выпрямилась и прислушалась.

Снова все то же покашливание. Кто-то явно хотел привлечь ее внимание. Она встала со стула и подошла поближе к двери.

– Фрэнсис, – позвал он ее, причем так тихо, что только она одна и могла расслышать. А затем снова: – Фрэнсис.

На секунду ей показалось, что все это ей снится. За соседней дверью доктор Даксбери затянул «Danny Boy», потом остановился и громко всхлипнул, однако его, похоже, тут же утешили собутыльники.

– Вам нельзя здесь находиться, – прошептала она, сделала шаг вперед, но дверь открыть не решилась.

Необходимо было подчиняться строгим инструкциям: никаких контактов между мужчинами и женщинами, предупредил старпом, словно сам факт, что всем предстояла последняя ночь на борту, мог породить некое сексуальное безумие.

Он молчал, наверное, с минуту. Затем тихо произнес:

– Я только хотел убедиться, что вы в порядке.

Она непонимающе покачала головой и слабо выдохнула:

– У меня все отлично.

– То, что я вам сказал… Я совсем другое имел в виду…

– Ради бога, не беспокойтесь. – Ей не хотелось снова затевать весь этот разговор.

– Я хотел вам сказать… Я рад. Рад, что встретил вас. И я надеюсь… Надеюсь… – Тут он замолчал, не в силах справиться с сердцебиением.

Пение прекратилось. Где-то вдали, наверное в проливе Ла-Манш, загудела сирена. Фрэнсис стояла в темноте, ожидая продолжения, но внезапно поняла, что разговор окончен. Он сказал все, что собирался сказать.

Плохо понимая, что делает, Фрэнсис подошла к двери и прижалась к ней щекой. Она стояла так до тех пор, пока не услышала то, что хотела. И тогда распахнула дверь.

В тусклом свете маленького коридора она не смогла разглядеть выражения его глаз. Она посмотрела на него в упор, прекрасно понимая, что видит этого мужчину в последний раз. Да, против судьбы не пойдешь, но впервые в жизни ей хотелось рвать и метать. Она не имела права его хотеть. На чужом несчастье счастья не построишь. И ей приходилось постоянно, как заклинание, твердить себе это, однако буквально каждая клеточка ее тела вопила об обратном.

– Ну что ж, – сказала она, и ее неуверенная, но прекрасная улыбка разбила ему сердце. – Спасибо, что заботились обо мне. Я имею в виду, о нас.

Фрэнсис позволила себе бросить на него последний взгляд и неожиданно для себя протянула ему тонкую руку. После секундного колебания он сжал ее узкую ладонь и буквально утонул в ее глазах.

– Ну что, мальчики, пожалуй, пора и на боковую, – услышали они голос Винсента Даксбери. Дверь лазарета распахнулась, и они сразу попали в треугольник яркого света. – Домой, мальчики! Завтра вы уже будете дома! «Мой дом бы стоял там, где бродит бизон…» [38]

Она в испуге затащила его в крошечное помещение и осторожно закрыла дверь. Они стояли в нескольких дюймах друг от друга, прислушиваясь к шагам выходящих из лазарета мужчин: те громко хлопали друг друга по спине, кто-то натужно кашлял.

– Должен вам сообщить, – произнес доктор Даксбери, – что вы самый замечательный мужской хор, которым я когда-либо имел честь… «Мои веселые братья по оружию»… – Его голос одиноко плыл по коридору, но очень скоро к нему присоединились нестройные голоса остальных.

Она была так близко, что он чувствовал на лице ее дыхание. Она была как натянутая струна, но ее рука покоилась в его руке. Прохладные пальцы обжигали ему кожу.

– «Мои веселые братья»… Ля-ля-ля…

Если бы она не подняла в этот миг глаза, он никогда бы такого не сделал. Но она обратила к нему лицо – губы полураскрыты, словно в немом вопросе, – и дотронулась до ссадины над бровью, осторожно проведя по ней пальцем. И вместо того, чтобы отодвинуться назад, как он и собирался сделать, он накрыл ее руку своей ладонью.

Певцы в коридоре почем зря драли глотки, потом о чем-то жарко заспорили. Кто-то упал, и издалека послышалось строгое: «Эй вы, там!» – а затем быстрые шаги явно кого-то из начальства.

Найкол их практически не слышал. Он слышал только биение ее сердца, чувствовал ответное дрожание ее пальцев. Он провел ее рукой по горящему лицу, не чувствуя боли, даже когда она касалась ссадин и синяков. А затем прижал ее ладонь к своему рту.