Спасти СССР. Инфильтрация - Королюк Михаил "Oxygen". Страница 27
«Квинт Лициний Спектатор, руководитель полевой студенческой практики лаборатории социального прогресса Расеннского университета».
Теперь второе письмо, подорожная в ад для борцов с «жидороссийской империей»:
«Январские взрывы в Москве проведены группой в составе Степана Закитяна (организатор), Акопа Степаняна и Завена Багдасаряна (исполнители). В этом году вероятно повторение попытки теракта.
Получение письма прошу подтвердить путем публикации на третьей странице газеты «Красная звезда» заметки, где будет упомянут лейтенант С. Орков».
И третье, тут вообще без вопросов.
«Андрей Николаевич Евсеев, «убийца женщин в красном» в районе Таганки, проживает в Хотьково. Ценности, похищенные у жертв, хранит в квартире в пакете с мукой.
Для передачи в Главное управление уголовного розыска СССР.
Геннадий Модестович Михасевич, деревня Солоники Витебской области. Серия убийств женщин и девушек в Витебской области (треугольник Лепель – Витебск – Полоцк: вдоль трассы Полоцк – Новополоцк и у поселка Руба – 1971 год, у станции «Лучеса» – 1972–1973 годы, окраины Полоцка и вновь вдоль трассы Полоцк – Новополоцк – 1975–1976 годы). Все жертвы удушаются руками или петлей-удавкой часто из предметов одежды жертв или сплетенной из растительности, часто во рту кляп, иногда добиваются острыми предметами. Ценные вещи и деньги похищаются. По ряду убийств осуждены невиновные граждане.
Анатолий Емельянович Сливко, город Избербаш. Убийства мальчиков с 1964 года (в том числе Несмеянов в 1973 году, Погасян – в 1974-м). Дома хранит кино– и фотопленки с убийствами, ведет дневник с описанием преступлений.
Разыскиваемый в южных регионах РСФСР фальшивомонетчик – житель Ставрополья Виктор Иванович Баранов. При назначении наказания рекомендуем обратить внимание на слабую выраженность корыстных мотивов и высокий творческий потенциал.
Для передачи в Ленинградский уголовный розыск. Совершенное в марте изнасилование девочки с проникновением в квартиру под видом работника милиции осуществил ранее судимый (в 1965 году) Сергей Дмитриевич Григорьев.
Получение письма прошу подтвердить путем публикации на третьей странице газеты «Красная звезда» заметки, где будет упомянут прапорщик В. Эльфян».
Призываю первое вылущенное умение – четкий характерный почерк одной молодой женщины из двадцать первого века, равно красивый как в варианте кириллицы, так и латиницы. Один из слоев моей защиты. Подумав, достал из запасника новую перьевую авторучку. Буду использовать ее только для «писем счастья». А чернила у меня стандартные для Союза – «Радуга». Пусть ищут…
Аккуратно вывожу в черновике: «Съешь еще этих мягких французских булочек». Еще, еще, до автоматизма. К концу четвертой страницы почерк начал выходить из-под пера без участия мозга. То, что надо.
Ладно, подготовка завершена, пора переходить к основной стадии. Порывшись в шкафу, нахожу папины белые парадные перчатки. Чуть великоваты, но писать не мешают. Открываю купленную сегодня тетрадь, вырываю несколько листов из середины и неторопливо переношу на их внутренние развороты тексты из черновиков. Закрыл, сложил.
Вытащил из пачки конвертов верхний и нижний с отпечатками и отложил в ящик стола – пригодятся. На три оставшиеся нанес обратный адрес, от балды, но реальный. Все письма без обратного адреса в СССР негласно досматриваются, а оно мне надо? Усмехнувшись, вспомнил анекдот.
«Осуществляется ли перлюстрация писем в СССР? Нет, но доставка писем с антисоветским содержимым не производится».
Затем надписываю конверты домашними адресами получателей, успешно вытянутыми из моего прошлого будущего.
Итак, первый конверт – Григоренко, начальнику Второго главного управления КГБ, наша контрразведка. С иудами разбираться он умеет хорошо. Данте поместил предателей в самый страшный, девятый круг ада. Вот пусть они туда и валят, калеки духа. А я с радостью помогу.
Второй конверт – Бобкову, начальнику Пятого управления КГБ. Доморощенные террористы – его профиль. Задумался, вспоминая, что знаю о Филиппе Денисовиче. Достойнейший человек. Приписал себе в документах два года и сбежал добровольцем на фронт в сорок втором. Рядовой, замкомвзвода, командир стрелкового взвода. Ржевско-Вяземская операция, Смоленская наступательная, зимнее наступление в Белоруссии в сорок третьем – сорок четвертом, Кенигсберг. Два ранения, одно из них серьезное, сорок осколков от мины словил… После войны – военная, потом идеологическая контрразведка. Работал с Меркуловым, Семичастным, теперь вот с Андроповым.
Ну и третий конверт – Еркину, начальнику МУРа, человеку-легенде. Его не надо учить, как эти данные использовать.
Конверты заклеил кисточкой и уложил все вместе в большой конверт. Теперь можно и надоевшие перчатки снять. Черновики на мелкие клочки и в унитаз.
Одевшись и натянув перчатки, опять выхожу из дома. Доехал на троллейбусе до Владимирской и кинул письма в первый попавшийся почтовый ящик на улице Достоевского.
Все, процесс пошел! Охваченный какой-то странной гордостью – я вошел в число людей, делающих Историю, – стою и укладываю в память этот ящик. Кто знает, может, тут когда-нибудь мемориальную доску повесят…
Усмехнулся дурацкой мысли. Что-то в последнее время у меня изо всех щелей начинает лезть детство. Это, конечно, прекрасно, но с моим доступом к критически важным знаниям легко можно стать обезьяной с гранатой.
Назад пошел пешком. В душе царило чувство глубокого удовлетворения.
«Это катастрофа!» – струится по извилинам бесконечная, как лента Мебиуса, мысль.
Сморгнул предательски выступивший излишек влаги, но от тоски так просто не избавиться, мир по-прежнему слегка зачернен, как будто в сети пропало напряжение. Не идти я не могу, но и идти тоже не в состоянии. В этом – на танцы?! Легче умереть.
– Дюш, да ты что, – воркует мама, – отличные полуботиночки, вон блестят как, почти новые.
– Коричневые?! К черным брюкам?! – Я с трудом сдержал желание проорать это во всю глотку.
– Ну и что? Тебе что, на тан… э-э-э… Отлично сочетаются! Да кто там в темноте что увидит! – Мама суетится вокруг, старательно избегая встречи взглядами.
– Ну да, и что я из брюк вырос сантиметров на пять, тоже не видно?! – Вкладываю в голос максимальную дозу сарказма.
– Да приспусти ты их пониже. – Мама дергает штаны вниз, зазор между краем полуботинок и штанинами сузился на сантиметр. – Вот и замечательно!
– Что за шум, а драки нет? – В комнату зашел папа.
– Пап, ты вообще о чем думал, когда получал со склада коричневые ботинки? Тебе же черные должны давать! Зачем ты эти взял?!
– А твоего размера только коричневые оставались. Думаешь, много офицеров с тридцать седьмым размером? Вот и обуви такой мало на складах. А тебе же на строевой смотр ходить не надо, так какая разница?
Сжимаю челюсти. Только не орать, только не орать…
– Но отрез же ты получил черный? Для моих брюк?
– Ну и что? Тебе же в них не на тан… э-э-э… Ну да, не идеально сочетаются. Но темное с темным вполне можно носить. Ремень коричневый мой вдень – и будет нормально.
Делаю два глубоких вдоха, пытаясь успокоиться. Не орать, только не орать… Из зеркала напротив смотрит растрепанный пацан, губы сжаты в тонкую полоску, ноздри раздуваются. Взгляд скользит ниже: у краев широкого выреза рубашки торчат головки хрупких ключиц. Дрожащими пальцами с трудом застегиваю верхнюю пуговицу, и становится еще хуже – тонкая шея болтается в воротнике, как кисточка в стакане. Опускаю взгляд к полу и с отвращением рассматриваю широкую полосу темно-синих носков, предательски выглядывающую между коричневыми полуботинками и черными расклешенными гачами.
– Клоуна вызывали? Я здесь! – Голос дребезжит, словно у козы.
Вижу в зеркале, как родители обмениваются за моей спиной ироническими взглядами, и мама выскальзывает в коридор, давясь ухмылкой.
Это последняя капля. На мгновение пелена злости ослепляет, а когда мир вокруг начал опять отражаться в сетчатке, я оказался на дне стремительно набирающей силу черной воронки. Хлоп – края ее встретились надо мной, и я замер, завороженно наблюдая, как взметнулась, наливаясь мощью, изумительно черная и кристально прозрачная волна чистого гнева. Как хорошо, как честно будет сейчас с праведным криком выплеснуть ее из себя вовне, ни о чем не заботясь и ничего не страшась. В перехваченном спазмом горле клокочут и саднят, сбиваясь в шершавый ком, слова ответной обиды. Бросив рукояти управления, срываюсь в сладостное пике: