Черный город (с илл.) - Акунин Борис. Страница 27

Попытаться привстать на цыпочки было неудачной идеей — только глубже провалился. «Хэнджел» (вероятно, «кинжал») висел перед самым носом связанного, но ухватить зубами рукоятку оказалось куда как непросто. Фандорин изогнул шею. Попробовал с одной стороны, с другой. Никак!

Вот какое искусство нужно было осваивать, а не бегать по потолкам!

С четвертой попытки получилось. Эраст Петрович вцепился зубами намертво. Но что дальше? Рукоятка ведь привязана к лампе.

Дернул — и нож с неожиданной легкостью высвободился. Узел был едва затянут.

Крепко сжав челюсти, Фандорин изогнулся. Попытался достать острием до верхнего извива веревки, находившегося на уровне подмышки.

Дотянулся. Какое острое лезвие! От первого же прикосновения веревка лопнула. Действительно «один чик»!

Теперь то же самое с другой стороны.

Есть!

Путы стали поддаваться. Минуты через две руки были свободны. Чтобы освободить ноги, пришлось нагнуться, с головой погрузиться в нефть, но это была ерунда.

— Вай, молодец, — сказал неизвестный спаситель. До этого момента он молча наблюдал за действиями Фандорина.

Не веря своему счастью, Эраст Петрович попробовал сгоряча вылезти из скважины сам. Упирался в стены — и соскальзывал, срывался.

Черт подери, отсюда и с развязанными руками не вылезти!

— Вай, дурак, — так же спокойно прокомментировал бас тщетные усилия. — Веревка зачем? Крепко держи, да? Лампа сними, кинь. Только сначала дуй. Не то совсем жареный будешь.

Фандорин снял стеклянный колпак и осторожно задул огонь. Одна искра — и сгоришь заживо.

Крикнул во тьму:

— Готово! Держусь!

В тот же миг его потащило вверх — очень легко, словно там успели прицепить веревку к лебедке.

Минуту спустя Эраст Петрович сидел на краю дыры и хватал ртом ночной воздух — такой чистый, сладкий, волшебный. А ведь раньше казалось, что в Черном Городе невозможно дышать.

И еще наверху было светло. От лунного сияния, по контрасту с колодцем показавшегося невыносимо ярким, пришлось даже прищуриться. Своего спасителя Фандорин рассматривал из-под руки.

Высоченный, толстенный детина с великолепными усами вразлет тоже разглядывал спасенного. Великан был одет в черное: папаха, черкеска, бурка. Черными были густые широкие брови; большие круглые глаза тоже отливали матовой чернотой.

Не церемонясь, он повертел Эраста Петровича мощными ручищами, пощупал, помял. Констатировал:

— Не раненый. Ты кто? Почему армяне тебя колодец топили? Чтоб живой человек в нефть топить, сильно ненавидеть надо. Э, ты кто? Не молчи! — Он потряс еще не совсем пришедшего в себя Фандорина за плечи. — Скажи, да? Интересно!

— Мой враг, — сказал Эраст Петрович, сплевывая вязкую, маслянистую слюну. — Однорукий. Имя — Хачи?к. Пытался меня убить в третий раз. Почему — не знаю.

Говорить получалось только короткими фразами.

Вдруг вспомнил: Маса!

Вскочил, побежал к перевернутому автомобилю.

Маса лежал на том же месте. Запрокинутое лицо было белым, мертвым. Темные глазницы казались пустыми.

Упав на колени, Фандорин пощупал пульс. Живой!

Расстегнул рубашку. В первый миг вскрикнул от облегчения — рана, которую он наскоро заткнул импровизированным тампоном, была почти касательная, сквозная: на боку, меж ребер виднелось выходное отверстие. Но ближе к грудине чернела еще одна дырка. Она почти не кровоточила, но из нее вздулся и опал темный пузырь. Пробито легкое!

— Помирает? — спросил черный человек и поцокал языком. — Помирает. Кровь внутрь течет — дермо дело.

«Он прав! Нужно остановить внутреннее кровотечение! Соберись, не раскисай! Действуй!»

Эраст Петрович усилием воли заставил себя забыть о том, что это Маса. Вообще обо всем забыть. Ни о чем не думать. Отключить всё тело за исключением указательного пальца. Превратиться в этот палец. Аккумулировать в нем энергию «ки».

Когда палец заныл от переполнявшей его силы, как от боли, Фандорин набрал полную грудь воздуха, засунул всю первую фалангу в рану, и держал так столько, сколько хватило дыхания.

— Колдуешь? — с любопытством спросил богатырь.

— Его нужно отвезти в больницу.

Эраст Петрович поднялся, обошел вокруг машины. С помощью усатого верзилы «парсифаль» можно было бы поставить на колеса. Но ведь не поедет. Передние шины прострелены. И масло, кажется, вытекло.

— Везти можно.

Незнакомец показал куда-то. Поодаль, возле соседней вышки, стояла огромная лошадь, спокойно помахивала хвостом.

— Тогда п-помоги его поднять.

— Зачем «помоги»? Не надо.

Скинув с плеч бурку, человек легко переложил на нее Масу, завернул, поднял. Каждое его движение было неторопливым, обстоятельным.

Приглядевшись к коню, Эраст Петрович спросил:

— Погоди-ка. Это ты за нами ехал?

— Я.

— З-зачем? Ты кто?

— Как зачем? Грабить хотел, — с достоинством ответил силач, укладывая японца на широкую спину лошади. — Я Кара-Гасым, слышал?

— Нет.

Человек, кажется, обиделся.

— Ваши говорят: «Черный Гасым». Тоже не слышал? Ты откуда взялся, а? Я гочи.

— А-а, разбойник.

— Аман-аман, сам ты разбойник! — Кара-Гасым начинал сердиться, но это не мешало ему основательно и надежно привязывать раненого к крупу: голову — на седло лицом вверх, ноги — к хвосту. — Разбойник плохая, слабые люди обижает. А гочи слабые люди защищает, плохие люди обижает. Идем, да? Буду тебе объяснять, если ты ничего не понимаешь.

Они пошли по шоссе в сторону города, держа коня под уздцы с двух сторон. Тот будто понимал, что идти нужно ровно, копытами переступал осторожно, ямы обходил.

— Кто плохая человек, бедных обижает, я прихожу, говорю: штраф плати. Знаешь что такое «штраф»?

— З-знаю.

Эраст Петрович не сводил глаз с Масы.

«Господи, неужели умрет? Организм исключительной крепости, но нужно как можно скорее на операционный стол. Эх, надо было проверить — навылет прошла пуля или застряла».

Гасым все-таки счел необходимым объяснить:

— Штраф надо платить. Кто не хочет платить — душа вон. Но это только сначала не хотели. Когда несколько плохие люди душа вон, потом все захотели. Плохие люди на свете много. Всегда есть у кого штраф взять. Я знал, что к собака Месроп Арташесов много плохие люди гости приедут. Ждал, кто первая назад город поедет без большой охрана. Ты поехал. Совсем без никакой охрана. Хорошо, думаю. Это не только плохие люди, это глупые люди. Думал, буду за плохие люди ехать до вышка Ротшильд, где прошлый год пожар, а там догоню. Тихий место, красивый. Там всё отберу. Будут не давать — убью. Порядок такой. Кто не хочет отдавать — можно убить. Но убить можно пистолет, — (он похлопал себя по одному боку), — хэнджел тоже можно, — (похлопал по другому). — А в нефтяная скважина живой человек кидать никто нельзя. Даже плохая человек нельзя. Кто такой сделал — хуже шайтана.

— С чего ты взял, что мы п-плохие?

Гасым удивился.

— Машина есть, так? Белый пиджак есть, так? Значит, богатая. А богатые все плохие. Можно с любая богатая штраф брать, не ошибешься. Я половину штраф себе беру, потому что мне много кушать надо. Мясо надо, пилаф надо, урюк и изюм надо (я урюк и изюм сильно люблю, много кушаю). Вторую половину штраф бедные люди даю. За это мне уважение, а полиции — шиш с маслом. Знаешь, что такое «шиш с маслом»?

Для наглядности он показал поверх лошадиной холки увесистую дулю.

— Знаю. Откуда ты так по-русски знаешь? Даже про шиш с маслом.

— Прошлый год тюрьма сидел. Браиловская замок, знаешь? Плохая место. А люди хорошие. Хотя русские, но сильно хорошие. Шесть месяцев с ними одна камера сидел. Мог тысяча раз убежать — не хотел. Сидел бы так год, два. Но начальник хотела меня Сибирь везти. Я Сибирь не хотел. Там холодно, урюк и изюм нету (я урюк и изюм сильно люблю). Мне скучно стал, я немножко камера ломал. Сбежал. Хорошие русские люди меня много полезное учили. Теперь я умный стал. Никакая шпик не найдет, никакая городовой не поймает.