Подпорченное яблоко - Бруно Энтони. Страница 31
– Я что-то слышу, – завопил Живчик. – Слышу!
– Заткнись! – рявкнул Стенли. – Поезжай к Огден-авеню.
Из океана шума на поверхность вынырнули два слаборазличимых голоса.
– Ты его не знала. Для того чтобы его понять, нужно было хорошо его знать. Мне будет очень не хватать его.
– Дыши глубже. Тебе нужно больше кислорода, говорю тебе.
– Отстань со своим дыханием. Мне нужен мой напарник. Неужели непонятно? Он единственный человек, с которым я мог работать. Не знаю, что мне теперь делать.
– Пожалуйста, послушай меня. Дыши глубже. У тебя сейчас будет истерика.
В голосе Стенли прозвучало изумление.
– Он что, плачет?
Лоррейн не спускала глаз с динамика. В горле у нее стоял ком. Майкл плакал, потому что умер Гиббонс. Почему же у нее не было слез?
– Ты думаешь, ты такая крутая. Ты не понимаешь, что значит потерять такого близкого человека.
– К твоему сведению, я знаю, что значит потерять близкого человека. Ты ведешь себя так, будто ты единственный, с кем это произошло. Это так типично для мужчин. Они всегда думают, что все, что случается с ними, случается впервые.
– Ты сама-то веришь в эту чушь? В эти свои дурацкие обобщения? «Мужчины всегда то, мужчины всегда се». Говоришь, как Жак Кусто о своих долбаных рыбах.
– Ты хочешь сказать, что я не права?
– С тобой бесполезно говорить. С таким же успехом можно разговаривать с картошкой. Ты не хочешь ничего понимать.
Молчание.
– Я как раз хочу понять.
Помехи заглушили женский голос.
Живчик подъехал к тротуару и резким движением поставил фургон на тормоз.
– Пустозвон, сукин сын! Вы слышали этот бред? Клинья подбивает под мою сестру, черт бы его побрал. Умник выискался, сукин сын! Хочет, чтобы его пожалели.
Стенли отмахнулся от него:
– Заткнись, Живчик. Сам не знаешь, что болтаешь.
– Как же, не знаю я. Он пытается соблазнить мою сестру, вот что он делает. Пытается разжалобить ее историей о том, что якобы убили вот этого. – Он показал на Гиббонса. – Ну и сукин же сын! Ну и скотина ты, Майк! Ну и скотина! – завопил он в динамик. – Не слушай его, Джина!
Стенли погрозил ему кулаком.
– Заткнись, или я из тебя кишки выпущу. Дай послушать.
Лоррейн прищурилась, стараясь разобрать голоса своего двоюродного брата и этой женщины, Джины. Она пыталась представить себе, где они находятся. Наверное, наедине. Иначе Майк не стал бы так с ней откровенничать. Но если они одни, где же Беллз? Она взглянула на каменное лицо Гиббонса. Интересно, о чем он думает? Майкл открыл свои чувства к Гиббонсу Джине Дефреско. Почему же она, Лоррейн, не может выразить свои?
Она заглянула в пассажирское окошко. Со своего места ей были видны проплывающие очертания верхней части Манхэттена. Из-за скошенной крыши «Ситикорп-центра» пробивались лучи солнца. Многоквартирные дома на Вэст-Сайде отбрасывали длинные-полуденные тени. На берегу реки со стороны Джерси-Сити ряды аристократических особняков постепенно сменялись зданиями складов, фабрик и кирпичными строениями за деревянными заборами в бедной части Хобокена. Господи, ну где же могут быть Майкл и Джина? Угрожает ли им опасность?
Лоррейн вздохнула и уронила голову на грудь. Черные носки туфель Гиббонса блестели в темноте, и она уставилась на них, пережевывая свою вину. Она ведь беспокоится о Майкле. Почему же не может так же беспокоиться о Гиббонсе?
В динамике что-то крякнуло, и вновь возник фон, при котором была слышна беседа. Лоррейн подалась вперед, ожидая, что послышатся голоса, но единственное, что ей удалось разобрать, был голос ее двоюродного брата, произнесший:
– ...хороший человек...
Обрушившиеся помехи заглушили все остальное.
– Поехали, – приказал Стенли. – Они где-то близко.
Живчик завел мотор и отъехал от тротуара. Никто не произнес ни слова. Все прислушивались, не зазвучат ли вновь голоса. Лоррейн взглянула на мужа. Интересно, что они будут делать, если найдут Майкла, Джину и Беллза? Но тут, посмотрев на пистолет, лежавший на колене Стенли, она сообразила: они мало что смогут сделать, потому что на сей раз охотниками были не они.
Гиббонс был очень рассержен, и ему было больно. Голова словно окутана ватой. В груди пульсировало, и начинала ощущаться сильная боль. Действие болеутоляющей таблетки подходило к концу, но из-за побочного действия он чувствовал себя немного оглушенным. Он старался сидеть как можно прямее, не накреняясь, но мастерство вождения, которое демонстрировал Живчик, не особенно облегчало ситуацию. От Лоррейн, которая без конца пялится на него, тоже немного толку. Что с ней такое случилось? Они и так в таком переплете, не хватает ему еще думать о ее чувствах.
На него накатил приступ головокружения. Он закрыл глаза, оперся руками о стенку фургона и сидел так, пока приступ не прошел. Когда он снова открыл глаза, Лоррейн смотрела на него все так же кротко и грустно. Нет, точно, это самый ужасный день в его жизни.
Сначала этот проклятый зуб, из-за которого он не спал всю ночь. Потом история с Гэри Петерсеном, затем ему пришлось общаться с Иверсом и этими наглецами телевизионщиками. Потом Тони Беллз стрелял в него и, решив, что убил, оставил в универмаге. К тому же этот долбаный Стенли угоняет фургон и тащит его и Лоррейн с собой, а маленький кусок дерьма, Живчик, прикарманивает его пистолет. И в довершение всего – этот Тоцци, который умудряется во что-нибудь вляпаться, даже когда ничего не делает. Но сегодня он превзошел себя, позволив Тони Беллзу захватить его и приковать к сестре Живчика, а теперь пытается охмурить ее. Ну и дела! Тут Живчик абсолютно драв. Тоцци хочет разжалобить ее, заговорить ей зубы. И правильно, если она пошлет его куда подальше. Вот осел!
Не произвели впечатления на Гиббонса и красивые слова, которые говорил о нем Тоцци. Если он искренне порол всю эту слезливую чушь о том, как ему будет не хватать Гиббонса, тогда он просто размазня. Но если все это понадобилось ему, чтобы охмурить Джину, то он подлец. В любом случае Гиббонсу не нравилось, что о нем так говорят. Умер – ну и умер. Сегодня полон сил, завтра превращаешься в прах и удобряешь землю. Похоронили покойника – и живите дальше. Но, судя по тому, как целый день сегодня смотрит на него Лоррейн, когда он отбросит коньки, она поведет себя по-другому. Будет реветь, рыдать и причитать, как все эти ее дурацкие итальянские родственники. Можно быть абсолютно уверенным, что твои похороны превратят в цирк. Они обожают, когда кто-нибудь умирает. Тогда можно устроить представление.
Внезапно Гиббонс подумал: почему это всегда предполагается, что муж умрет раньше жены? Не настолько он старше Лоррейн.
Неожиданно из динамика раздался голос Тоцци:
– Что ты делаешь? Не снимай.
– Нет, не нужно, -проговорила Джина.
– Не глупи. Не снимай.
– Не хочу. У меня от него все чешется.
– Оставь, не снимай. Заболеешь.
– Я не собираюсь...
Живчик снова ударил по тормозам и обернулся:
– Не могу поверить. Моя сестра! Мама умерла бы, если когда-нибудь услышала такое. Что же ты творишь, Джина?
Стенли бросил на него злой взгляд:
– О чем это ты?
– О чем я? Ты что, сам не слышишь? Он натянул резинку, а она снимает ее, потому что у нее все чешется, видишь ли. Какая же дура, а еще моя сестра. Безмозглая дура, и больше ничего.
Стенли уже не слушал Живчика. Он выглянул из окна и выпятил нижнюю губу. Что он там увидел? – подумал Гиббонс. Видом, что ли, любуется? Тут Стенли повернулся. Рот его превратился в узкую линию.
– Живчик, – сказал он. – Поехали к Колокольне.
Живчик снова резко обернулся. Он выглядел так, будто ему только что сказали о смерти его матери.
– К Колокольне? Почему? Беллз не поедет туда, если только...
– Заткнись, – обрезал его Стенли.
– Но, Стенли...