Девять правил соблазнения - Маклейн Сара. Страница 33

— Я не одна из тех ваших женщин, которых можно тискать в публичном месте. Вам следует это хорошенько запомнить.

— Простите, — произнес он насмешливо, — но мне показалось, что вы не слишком возражали.

Калли не смогла сдержаться, и ее рука взлетела помимо воли в направлении его щеки. Она сама испугалась этого движения, но остановить себя уже не могла. Маркиз перехватил ее руку железной хваткой буквально у самого своего лица. Калли охнула удивленно, посмотрела ему в глаза и тотчас увидела в них гнев.

Она перешла границы. О Боже, она пыталась его ударить! Что на нее нашло? Она постаралась освободить руку, но его хватка стала еще жестче.

— Я... Мне жаль.

Он прищурился, но ничего не сказал.

— Мне не следовало...

— Но вы это сделали.

Она помолчала.

— Но я не хотела.

Ралстон покачал головой, отпустил ее руку и стал поправлять фрак.

— Невозможно, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, леди Кальпурния. Если вы и дальше намерены действовать без учета последствий, то я рекомендовал бы вам научиться нести ответственность за свои поступки. Вы намеревались ударить меня. По крайней мере найдите в себе смелость признаться в этом. — Он помолчал, ожидая ее ответа, но, так и не дождавшись, покачал головой. — Поразительно. Я считал вас более смелой.

Румянец возмущения окрасил щеки Калли.

—Держитесь от меня подальше, — сказала она дрожащим от возмущения голосом, развернулась и побежала в освещенное фойе и дальше, к ложе Ривингтона.

Глава 11

— Я знала, что ты придешь.

Эти слова были произнесены с нежной чувственностью, несколько отдававшей женским высокомерием, которое всегда раздражало Ралстона. Он сидел в обитом английским ситцем кресле в затененном углу гримерной Настасии Критикос, и полумрак позволял ему скрыть раздражение. Он знал эту женщину достаточно долго, чтобы понимать, что ей доставляет особое удовольствие провоцировать его.

Ралстон бросил на нее взгляд из-под полуприкрытых век: Настасия подошла к туалетному столику и начала распускать волосы — ритуал, который он наблюдал десятки раз. Ралстон смотрел на нее оценивающим взглядом: груди, напряженные от почти непрерывного трехчасового пения, алые пятна на щеках, говорившие о не прошедшем возбуждении от выхода на сцену, и почти светящиеся глаза, выдававшие предвкушение остальной части вечера в его объятиях. Он и раньше видел такое сочетание чувств в этой красавице певице, и именно оно всегда возводило его собственное возбуждение в крайнюю степень.

Однако сегодня вечером этого не произошло.

Вначале Ралстон собирался оставить послание актрисы без ответа, остаться в ложе, досмотреть представление и выйти из театра вместе с семьей, однако пришел к выводу, что такая записка свидетельствует о том, что певица не собирается проявлять сдержанность. Ему придется более четко и недвусмысленно сформулировать принципы их новых отношений.

А ведь ему следовало бы догадаться, что расставание с актрисой окажется не таким простым: гордость Настасии не позволит ей смириться с отставкой.

— Я пришел сказать, что сегодняшняя записка должна стать последней.

— Я так не думаю, — промурлыкала она, когда последние пряди черных как смоль волос рассыпались по плечам шелковой волной. — Ведь ты же пришел.

— В следующий раз не приду.

Холодный взгляд голубых глаз подтверждал правдивость этих слов.

Пока молчаливая служанка снимала с нее сложный, тщательно продуманный костюм, в котором она выступала, Настасия рассматривала своего любовника в зеркале.

— Если сегодня ты пришел не ко мне, то зачем вообще ты здесь? Ты терпеть не можешь оперу, мой дорогой, однако ты глаз не сводил со сцены.

Будучи актрисой, Настасия всегда очень остро ощущала свою аудиторию, и маркиз часто восхищался ее способностью определить точное местоположение в театральном зале того или иного представителя общества. Она всегда замечала, кто на кого смотрит в зрительном зале, кто вслед за кем выходит во время спектакля и какие события разворачиваются в ложах во время представления, поэтому Ралстон нисколько не удивился, что Настасия заметила его появление в ложе и послала записку.

Греческая богиня набросила на себя алый халат и, махнув рукой, отослала служанку. Как только они остались одни, она повернулась к Ралстону, темные глаза сверкали под густо накрашенными ресницами, губы кривились в недовольной малиновой гримасе.

«Твоя размалеванная любовница...» — помимо воли Ралстону вдруг вспомнились слова Калли. Сейчас он спокойно смотрел на Настасию, которая направилась к нему, уверенная в своих женских чарах и расчетливая в своих поступках и подходах. Когда она чуть свела плечи и выгнула шею, демонстрируя выступ ключицы — то место, которое особенно нравилось Ралстону, — он не почувствовал ничего, кроме неприязни, четко осознавая, что Настасия подобна гипсовой копии одной из статуй Ника — красивая внешне, но не обладающая живой красотой.

Когда она склонилась над ним, открывая пышную грудь и явно рассчитывая, что его охватит обычное возбуждение, Ралстон спокойно встретил взгляд уверенной в своей неотразимости женщины и сухо произнес:

— Я ценю твои усилия, Настасия, но меня все это больше не интересует.

На лице певицы появилась снисходительная усмешка. Она протянула руку и провела по его скуле умелыми пальцами. Ралстон с трудом удержался, чтобы не отшатнуться.

— Мне приятно играть в кошки-мышки, мой дорогой, но ты должен признать, что особых сложностей мне это не составило. Ведь ты все-таки пришел ко мне.

— Найди кого-нибудь другого, Настасия.

— Мне не нужен кто-то другой, — вполголоса произнесла она, развязывая поясок своего халата и наклоняясь к нему, чтобы дать доступ к своей груди, рвущейся из слишком тугого корсета. Ее голос понизился до знойного шепота: — Я хочу тебя.

Ралстон снова холодно встретил ее бесстыдный взгляд.

— В таком случае ты оказалась в тупике, потому что я тебя не хочу.

В ее глазах сверкнул гнев, причем так быстро, что он понял: Настасия была готова к его отказу. Она скользнула мимо кресла и бросилась к туалетному столику, — только алый шелк халата вихрем взметнулся за ее спиной. Ралстон устало вздохнул, и в этот момент Настасия обернулась к нему и, окинув долгим пристальным взглядом, с нескрываемым презрением воскликнула:

— Это ведь все из-за нее, не так ли? Из-за девушки в ложе Ривингтона?

Его тон стал ледяным.

— Эта девушка моя сестра, Настасия, и я не позволю тебе испортить ее дебют.

— Думаешь, я не узнала бы твою сестру, Ралстон? Я узнала ее тотчас — те же темные волосы и великолепные глаза. Такая же красавица, как и ты. Нет. Я говорю об этом «цветочке у стенки». О женщине, что сидела рядом с тобой: с блеклыми волосиками, невыразительными глазками и простоватым лицом. Должно быть, она очень богата, Ралстон, ибо ничто другое в ней тебя не могло привлечь, — закончила она с самодовольной ухмылкой.

Он не поддался на провокацию и медленно протянул:

— Ревнуешь, Настасия?

— Конечно же, нет, — усмехнулась певица. — Разве можно эту серую мышку сравнить со мной!

Перед глазами помимо его воли возник образ Калли, вспомнились ее гневные речи, пылающие взгляды и накал чувств. Эта девушка совершенно не способна на холодный расчет, даже если бы ее специально обучали. Калли, которая отчаянно бросилась за ним, абсолютно не заботясь о том, как это могло отразиться на ее репутации, и все ради того, чтобы удержать от опрометчивого шага. Искренняя, живая и непредсказуемая Калли, которая так не похожа на холодную, бездушную Настасию.

Ралстон грустно усмехнулся.

— В этом ты абсолютно права: вас невозможно сравнивать.

Когда до актрисы дошел смысл его слов, она широко раскрыла глаза.

— Да ты, наверное, шутишь! — расхохоталась Настасия. — Ты же не собираешься променять меня на эту... мышь?

Настасия, эта мышь — леди, — ушел он от ответа, — сестра графа. Изволь говорить о ней с должным почтением.