Просто о любви (Две половинки) - Алюшина Татьяна Александровна. Страница 39
Им очень многое надо было рассказать друг другу, но они не торопились. Зачем? Теперь расскажут, подробно и в деталях — у них все время впереди!
— А как там Василий Федорович? — спросил Степан. — Перст, можно сказать, судьбы, который нас свел! Я Лешке давно звонил, с неделю назад, узнавал о его состоянии.
— Вчера выписали из больницы. Асокины его к себе забрали до полного выздоровления. Он родной брат их домработницы, а она член семьи. Я к нему в больницу не ходила. Княгинюшка навещала, а я от нее все новости узнавала.
— И почему не ходила? — предполагая ответ, спросил Степан.
— Тебя боялась встретить и знала, что не удержусь и начну Василия Федоровича о тебе расспрашивать! — разила честностью Стаська.
— Понятно, как говорит наш Лев Гурьевич.
К полудню они все же уснули, обессиленные, не в состоянии ни разговаривать, ни целоваться, переплетясь руками-ногами, выключились в один момент, словно в омут ухнули, часа в три Степан проснулся и стал собираться. Стаська, не до конца проснувшись, все не могла понять, куда и зачем ему надо ехать.
— Ты спи, — поцеловал ее в висок полностью одетый и готовый к выходу Степан. — Мне надо Ане продукты купить, она не успевает, и отвезти ее в больницу к Юре и обратно, а вечером я вернусь.
— Гумм-м… — поерзала Стаська головой по подушке, что, видимо, означало понимание.
— Тебе придется встать и закрыть за мной дверь, — поцеловав ее еще раз, объяснил Степан с сожалением: так не хотелось ему будить ее окончательно.
Стаська сонно отозвалась, не открывая глаз:
— В верхнем ящике тумбочки в прихожей вторые ключи. Возьми и закрой сам.
— Спи, — сказал он улыбаясь и поцеловал еще раз.
Напоследок.
Улыбка пристроилась на его лице и в душе основательно, он никак не мог перестать улыбаться и когда сел в машину, и когда осторожно выезжал из загроможденного автомобилями двора на проезжую часть. Невозможно было перестать улыбаться и чувствовать звенящее счастьем тело, разум, сердце, когда перед глазами проносились кадр за кадром их ночь, и Стаськины то смешливые, то потрясенные, то наполняющиеся слезами от переживаемого глаза цвета темного меда.
Зазвонил один из сотовых, выложенных им сразу, как только сел в машину, на торпеду. Не служебный.
И на том спасибо — сейчас и в «бой» ему, мягко говоря, не потянуть!
Он посмотрел на определитель номера, и так хорошо пристроившаяся на лице улыбка потухла сама собой — звонили с Вериного домашнего телефона.
— Да! — ответил Степан.
— Степан Сергеевич? — спросила Ольга Львовна осторожно.
— Да, — предчувствуя грядущее, помрачнел Степан.
— Степан Сергеевич, вчера Веру увезли на «скорой» в больницу, — разрыдалась Ольга Львовна. — Ей совсем плохо стало, она сознание потеряла, я и вызвала. Я с ней поехать не могла, Ежика оставить не с кем, а по телефону они справок не дают. И до вас я никак не могла дозвониться!
Да, неслужебный, телефон для личных звонков, он отключил, когда они со Стаськой перебирались с дивана на кровать, и включил только сегодня, когда одевался в прихожей и привычно проверял содержимое карманов и поступившие звонки и сообщения на телефоны.
— Ольга Львовна, вы успокойтесь. А то Ваньку совсем напугаете. В какую больницу ее увезли?
Она сказала номер больницы и продиктовала не нужные Степану номера справочных телефонов. Он выслушал не перебивая.
— А вы сказали врачам скорой, что она обследовалась в другой больнице у конкретного врача? Ее бы госпитализировали туда.
— Она не ходила! — призналась Ольга Львовна и стала по новой всхлипывать. — И вам не призналась! Говорит, незачем понапрасну беспокоить знакомых Степана и его самого! Сходила в нашу поликлинику, ей терапевт дала направления на анализы.
— Диагноз тоже терапевт ставила? — суровым докторским тоном расспрашивал Степан.
— Да, только она сказала, что надо бы уточнить, и выписала направление на УЗИ и к урологу, но Верочка не успела сходить…
«Твою мать! — выругался про себя Степан. — Ну твою же мать! Надо же быть такой идиоткой твердолобой!»
— Ладно, Ольга Львовна, я все узнаю и позвоню. Решим, как действовать, в зависимости от обстоятельств.
— Степан Сергеевич, Верочка вам не призналась, стеснялась и не хотела, чтобы вы видели в ней больную или пациентку, но она давно, где-то с полгода мучалась болями. Все скрывала ото всех, и от меня тоже, последнее время совсем уж ее прихватило, пришлось мне рассказать, а вам говорить запретила. Вы уж не сердитесь на нее.
— Ольга Львовна, а она за эти полгода хоть раз у врача была?
— Нет, пока вы не настояли, не была, думала, обойдется.
— Ну да! Рассосется само собой! Идиотизм! — не выдержал Больших.
— Вы уж простите нас…
— Да при чем здесь мое прощение, непрощение или обиды какие-то! Речь идет о ее здоровье и жизни! Все, Ольга Львовна, — сбавил он напор, — что теперь об этом говорить. Я позвоню.
В негодовании нажал кнопку отбоя и швырнул телефон на торпеду, осмотрелся, где едет, прикидывая, как лучше и быстрей добраться до больницы.
«А что ты разошелся? Ты врач, ты что, не видел ее состояния, симптоматики? Или не хотел замечать? Полгода? Или так тебе она до фонаря, то бишь безразлична, что ты и не смотрел с излишней внимательностью?»
Еще больше раздражаясь, теперь уже на самого себя, Больших посигналил и, нагло нарушая, перестроился через два ряда, свернул налево под мигающую зеленую стрелку.
«Что ж теперь виниться-то? — размышлял он, понемногу остывая. — Не замечал я ее состояния. И не выглядела она больной, ни разу не то что не пожаловалась, не застонала и не поморщилась при мне. И намека на недомогание не было! Если бы я жил с ними или больше времени проводил с ней, заметил бы! А так… Кого теперь обвинять! Только себя! Она-то ладно, руководствовалась какими-то извращенными правилами поведения с мужчинами и надуманными приличиями — это дело ее выбора и воспитания! А ты-то, доктор хренов! Спал с женщиной и не видел, что она больна?!»
И, в один момент успокоившись, Больших принял всю вину на себя! Ну неумная женщина со странностями, но ведь он профессионал, врач! «Не видел, не понял. Я виноват. А кто еще?» В больнице, пробившись через приемное отделение и справочную к назначенному Вере лечащему врачу, Больших, уже судивший себя и вынесший приговор, представился и начал разговор.
— Вы родственник, муж? — спросил недовольно доктор.
— Нет, — таким же докторским тоном ответил Больших. — Семья Веры — очень близкие и давние друзья моей семьи. Как родственники.
— Ну, может, так оно и лучше, — устало сказал доктор. — И родственникам вы все объясните. Вы врач, смотрите сами, картина ясная беспредельно!
Он подвел Степана к настенной панели для просмотра рентгеновских снимков, включил установку, вставил Верин снимок, демонстрируя коллеге.
— А вот ее УЗИ и анализы, те, что она сдавала в поликлинике, и наши.
Степан закаменел, мороз пробежал у него по позвоночнику, когда он понял, как все плохо…
— Сами видите: рак. Скоротечный рак правой почки, третьей степени, с обширным метастазированием. Срочная операция назначена на завтра. А там… — Он развел руками неопределенно, отключил аппарат, выдернул снимок и убрал в свой стол. — Почку удалим, постараемся вычистить все метастазы, но… Вы, Степан Сергеевич, сами все понимаете. Картина очень сложная, запущенная, на два бы месяца раньше ее привезли, как только боли усилились… а-а-а! — И махнул безнадежно рукой.
Он поднялся из-за стола, подошел к маленькому обеденному столику у стены, включил чайник, жестом предложил Степану чаю, Больших отказался, покачав головой.
— Всю дорогу с этим сталкиваюсь, с людской инерцией и наплевательским отношением к себе! Доведут болезнь до края, до последнего предела, и «доктор, спасите!». Вам ведь наверняка приходилось с таким сталкиваться?
— Не совсем… — хрипнул горлом, прокашлялся Степан, даже попытался улыбнуться. — У меня немного иная специфика. Сейчас МЧС, а раньше отделение экстренной интенсивной хирургии и травматологии. Ко мне запущенные попадали разве что с гангреной и перитонитами разных стадий.