Обменные курсы - Брэдбери Малькольм Стэнли. Страница 9

В иллюминатор Петворт видит, как по трапу в самолет поднимаются четыре солдата в широких плащ-накидках и сапогах. Все они крепкие молодые люди, им приходится наклоняться и поворачивать оружие, чтобы пройти в дверь. Под фуражками видны агрессивные бритые затылки. За ними входит еще один человек, в штатском, настолько штатском, что это может быть только сотрудник госбезопасности, ХОГПо. Все пятеро некоторое время стоят в начале салона, разговаривая с плотной зеленой стюардессой. Потом два солдата в сопровождении сотрудника ХОГПо начинают двигаться, громко стуча сапогами по тонкому ковру. Пассажиры не поднимают глаз; когда тройка проходит мимо, холодная сталь автомата легонько задевает ладонь Петворта. Они проходят на запретную территорию в хвосте самолета; Петворт, украдкой обернувшись, видит, как за ними опускается зеленая занавеска.

Когда он снова поворачивается вперед, два других солдата уже идут по проходу. Один смотрит налево, другой направо, коротко оглядывая пассажиров. У них простые, непримечательные лица: глаза – стальные, губы – обветренные, выражение – застывшее, как на старых фотографиях, когда жизнь была ceрьезной, а время экспозиции – долгим. Они тщательно осматривают каждый ряд, постепенно подходя ближе и ближе. Петворт много путешествовал, распространяя английский язык по линии Британского Совета. Вот уже некоторое время он раз или два в год берет портфель и отправляется читать лекции, так что насмотрелся на неприглядный внешний лик современных путешествий. Он видел людей с автоматами в аэропортах Амстердама и Осло, Брюсселя и Пенсильвании; солдаты на танках и бронемашинах могут в любой день окружить Хитроу. Он проходил через металлодетекторы на нескольких контиигнтах, проталкивал багаж через сотни рентгеновских аппаратов, которые не засвечивают фотопленку, его лекции тупо листали на бесчисленных таможенных контролях, полицейские в Исламабаде и Дюссельдорфе пробовали на язык таблетки из его аптечки; ему приходилось, разведя руки и широко расставив ноги, подвергаться личному досмотру самого разного рода, от грубого до панибратского, в странах с различными идеологическими осложнениями. Он понимает необходимость этой деперсонализации: для любого общества аэродромы – опасные дыры, самолетами летают террористы и угонщики, шпионы и беженцы по политическим мотивам, с виду неотличимые от рядовых лингвистов. Мир дышит злобой и озабоченностью, в одних странах люди чувствуют себя ущемленными в индивидуальных правах, в других – чересчур разобщенными. Временами трудно понять, что такое личность, и еще труднее ею быть; во многих обстоятельствах предпочтительно выглядеть как можно более обезличенным. Это и пытается сделать сейчас Петворт. Солдаты подходят, стоящая сзади стюардесса что-то говорит о нем. «Пассипоти», – произносит солдат, смотрит в документ, смотрит на Петворта, сквозь лицо в череп, ощупывает пакет из Хитроу, смеется, услышав звяканье бутылки, возвращает паспорт и проходит дальше. Через три ряда происходит разговор, затем слышится возня, и через мгновение солдаты тяжелой поступью возвращаются по проходу. Между ними идет бизнесмен в аккуратном английском костюме, неся кожаный дипломат с кодовым замком, который нельзя вскрыть, но можно изъять, – обычный человек, немного похожий на Петворта. Однако это уже совсем другая история, история о шпионах и доносах, она не имеет к Петворту (думает тот) ни малейшего отношения. Бизнесмен спускается по трапу между двумя солдатами, автоматы подпрыгивают у них на спине. За занавеской в хвосте самолета тихо, из интеркома слышится шум: пилот что-то бубнит на своем непонятном языке. Пассажиры медленно начинают вставать, выходят в проход, надевают шляпы и береты, снимают с полки картонные коробки.

– Можно? – спрашивает Петворт у плотной зеленой стюардессы.

– Та, – кивает она.

Петворт встает, берет пакет из Хитроу и плащ, вытаскивает из-под сиденья портфель с лекциями, проталкивается к выходу.

– Спасибо, – говорит он стюардессе с волосами в носу. -

Всего доброго.

И вот он на трапе, смотрит на новую страну. Еще два солдата следят за тем, как спускаются пассажиры. Петворт тоже спускается, плоские подошвы его практичных ботинок входят в соприкосновение с новой исторической почвой. Он замирает, тянет носом слегка душистый воздух; солдат указывает ему на толстощекий голубой автобус. Внутри лишь несколько стальных скамеек, на них сидят усатые мужчины и старушки с кульками, пахнет хлоркой. Толпа проталкивается в автобус, небритый водитель нажимает кнопку, двери шипят и закрываются. Автобус очень медленно трогается с места и едет, подпрыгивая на плохих шинах, мимо «Илов» и «Анов», мимо военных на посту, к белому зданию и двери с надписью «ИНВАТ». Петворт, обвешанный багажом, цепляется за металлическую стойку и отупело смотрит через слабоволнистое стекло. Часть его коллег в Англии считают страну, к которой он только что прикоснулся подошвами удобных ботинок, образцом желаемого будущего, исходом, на который указывает благожелательная история; для других это беспросветный финал. Петворт считает себя человеком непредвзятым, сторонником умеренных реформ и политикой интересуется, лишь когда его сильно заденет; он избегает крайних взглядов и с легкой иронией смотрит на все общества, каждое из которых верит, будто улучшило историю. Автобус трясется, пассажиров мотает, и уже близко здание аэропорта, где Петворта должны встретить, окружить заботой, ввести в новую жизнь.

Цепляясь за стойку, он чувствует обычные неприятные ощущения в желудке, боль в ушах после самолета, всегдашнее недоумение, зачем было менять одиночество в Англии на одиночество здесь. Он снова на чужбине, в этой универсальной стране, которая полностью противоположна дому, и это ее единственное определение. Оба мира разом в ладу и в разладе. Так, просыпаясь по ночам в Бредфорде, рядом со спящей темноволосой женой, грезящей, возможно, о ком-то или о чем-то другом, он внезапно остро ощущает нелепость соития, неполноту человеческих связей, тюрьму собственности, тупую одинаковость дней, тягу к более просторному, менее четкому миру. Просыпаясь один под двуспальным одеялом в двухместном гостиничном номере, на центральной площади какого-то не совсем понятного города, где дребезжат трамваи, гремит музыка в ночных барах, а по потолку проносятся отблески фар, он чувствует, как плохо быть в чужом месте и как хорошо сейчас дома, встает, подходит к телефону, звонит по международной связи в Бредфорд, часто не дозванивается и слышит лишь гудение да щелчки бесчисленных коммутаторов. Дом и чужбина, маниакальное и депрессивное никогда не сольются, между ними таблички на непонятных языках, таможенные досмотры и личные обыски, люди с автоматами, обрывки непривычных пейзажей за слабоволнистым стеклом, огромные цистерны с надписью «COMOIL» или «БИНЬЗИНІ», магазины дьюти-фри, брошюры по технике безопасности, джин с тоником, аэропорты.

Вот и аэропорт, белый, дощатый; перед дверью с надписью «ИНВАТ» – два неподвижных синих милиционера. Некоторое время автобус стоит, не открывая дверей, пассажиры – усатые мужчины и старухи – молча сидят на своих местах; видимо, в этой культуре люди привыкли к ожиданию. Потом за стеклянной дверью появляется девушка в синей форме, на шапочке у нее написано «КОСМОПЛОТ». Она отпирает дверь с надписью «ИНВАТ», выходит, нажимает кнопку на боку автобуса, дверь шипит и открывается. Пассажиры рейса 155 авиакомпании «Комфлуг» вылезают из автобуса, проходят между двумя вооруженными милиционерами и дальше в дверь под табличкой «ИНВАТ». Внутри, как и снаружи, здание малопримечательное, стены дощатые, пол застелен вытертым линолеумом. Пахнет пылью, громко работают различные агрегаты. Какие-то семиотики изобрели систему знаков – стрелки в квадратиках, крестики в кружках, лестницы в овалах, – чтобы провести ошалелого иностранца через лабиринт перегородок и коридоров, перед которым стоит Петворт. Значительно функциональней очередной синий милиционер, который автоматом указывает пассажирам на еще одного синего милиционера у прочерченной на полу черной линии. Прилетевшие из Лондона выстраиваются в очередь – длинную, медленную, вежливую, дисциплинированную. Время от времени милиционер машет, чтобы следующий пассажир прошел вперед, к одной из занавешенных кабинок с табличкой «ИДЕНТЪНІІ».