Хаос - Уорд Рейчел. Страница 18

— Что с тобой случилось?

Не хочу с ним разговаривать. Ни с кем не хочу разговаривать, а особенно с очередным «двадцать седьмым». Он-то как раз «двадцать седьмой». Лежит тут, бедняга, по уши накачанный своей химией, а число его говорит мне, что его вот-вот прихлопнет вместе с остальными. Притворяюсь, будто не слышу его, но он только повторяет погромче:

— Что случилось? Похоже на ожог. — Пристал, как пиявка.

— Упал в костер, — бурчу я в конце концов.

А сам думаю: «Ну вот, я все тебе сказал. Заткнись и отвали».

Он кивает.

— Я Уэсли, — говорит он. — Рак, как у Джейка вон на той койке, только у него почки, а у меня лейкемия. В крови.

Я ничего не отвечаю, а он решает, что это я его типа приглашаю к разговору, и я и глазом не успеваю моргнуть, как он отпинывает одеяло, слезает с койки, отодвигает мои занавески и пристраивается на краешке матраса.

— А там Карл, — тихо говорит он, показывая подбородком на мальчика напротив — обе ноги в гипсе и подняты кверху. — Авария, — шепчет Уэсли. — Папа и брат погибли.

— Ой, блин, — говорю я.

— Ага.

Карл смотрит в нашу сторону, но на самом деле нас не видит. Глаза у него стеклянные — только число я все равно засекаю. Он умрет завтра.

— Чел, ему худо. Совсем худо, — шепчу я Уэсли.

— Да нет, — говорит он. — Выглядит плохо, но на самом деле идет на поправку. Только ноги поломаны. Остальное все в порядке.

Похоже, Уэсли внимательно слушал, что говорят врачи, только вот они ошибаются. Числа не меняются. Они не врут. Уж я-то знаю.

Днем навестить меня приходит бабуля.

— Баб, забери меня отсюда.

— Что, крыша слегка поехала? Еще бы.

Она принесла мне кулек мятных конфеток и сама вовсю их трескает.

— Я тут совсем с ума сойду. — Понижаю голос и маню ее пальцем, она наклоняется поближе. — Из-за чисел, баб. Сплошные числа. Тут кое-кто долго не протянет.

Тут бабуля перестает жевать и глядит мне прямо и глаза.

— Вон тот мальчонка с задранными ногами. Он завтра концы отдаст, а больше никто этого не видит. Думают, у него все тип-топ. Даже не смотрят особенно.

— Ты уверен?

— А то! Я бы иначе не говорил!

— Сообщи кому-нибудь.

— Да ты что!

— Ну…

— Баб, от этого ничего не изменится. Как у мамы и Джуниора — ничего же не изменилось.

— А вдруг на этот раз?

— Баб, я всю жизнь их вижу. Числа не меняются. Я мог бы сдохнуть в костре, но не сдох, потому что число было не мое. А Джуниора могли только поцарапать ножом, а получилось вот как. Зарезали, и все. Я видел его число. Оно раз и навсегда. Никто его не изменит.

— Попытка не пытка! Я поговорю с докторами. Все равно надо тебя отсюда забирать. По-моему, тебе не стоит здесь находиться.

Она поднимается и идет искать, с кем поговорить, а конфеты уносит с собой.

Вечером, когда дежурная сестра в последний раз обходит палаты перед отбоем, я ее останавливаю.

— Посмотрите Карла, пожалуйста, — прошу я.

— Естественно, — говорит она. — Я всех посмотрю.

— Последите за ним сегодня повнимательнее, хорошо?

Она глядит на меня, словно у меня шарики за ролики зашли, потом подтыкает одеяло в ногах.

— Не переживай за него. Он поправляется.

Когда в палате гасят свет, я оставляю лампочку у изголовья и остаюсь сидеть. Даю себе слово глаз с Карла не спускать, решил, подниму шум, если заподозрю неладное. Как только чувствую, что задремываю, щиплю себя изо всех сил. На минуту-другую это меня будит, но потом я все-таки засыпаю и ничего не могу с этим поделать. Рывком просыпаюсь оттого, что в палате горит свет и вокруг койки напротив толпятся белые халаты и кто-то задергивает занавеску.

— Что случилось? Что? — кричу я, но никто меня не слушает.

Уэсли с Джейком спят, хотя в нескольких метрах от них все так и носятся, а остальные смотрят только на Карла.

Потом врачи и медсестры молчат, как воды в рот набрали. Даже Уэсли не сумел выяснить, что случилось.

— Наверно, все совсем плохо, — говорит он мне. — Кто-то с чем-то промахнулся, ошибся, иначе бы нам сказали.

Он не знает, а я-то все видел, когда врачи бегали вокруг Карла и пытались его спасти, видел лужу крови из-под занавески, ножницы, которые в суматохе запихали под койку Похоже, Карл сам нашел выход.

Весь день только об этом и думаю. Больше ни о чем не получается. Если бы я не спал, то поднял бы тревогу раньше. Его могли спасти. Знал же, что будет беда, и должен был до кого-то докричаться. Это я во всем виноват.

Его койка теперь пустая. Слезаю со своей и иду туда.

— Прости, братан, — шепчу я. — Подвел я тебя.

Думаю, бабуля верно говорила: если как следует постараться, число можно изменить. Если бы я не спал, то видел бы, как Карл сделал свой ход, и все было бы иначе. Теперь я думаю обо всех «двадцать седьмых». Они еще живы.

Если я предупрежу их, заставлю себя выслушать, вероятно, погибнут не тысячи и не миллионы. Может быть, я хоть кого-то да спасу. Даже если всего несколько человек — дело того стоит, правда?

Осталось совсем немного, пора рассказывать.

Только как заставить себя слушать?

И что я должен рассказать?

Сара

Она все плачет и плачет. Не унимается. Все началось ни с того ни с сего — однажды вечером она начинает плакать. Даю грудь — не помогает. Переодеваю — тоже ничего не меняется. Беру на руки, прислоняю к плечу и хожу с ней кругами по комнате. Проходит целая вечность, и она наконец засыпает: вымоталась, вот и отрубилась.

Кладу ее в ящик, где я устроила ей постельку, и падаю на кровать. Ее плач еще звенит у меня в ушах, долгим эхо отдается от стен. Сворачиваюсь клубочком, зажимаю уши, чтобы отгородиться от него. Наверное, я засыпаю, но не знаю, сколько удалось проспать. Знаю только, что ее плач ворвался в мои сны и выволок меня на поверхность. Машинально протягиваю руку потрогать Мию. Кожа у нее так и пылает и влажная от пота.

Пробую все, что знаю: кормлю, переодеваю, пою, укачиваю. А она плачет, и плачет, и плачет.

Винни стучит в дверь и входит.

— Что у вас тут? Вижу, свет горит. Ну и услышал, да. Вот принес тебе чайку.

— Который час?

— К пяти.

— Утра?

— Ага.

— Вин, мне ее не успокоить! Она плачет и плачет! — Голос у меня тоненький и дрожащий.

— Дай ее сюда. Подержу, пока ты пьешь чай. Давай подумаем, что делать.

Берет у меня Мию:

— Господи, Сара, она прямо полыхает!

— Ну да. Вин, что делать? Что мне делать?

— Знаешь, отвезем-ка ее в больницу, в приемный покой.

— Нельзя! Там потребуют удостоверение, адрес и вообще!

— Надо показать ребенка врачу. Нельзя ее так оставить. Скажи, забыла удостоверение дома, а номер не помнишь, выдумай адрес. Все будет нормально. Посмотрят на нее и полечат. Она вон какая крохотуля и болеет, не звери же они. Поехали. Одевайся. Пойду найду ключи от машины.

У нас нет автомобильного сиденья для Мии, поэтому я сажусь назад и держу ее на руках.

— Едь медленно, — говорю я.

— Ясное дело.

Больница вся белая и сверкает. Я уже месяца три из дому не выходила, у меня от всего этого голова кругом идет. Все такое чистое, большое, деловитое. Гляжу на себя: заляпанный свитер поверх футболки, спортивные штаны. Домашние тапки на босу ногу. Вид такой, будто я спала в одежде.

— Имя, фамилия?

— Салли Харрисон.

— Удостоверение личности, пожалуйста.

— Ой, боже мой, я его, кажется, дома забыла. Так спешили…

Регистраторша смотрит на меня в упор, подняв бровь.

— Вы не чипированы?

— Нет.

— А ребенок?

— Нет.

Без предъявления удостоверения личности могут отказаться лечить. Гляжу на нее, не понимая, куда она клонит.

— Пожалуйста… — говорю я.

Бровь задирается еще выше, но потом регистраторша вздыхает и расспрашивает дальше. Даю ей выдуманный адрес и телефон и рассказываю о симптомах Мии все, что знаю.

Ждать приходится всего двадцать минут, потом медсестра ведет нас в смотровую. Туда приходит врач — совсем молодая женщина, но под глазами у нее серые круги, а светлые волосы вылезают из растрепанного хвостика.