Практически нормальная жизнь (ЛП) - Доллер Триш. Страница 16
Облегченное выражение появляется у нее на лице; она смеется.
– Я немного перестаралась, но… не знаю. Мне казалось, ты не станешь возражать.
– Я не возражаю. Но если мы вернем кое-что, ты сможешь передать оставшиеся деньги тому фонду, про который рассказывала.
Я не превратился в ярого бойскаута-добродетеля, однако после семи месяцев, проведенных среди людей, живущих в саманных хижинах без водопровода, мои взгляды слегка поменялись. Мне не нужно столько барахла. Особенно с учетом того, что через несколько недель я вернусь в Лежен, а потом в Афганистан следующей весной.
– Отличная идея. – Мама приподнимает синюю футболку, словно спрашивая "как-насчет-этой?". Я киваю. Она срывает этикетки. – Ты опять целую ночь гулял?
– Да, я был на пляже с… эээ… с Харпер Грэй.
– Она такая милая девочка, – говорит мама. – Я отказываюсь верить в сплетни, которые слышала о ней в школе.
– Какие сплетни?
– Скверные, вульгарные заявления, которые даже повторять не хочу. – Она складывает футболку, убирает ее в комод. – Знаю, она водится с Лэйси Эллисон и Эмбер Рейнолдс, но… Харпер Грэй не Ш-Л-Ю-Х-А. – Мама произносит слово по буквам, будто ей даже вслух его произнести оскорбительно. – Что за человек способен распространять подобные сплетни?
Если бы она только знала.
– Идиот.
– Вы всю ночь провели на пляже?
– Она работает волонтером в организации по защите морских черепах, поэтому мы наблюдали за тем, как новое потомство покидало гнездо.
Мама удивленно моргает. Уверен, в ее мыслях моя школьная карьера казалась более скандальной, чем в действительности.
– Серьезно?
– Ага. – Я достаю из пакета белую футболку и вполне нормальные на вид шорты "карго". – Ты не возражаешь, если я опять позаимствую твою машину? У меня дело есть.
Она роется у себя в сумке.
– Ты вернешься к ужину? Будем только ты, я и Рай.
Я улыбаюсь.
– Конечно, если мне готовить не придется.
Мама смеется, бросая мне ключи.
Быстро приняв душ и переодевшись, отправляюсь в противоположную часть города.
Прошлой ночью я хорошо провел время с Харпер, но от галлюцинаций и воспоминаний у меня начинает ехать крыша. Кошмары – тоже хреновое дело, однако они, по крайней мере, случаются, когда я сплю и не представляю опасности для окружающих. Пока. А что, если у меня начнется галлюцинация, когда я буду за рулем? Что, если в результате нанесу вред себе, или того хуже – кому-то другому?
Мой телефон звонит. Это Эдди.
– Чувак, я купил АК-47, – говорит он. – Я, Михальски и Рай собираемся пострелять завтра. Хочешь присоединиться?
Раньше, раз в несколько недель мы всей компанией забивались в чью-нибудь машину и ехали на стрельбище Tucker’s Grade, чтобы выпустить пар, побаловаться с 9-миллиметровыми, поиграть в Грязного Гарри с Глоками, дробовиками и револьвером 38 калибра, принадлежавшим отцу Эдди. Для моего друга АК – серьезная штука, но в Афганистане он есть практически у каждого. У солдатов Афганской национальной армии. Даже у фермеров, большинство из которых, так или иначе, имеет отношение к Талибану. Новизна выветривается после того, как в тебя выстрелят пару раз, поэтому я не особо впечатлен. Но какого черта. Мне нравится стрелять.
– Да, я с вами.
– Ты сейчас где? – спрашивает Эдди.
– На пути к доктору.
– Все в порядке?
– Да, – вру я. – Плановый осмотр.
– Приезжай позже.
– Постараюсь, – отвечаю я, сворачивая на стоянку перед клиникой для ветеранов. Чувствую себя виновато, но сегодня мне не хочется встречаться с Эдди.
***
Пишу свое имя на регистрационной форме. Заметив, что я – случайный пациент, администратор машет у меня перед лицом пальцем с длинным ногтем, покрытым блестящим фиолетовым лаком.
– Лучше заранее записываться на прием. – Судя по акценту, она с Ямайки, а может, с Гаити. – Но присаживайтесь… – женщина смотрит в мою анкету. – Трэвис Стефенсон, я вызову вас, как только кто-либо из докторов освободится.
Я сажусь на красный пластиковый стул в комнате ожидания, забитой людьми, совершенно непохожими на меня. Тут присутствует пара обычных с виду мужчин, но им лет под тридцать-сорок. У одного вместо ноги протез. В другом конце прохода пожилой морщинистый ветеран с металлической тростью, в штормовке и бейсболке с эмблемой авианосца "Саратога", листает старый номер Ньюсуик. От него несет нафталином каждый раз, когда он кашляет. Через два сиденья – худой, подозрительной наружности парень, возможно, лет на пять старше меня. Он не может спокойно усидеть на месте, дергает коленом, раскачивая весь ряд стульев; у него не хватает нескольких зубов.
– Ты в армии? – спрашивает парень, только ответа не дожидается. – Я служил в спецназе. Они завербовали меня сразу из лагеря для новобранцев, потому что у меня уже был черный пояс по бразильскому джиу-джитсу, так что я не нуждался в особой подготовке.
– Да, рад за тебя, братан, – отвечаю я, затем беру журнал, на обложке которого анонсирована статья о войне в Афганистане, надеясь, что незнакомец уловит намек на мое нежелание поддерживать беседу.
– Да, – продолжает он. – Я провел своих ребят через сотни секретных миссий в Африке, и, знаешь, когда взяли Саддама Хусейна? Ту операцию мы провернули.
– Конечно, чувак, как скажешь.
– Я бы до сих пор был в строю, но сломал спину после прыжка с вертолета. Они сомневались, что я вновь поднимусь на ноги, но я выкарабкался, знаешь? Хотя доктора не могут правильно подобрать мне лекарства, потому что я по шесть таблеток глотаю, чтобы избавиться от боли.
– Ага. – Я не утверждаю, что он лжет, но никого не вербуют в спецназ из лагеря для новобранцев, к тому же этот парнишка выглядит слишком молодо для участника всех упомянутых им событий.
Я переворачиваю страницу журнала, и обнаруживаю серию фотографий своей собственной кампании, сделанную фотографом, сопровождавшим нас в течение нескольких недель. Это лишь начало миссии, мы только прибыли в Афганистан и выглядели еще довольно чисто. Тогда бывалые парни называли нас с Чарли и Кевларом духами. Такое ощущение, что с тех пор прошли годы, а не месяцы.
На одном из фото изображены Кевлар и Чарли по пояс в маковом поле. Подпись гласит: "Морские пехотинцы США под обстрелом в провинции Хельманд"; тут могли быть запечатлены любые другие морпехи, но я узнал бы этих двоих где угодно.
Листаю дальше. Следующая фотография занимает полный разворот: морпех, присев на корточки на пыльной дороге, разговаривает с маленькой афганской девочкой, у которой по щекам текут слезы.
Это я.
В тот день во время патруля нас окружила кучка маленьких попрошаек. В основном мальчишки, но среди них была эта девочка; ее столкнули на землю в суматохе.
Уворачиваясь от грязных жадных ручонок, я пробрался к ней. Она плакала, а я ненавижу, когда маленькие девочки плачут.
Женщины тоже, но маленькие девочки в слезах меня просто убивают. Стоило мне присесть рядом, и ее глаза округлились от страха, будто я собирался ее обидеть. Полагаю, вполне понятно, почему девчушка так подумала, учитывая то, что я держал автомат М16, однако от меня ей достался плюшевый жираф. Она прижала игрушку к себе, словно я дал ей живого ребенка, а потом улыбнулась; у нее не было одного из фронтальных зубов.
На этом снимке я был представлен образцовым парнем, завоевывающим сердца и мысли местного населения, только в статье ничего не говорилось о том, как талибы распространяли листовки по ночам, угрожая убить людей, оказывающих нам помощь. Или про то, что большинство местных – и есть талибы. Данный снимок производит впечатление, будто мы что-то изменили к лучшему, хотя я в этом не уверен.
Я смотрю на свое фото, когда медсестра из регистратуры произносит мое имя.
– Стефенсон? Трэвис Стефенсон.
Морпеху с этой фотографии не место здесь – в клинике для ветеранов, среди стариков и обманщиков с пристрастием к обезболивающим. Этот морпех сильный. Он стойкий. Он не сумасшедший.