Ведьма - Вилар Симона. Страница 45

Хотя и сам Малк — был ли он человеком? Среди людей ему было плохо. Последний раз он ощутил это, когда относил в Киев малютку Малушу. Киев его тогда просто подавил. Все эти звуки: стук молотов, крики людей, рев и мычание животных, кашель, сморкание, ругань — словно обрушились на его привыкшую к тишине голову. А еще сдавило от навалившихся мыслей толпы. Малк будто оказался среди грохота многочисленных обрывочных мыслей людей: их недовольства, сомнений, рассуждений, обид, радости, гнева… Насилу сумел отгородиться. Хотя мысли варяга Свенельда он прочитал хорошо: несвязные, путаные от неожиданности и гнева. Малку было горько отдавать недоброму варягу маленькую Малушу, к которой он уже успел привязаться. Однако отдать отцу ребенка ему велели волхвы. Они не смели избавиться от дочери чародейки, не смели погубить или просто бросить ребенка на произвол судьбы. Погубить близкое по крови колдунье существо означало убить и частицу ее самой, лишить силы, а то и того хуже: подсознательно настроить ведьму против самих волхвов. Ибо ведьма живет не рассуждениями, а чувствами. Могла и Малфрида, даже ничего не ведая о судьбе дочери, затаить обиду на кудесников. И хотя ей так и не дали взглянуть на дитя да еще и заставили забыть о ребенке, все равно дитя было связано с матерью кровью и его надо было бережно схоронить, достойно устроить, да так, чтобы судьбы матери и дочери никогда не пересеклись — иначе данная Малфриде новая судьба могла потечь вспять. А хуже этого для кудесников, подчинивших себе ведьму, ничего не было.

Малк тряхнул головой, отгоняя эти не совсем приятные и тревожные помыслы. Да и чего волноваться? Теперь Малуша с отцом, тот пристроит ее, не обидит родную кровиночку. А о самом Свенельде Малфрида забыла напрочь. Малку отчего-то это было особенно приятно, и он заулыбался. Но тут же насторожился, ощутив рядом чье-то присутствие. Опасности не было, так как он находился под защитой Рощи, однако то, что рядом появился кто-то из обитателей Дикого Леса, Малк понял сразу. Уловил даже его мысли — не человеческие, но вполне объяснимые: похоть, восхищение, волнение. Вскоре волхв понял, кто рядом с ним. В стороне от него, возле огромной накренившейся ели, отчетливо был виден Козлиголовец. Топтался на ногах-копытах, тер трехпалыми руками сильную волосатую грудь, мотал рогатой головой. Малка, как и полагается, не видел, зато неотрывно смотрел в сторону Навьиной Рощи. Кого-то узрел на том берегу, но хода туда не имел, вот и маялся в тени да сопел громко. А из-за ручья словно смех доносился — веселый, игривый, но такой тихий, что едва был слышен за шуршанием шелестящей листвы. Малк тоже взглянул в сторону Рощи. Хотя, чего смотреть? Пока он не покажет себя, ни он, ни обитатели чародейского места друг друга не увидят.

Волхв произнес положенное заклинание, делающее его видимым, и склонился над водой ручья. Оттуда на него смотрел молодой парень с худощавым загорелым лицом, обрамленным прямыми русыми волосами, стянутыми вокруг лба кожаным ремешком. Глаза синие, спокойные, нос небольшой, ровный. Одет волхв в длинную неопоясанную рубаху, порты у щиколоток стянуты ремешками. Глянуть — так вполне человек, древлянин или радимич, из племени которых и происходил Малк Правда, вспоминал он о том редко. Почти забылось уже, что родился в обычной курной избе под городом Любечем.

И тут он различил… Нет, не мысли, голос. Тоненький такой, чуть удивленный и необычно музыкальный. Словно негромкий колокольчик прозвенел.

— О боги, какой пригожий-то!

Даже не поднимая головы, в той же воде Малк увидел отражение говорившей. Ее лицо было хорошо видно на водной глади среди отражавшихся там листьев. И лицо это было прехорошенькое: нежное, большеглазое, улыбающееся. Малк поднял голову и теперь воочию видел лесную красавицу: всю в листве и цветах, легкую, вроде бы и одетую в необычный лиственный наряд, но вместе с тем соблазнительно обнаженную. Юноша даже смутился. Хотя, бывало, и видывал уже таких лесных дев — мавками они зовутся.

Мавка сидела на стволе ивы, нависающем над ручьем. Ее стройные белые ноги почти касались воды, длинные волосы — то ли русые, то ли зеленоватые, сразу не поймешь, — окутывали ее всю, волнисто струясь по чуть прикрывавшему тело лесному наряду. Мавка игриво поглядывала на волхва, улыбалась приветливо, даже рукой поманила.

— Иди сюда. Не с козлиголовцем же мне тешиться.

И опять Малк смутился. Он знал, насколько охочи до легкой любви эти лесные девы, хранительницы зелени, оберегающие деревья и цветы. Им все равно с кем миловаться. Однако ему было известно и то, что никогда страсть мавки не бывает смертному в радость. Мавка поиграет в чувства и исчезнет, а влюбленный потом места себе не находит, мается, ищет ненаглядную, пока не сгинет. Даже если и найдутся у человека силы жить обычной жизнью, покоя ему не будет. Ни одну смертную он больше любить не сможет, так и будет чахнуть до старости. Правда, иной раз сама мавка приходила жить к человеку, даже женой его становилась. Но и тогда не было лада между ними, ибо не созданы лесные девушки для семейного счастья, тосковали подле людей, изводя и себя, и любимых, пока опять не возвращались в лес. Или гибли.

Памятуя все это, Малк и не дал себе поддаться чарам лесной красавицы. Поспешил даже показать ей свои волховские амулеты.

— Поясни, где тут брод, — велел сурово.

Мавка сперва даже огорчилась, недовольно надула губки.

— Такты во-о-о-лхв… — протянула она как-то обиженно. Но тут же вновь заулыбалась, болтая, словно малое дитя, ногами. — Отчего же тогда такой молоденький? Отчего такой красень?

— Где брод, говори! — еще строже повторил приказание Малк.

— Ax, покажу, покажу! — согласно закивала мавка.

Она грациозно соскочила на берег, побежала по высокой траве, легкая, красивая, в развевающейся одежде, в пышном венке из цветов на распущенных волосах. Скакала, улыбалась, манила рукой. Где-то за деревьями жалобно и томно заблеял козлиголовец, но все внимание мавки теперь было сосредоточено только на Малке.

Брод оказался совсем рядом. Малк снял лапти, прежде чем войти в воду (новенькие совсем, жалко было испортить), а мавка все скакала, приплясывала нетерпеливо на том бережку, досадуя на его медлительность. И как только Малк ступил под сены Навьиной Рощи, она так и подскочила, обняла, потянула к себе.

— Поцелуй меня, любый. Поцелуй!

Она была теплая, как человек. Ее легкое одеяние — то ли из паутины, то ли из трав — почти не скрывало молодого гибкого тела. А губы… Словно земляника в росе…

Но Малк сдержался. Он был служитель богов, ему надо блюсти целомудрие, чтобы не растерять силу. И его учили, как подавлять желание, успокаивать кровь. Поэтому он отвел обнимавшие его руки и сухо сказал:

— Мне к Малфриде надо.

Улыбка тут же застыла на нежном личике мавки. Она отступила, глянув исподлобья.

— К Малфриде? Да что вам всем эта Малфрида? Пошто все к ней ходите… А по мне, так даже нявки [66] молчаливые лучше, чем эта ведьма. Вон, кстати, они, глянь.

Малк отчего-то заволновался, но мавка уже тянула за рукав, указывая, он глянул и даже приостановился. Нявок он видел впервые. Эти молчаливые недобрые духи лесов вели свой хоровод в воздухе над поваленным сухим деревом. Казались они на первый взгляд светлыми и легкими — как девушки, так и юноши — и плавно плыли по кругу, держась за руки. Однако было в них что-то необычное для обитателей Навьиной Рощи: может, унылое выражение лиц, столь не свойственное радостному лесному сиянию, а может… Малк даже глаза потер. Да, так и есть. Когда, кружа в хороводе, кто-то из них оказывался к нему спиной, становились видны кости скелета, течение голубоватой крови по венам, внутренности. И эта прозрачность делала красивые лесные создания жуткими.

Нявки вскоре почувствовали, что на них смотрят, прервали хоровод. Одна из них поманила Малка рукой. Приоткрыла уста, словно говоря что-то, и у него вдруг появилось огромное желание подойти ближе, спросить печальную, что ей надобно. Но — хвала богам! — добрая мавка удержала.