Прежде чем я усну - Уотсон Си Джей. Страница 9

Я закрыла глаза. Вчера я описывала вслух свой дом, банку из-под сахара, вспоминала, как мы собирали ягоды. Помню ли я все это? Могу ли восстановить что-то еще? Надеясь вспомнить что-нибудь новое, я подумала о маме, о папе. Появлялись безмолвные образы. Блекло-оранжевый ковер, ваза оливкового цвета. Желтый детский комбинезончик на кнопочках спереди и вышитым на груди утенком. Ярко-синее пластиковое сиденье для машины и поблекший розовый горшок.

Вещи, краски… Но ничего о моей жизни. Ничего. «Где же мои родители?» — подумала я и вдруг впервые ясно осознала, что их нет в живых и я это знаю.

Я вздохнула и присела на край незаправленной кровати. Между страницами дневника лежала ручка. Почти бессознательно я взяла ее и приготовилась писать. Приставив ручку к бумаге, я прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться.

Именно тогда что-то произошло. Именно в этот миг мысль о смерти родителей запустила некий механизм, и я словно очнулась от долгого, глубокого сна. Ожила. И не постепенно, а резко. Как от удара током. Я вдруг очутилась не в собственной постели с открытым дневником в руках, а совсем в другом месте. Там, в прошлом — которое, как я думала, утрачено навсегда, — почти осязая и чувствуя вкус окружающего. Я начала вспоминать.

Вот я прихожу домой, в тот самый дом, где выросла. Мне лет четырнадцать, я ужасно хочу поскорее дописать рассказ, над которым работаю, но вижу на столе записку: «Мы вернемся поздно. Дядя Тед заедет за тобой в шесть». Я беру себе попить, сэндвич и усаживаюсь к ноутбуку. Миссис Ройс говорит, что я пишу ярко и неординарно, она считает, что я бы могла писать профессионально. Но я не знаю, что писать, не могу собраться. Я просто закипаю от ярости. Это все они. «Где они? Что они делают? Почему не взяли меня с собой?» Я смяла листок и бросила в угол.

Картинка пропала, но тут же возникла другая. Более напряженная, более реальная. Отец везет нас на машине домой. Я сижу на заднем сиденье, уставившись в точку на лобовом стекле. То ли дохлая мошка, то ли грязь. Неважно. Я заговорила, сама того не ожидая.

— И когда вы собирались мне сказать?

Молчание.

— Мама!

— Кристин, — говорит мама. — Не надо.

— Папа! Когда вы собирались мне сказать? — Молчание. — Папа, ты умрешь?

Он оборачивается ко мне и улыбается.

— Нет, солнышко. Конечно, нет. Разве что когда стану совсем стареньким. В окружении целой толпы внуков.

Но я знаю, что это неправда.

— Мы будем бороться, — говорит отец. — Я обещаю.

У меня перехватило дыхание. Я открыла глаза. Все, картинка исчезла, испарилась. Я сидела в спальне, в которой проснулась сегодня утром, но на секунду она показалась мне странной. Какой-то плоской. Бесцветной, лишенной энергии, словно я смотрела на старую, выцветшую фотографию. Как будто ураган из прошлого высосал всю жизнь из настоящего.

Я опустила глаза: вот он, мой дневник. Ручка выскользнула у меня из пальцев и скатилась на пол, оставив на странице неровную синюю линию. Сердце билось как бешеное. Я вспомнила! Причем что-то существенное, важное. Значит, ничего не потеряно. Я подняла ручку и начала быстро все записывать.

Пожалуй, я остановлюсь. Закрываю глаза, пытаясь вернуть воспоминания, и у меня получается! Вот я. Вот мои родители. Мы возвращаемся домой. Все кажется не таким ярким, немного в тумане, но главное — все на месте. Я так довольна, что все записала. Я ведь знаю, что мало-помалу воспоминание сотрется. А теперь оно не исчезнет бесследно.

Бен, наверное, уже дочитал газету. Он крикнул мне снизу, готова ли я. Я ответила, что готова. Сейчас только спрячу дневник в шкаф, надену куртку и ботинки. Позже напишу еще. Если что-нибудь вспомню.

Это написано несколько часов назад. Нас весь день не было дома, мы только вернулись. Бен на кухне, готовит на ужин рыбу. Он включил радио, ритмы джаза доносятся и сюда, в спальню, где я расположилась. Я не стала предлагать Бену свою помощь — так мне не терпелось побыстрее подняться наверх и записать все, что произошло сегодня днем. Но Бен и не возражал.

— Иди отдохни, — сказал он. — Есть будем минут через сорок пять. — Я кивнула. — Я позову, когда все будет готово.

Я смотрю на часы. Если писать быстро, времени мне хватит.

Мы выехали примерно в час дня. Ехали недолго, вскоре Бен припарковал машину у длинного невысокого здания; в каждом окне с широкими рамами сидело по сизому голубю, входная дверь обита рифленым железом.

— Это бассейн, — сказал Бен, выйдя из машины. — Он открыт летом. Ну что, пойдем?

Цементированная дорожка вилась вдоль подножия холма. Мы шли молча, слушая лишь карканье ворон на футбольной площадке, жалобный лай собаки где-то вдалеке да крики детей — обычный городской шум. Я думала об отце, которого уже нет, и о том, что я хотя бы помню об этом. По треку стадиона бегала девушка, я наблюдала за ней, пока ее не скрыла от нас высокая ограда; мы двинулись вверх по тропинке. Наконец появились признаки жизни: мальчик запускает воздушного змея, позади его страхует отец; девушка выгуливает на поводке маленькую собачку.

— Это Парламент-Хилл, — говорит Бен. — Мы часто здесь гуляем.

Я молчала. Город был виден сквозь низкие облака как на ладони. Он казался меньше, чем я представляла. Я могла взглядом охватить его целиком, до далеких холмов. Я видела башню-колосс «Бритиш Телекома», купол собора Святого Павла, электростанцию в Баттерси — они были мне смутно знакомы, хотя я не знала почему. Были и другие неизвестные мне сооружения: высоченное стеклянное здание, похожее на толстую сигару, огромное колесо обозрения — на довольно приличном расстоянии. Как мое собственное лицо, они казались чужими и одновременно знакомыми.

— Кажется, я узнаю это место, — сказала я.

— Да. Мы ходим сюда давно, и вид постоянно меняется.

Мы пошли дальше. Большинство скамеек было занято, люди сидели парами и поодиночке. Мы направились к свободной скамье, почти на самой вершине, и наконец сели. Я почувствовала запах кетчупа: под скамейкой лежал недоеденный гамбургер в картонной упаковке.

Бен осторожно подобрал его, выбросил в соседнюю урну и, вернувшись ко мне на скамейку, указал куда-то вниз:

— Это Кэнэри-Уорф. — Он указал на здание, которое даже отсюда, издали, казалось непропорционально высоким. — Башня была построена в начале девяностых. Кажется, там сплошь офисы.

Девяностые. Было так странно слышать небрежное упоминание десятилетия, которое прошло мимо меня. Господи, сколько же я пропустила! Новая музыка, фильмы, книги, а сколько событий! Стихийные бедствия, катастрофы, войны. Возможно, какие-то страны исчезли с карты, а я просто дрейфовала из одних суток в новые, ничего не запоминая. И главное, пропала огромная часть моей жизни! Сколько пейзажей, которые я не узнаю, хотя вижу их изо дня в день…

— Бен, — произнесла я. — Расскажи мне о нас.

— О нас? Что ты имеешь в виду?

Я повернулась к нему. Холодный порыв ветра хлестнул меня по лицу. Где-то залаяла собака. Я не знала, что именно спросить: он ведь уверен, что я совсем ничего о нем не помню.

— Прости, но я ведь ничего не знаю о наших отношениях. Ни как мы познакомились, ни когда поженились, понимаешь!

Он улыбнулся и подвинулся ко мне вплотную, мы сидели, касаясь друг друга. Потом положил руку мне на плечо. Я занервничала, но вспомнила, что он мне не чужой мужик, а законный муж.

— О чем именно тебе рассказать?

— Не знаю… — сказала я. — Как мы встретились?

— Ну, мы оба были в университете, — начал он. — Ты как раз работала над PhD, помнишь?

Я помотала головой.

— Не помню. Что я изучала?

— Ты окончила английское отделение, — сказал Бен, и тут передо мной, словно вспышка, возникла сцена. Я сижу в библиотеке, ах да, кажется, я тогда писала работу по теме «Феминизм в литературе начала ХХ века». Хотя, возможно, эти материалы мне понадобились для рассказов; мама не поняла бы меня, но, по крайней мере, не заподозрила бы ничего неприличного. Воспоминание так и стояло перед глазами, настолько реальное, что казалось, я могу до него дотронуться. Но Бен заговорил, и все исчезло.