Фиалки в марте - Джио Сара. Страница 44

– Зачем, Эмили? Зачем ты это делаешь? Почему не оставишь все как есть?

Похоже, она испытывала те же чувства, что и тетя, возможно, по той же причине. Они обе боялись.

– Не могу. У меня такое ощущение, что я должна найти ответы. Ради нее.

На другом конце линии замолчали.

– Мама?

– Эмили, много лет назад я тоже пыталась найти ответы, – наконец сказала она. – Больше всего на свете я хотела отыскать свою маму, встретиться с ней и, самое главное, спросить – почему она ушла, почему бросила меня. Поверь, я старалась изо всех сил! Но ничего, кроме пустоты и душевной боли, поиски не дали. Я решила, все, хватит, надо отпустить. А когда я это сделала, то поняла, что с островом тоже покончено, навсегда.

Я пожалела, что не могу посмотреть маме в глаза. Наверняка я увидела бы в них частицу той, кого она так долго искала.

– Я продолжу с того места, где ты закончила.

Мама глубоко вздохнула.

– Эмили, я так не хотела, чтобы ты об этом узнала! Меня тревожило, что ты многое у нее унаследовала: творческие способности, характер, даже внешность. Бабушка Джен тоже видела, что ты копия Эстер.

Мамины слова, будто иголкой с ниткой, сшивали разрозненные лоскуты моей жизни безупречным швом. Я вспомнила тот давний злосчастный день, когда бабушка Джен покрасила мои волосы, и поняла, что она испытывала отвращение не ко мне, а к моему сходству с Эстер. Оно так сильно пугало ее, что она решила поменять мою внешность. Подумать только, какую власть имела над ними Эстер!

– Бабушкина фата! – воскликнула я, вспомнив, как было обидно, когда мама не разрешила мне надеть семейную реликвию. – Почему ты не дала мне ее на свадьбу?

– Это было бы неправильно. Вот Даниэль – совсем другое дело! Я просто не могла отправить тебя под венец в фате бабушки Джен, ведь ты живое воплощение Эстер. Мне очень жаль, милая.

– Ничего, все в порядке.

– Мне так хотелось, чтобы ты была счастлива!

Я замолчала, тщательно обдумывая свои слова.

– Мам, есть еще кое-что.

– Что, детка?

Я зажмурилась, чувствуя тяжесть известия, которое собиралась обрушить на мать.

– В ту ночь, когда Эстер ушла из дома и исчезла, она была в положении.

Из трубки донеслись всхлипывания.

– Не может быть!

– Она ждала ребенка от Эллиота, того человека, которого любила. Обо всем написано в дневнике. Прости, я понимаю, как тебе тяжело это слышать.

Мама высморкалась.

– Все эти годы я злилась на мать, бросившую меня в младенчестве. Кто бросает своего ребенка? А теперь я хочу узнать только одно: любила ли она меня? Любила ли меня моя мама?

– Конечно! – ответила я без тени сомнения, решив, что маме нужно это услышать, и Эстер меня одобрила бы.

– Ты правда так думаешь, милая?

Ее голос – хриплый, искренний, без тени притворства – навсегда изменил мое мнение о маме. В глубине души она осталась маленькой девочкой, которая истосковалась по материнской любви. Я никогда не узнаю, какого труда маме стоило всю жизнь скрывать сердечную боль и комплексы брошенного ребенка, однако сейчас она не побоялась открыть свои чувства, и я ею восхищалась.

– Да, – твердо сказала я и потянулась к цепочке на шее. – Кстати, я тут кое-что нашла. Она наверняка хотела бы, чтобы эта вещица досталась тебе.

Я сняла кулончик в виде морской звезды, зажала в руке и кивнула сама себе. Да, Эстер была бы рада.

До отъезда остался час – мы договорились, что Би довезет меня до пристани, потом я паромом доберусь до Сиэтла, а оттуда уже самолетом в Нью-Йорк. Я упаковала чемодан, бережно спрятав сокровища, которые нашла на острове. Положила мамин детский альбом на косметичку, но потом покачала головой. Эта вещь не для Нью-Йорка, она должна остаться здесь, чтобы мама нашла ее, когда вернется.

Я вспомнила фото, которое оставила мне Эвелин, и решила, что мамин альбом – самое подходящее для него место. Прислонившись спиной к кровати, я открыла последнюю страницу, на которой не было ничего, кроме четырех черных уголков и написанного от руки слова «мама» в виньетке из цветочков. Я аккуратно вставила фотографию, закрыла альбом и бережно положила в ящик тумбочки. Как бы мне ни хотелось отдать альбом маме, сердцем я понимала, что она должна сама его найти.

– Вернусь через двадцать минут! – крикнула я и торопливо закрыла за собой заднюю дверь, прежде чем тетя успела возразить.

Мои мысли походили на зловещие свинцовые тучи, нависшие над пляжем. Что ответит Генри на мои вопросы? Видел ли он мою бабушку живой в ту злосчастную ночь? Что она сказала ему перед тем, как направить машину в пропасть?

Я поднялась по скрипучим ступенькам на крыльцо, не обращая внимания на затянутые паутиной окна и перекошенную дверную коробку, шероховатую и потрескавшуюся. Глубоко вздохнула, постучала и стала ждать ответа. Ничего. Когда я постучала еще раз, изнутри донесся какой-то шорох. Я нагнулась к окну и прислушалась: да, точно шаги, осторожные и торопливые. Приглядевшись, я заметила движение в задней части дома, потом хлопнула дверь. Я побежала за дом. В саду по-прежнему цвели фиалки, как будто чего-то ждали в своей мудрости или наблюдали. Из гаража выехала машина Генри, свернула на гравийную подъездную дорожку. Я кричала, махала руками, однако он нажал на газ, и машина скрылась в клубах пыли. На долю секунды я поймала его взгляд в зеркале заднего вида, но Генри так и не остановился.

– До свидания, милая! – По щекам Би текли слезы, когда она высадила меня у паромного терминала. – Как же мне не хочется, чтобы ты уезжала!

– Мне тоже.

Я должна была уехать, хотя оставляла на острове две незаконченные истории – свою и Эстер. В здешнем воздухе витали воспоминания и тайны, которые мешали дышать.

– Ты ведь скоро приедешь? – спросила тетя, глядя на меня печальными глазами.

– Конечно!

Если честно, я сомневалась, но хотела успокоить и поддержать Би. Я крепко обняла ее, потом вместе с другими пассажирами поднялась на паром. Под конец своего пребывания на острове я успела сделать еще одну вещь – положила в конверт с адресом Эллиота копию дневника Эстер, которую тщательно отксерокопировала в городе, и бросила письмо в почтовый ящик.

Я покидала любимый остров, не зная, вернусь ли сюда вновь, как много лет назад не знала моя бабушка.

Глава 19

На следующий день я проснулась в своей нью-йоркской постели, вернувшись к своей нью-йоркской жизни и своим нью-йоркским проблемам, которые казались сущими пустяками в сравнении с ошеломительными событиями на острове Бейнбридж: нераскрытой семейной тайной и незаконченным романом с Джеком. Вернее, уже законченным, судя по тому, что он не прислал ни одного сообщения. Надежды на радушную встречу тоже не оправдались.

– Не надо было тебе уезжать, Эм! – заявила Аннабель в присущей только ей манере. – Возвращайся на остров!

– Я решила, что могу поразмышлять о жизни и здесь. Может, напишу что-нибудь.

– Не хочу показаться бестактной, дорогая, но, по-моему, ты это говоришь последние пять лет, – с изрядной долей сарказма заметила подруга.

Я опустила взгляд на свои руки и, как всегда, когда волнуюсь, стала теребить мизинец.

– Извини. Ты же знаешь, я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

– Конечно, знаю.

– Вот и отлично. – Она сделала паузу и хитро посмотрела на меня. – Потому что подружка невесты на моей свадьбе должна быть счастливой.

У меня отвисла челюсть.

– Ничего себе! Вы с Эваном?..

– Мы с Эваном и Херби Хэнкоком. – Подруга с гордостью подняла руку, демонстрируя кольцо. – Даже не знаю, как это вышло, Эм. Последние несколько недель мы практически не расставались, а потом он пригласил меня на концерт Херби Хэнкока и в антракте сделал предложение.

Хотя я искренне радовалась за подругу, внутри меня что-то дрогнуло. Ее счастье словно ярким лучом высветило мое одиночество.