Победивший платит (СИ) - "Жоржетта". Страница 9

- Так зачем ты вышел за моего брата? - спрашиваю я, и угловатое лицо напротив каменеет. Так выглядят старые стены: сплошь темные тени и трещины.

- Польстился на то, на что не стоило, - обрезает он. - И хватит об этом.

Еще чай, вторая заварка слаще и полней на вкус, верхние легкие ноты запаха ушли, сменившись полным, открытым ароматом...

Что-то здесь не так, не укладывается в картину. Может быть, он всего лишь сожалеет о тогдашнем выборе, сделавшим невозможным возвращение к так называемым «своим», но эмоций многовато для простого раскаянья. Мало ли на войне двойных агентов; мало ли убийц?

- Ситуация щекотливая, - тщательно следя за интонациями, предлагаю я. - Но не безнадежная.

Он должен понять. Если есть хоть малый шанс на то, что к смерти Хисоки его вынудили - я прощу, как прощают оружие, но не дают прощения руке, его державшей.

Но он молчит, как молчал бы мертвец: равнодушно. И это значит… что?

Что если Хисока знал о предстоящем? По спине ледяными лапками проходится ужас. Младший не страдал излишней жертвенностью, это верно, но война меняет людей так же, как меняет границы, неоспоримым доказательством тому - сидящее напротив меня существо, так может ли быть, что Хисока взял на себя чужие грехи и погиб осознанно, позаботившись о том, чтобы не быть в посмертии обремененным долгами?

Это бы все объяснило: брак, несчастье и это олицетворение вины в кресле напротив. Следовательно, они оба знали, планировали и сделали?

- Я пойду, - подтверждая верность озарения, роняет он. Вина - как камень, что давит на плечи: не снять и не облегчить, не подставить другой опоры.

- Прости мне, - быстро говорю я, - и закроем эту тему.

До поры до времени. Он должен понимать, что я не могу иначе. А если и не понимает - что с того?

- Я сам отвечаю за свои поступки, - не шевелясь, произносит он. Молодые падки на подобные декларации, но разница в том, что в эту минуту он действительно имеет в виду то, что говорит. И это означает, что спина - лишь предлог; не за роскошь дома и мира он себя наказывает, но за то, что остался жив. А Хисока умер, позаботившись о нем. - Постарайся это запомнить на следующий раз, когда станешь мне объяснять насчет госпитализации.

Поразительно, как чаепитие сонастраивает мысли, чутким камертоном прозванивая ноты душ. Даже у таких разных собеседников.

- Уступи мне в этом, - прошу я. Он не может иначе, и я не могу, выйти из этого тупика можно только вдвоем. - Я уступлю в ответ.

Изысканное переплетение голубоватых линий на фарфоре слишком сложно, чтобы он мог проследить узор, но попытки родич предпринимает. Смущен?

- Чем я таким тебя не устраиваю? - интересуется. Несомненно, он стыдится собственного несовершенства, и пускается в объяснения. - Я знаю, что не нравится мне. Мне не хотелось бы, чтобы ко мне... прикасались цетагандийцы, помимо прочего, и я вам не верю. А ты что? Боишься ответственности?

- Не только это, - хотя и это тоже, незачем скрывать. Как объяснить доступно? - Это уродливо, когда тебя корчит от боли. Негуманно, глупо и несообразно. Если дело только в цетагандийских врачах - я найму для тебя бетанца.

- Я не предмет меблировки, чтобы меня ремонтировать, если я не гармонирую с обоями, - отчего-то злясь, отвечает он. - Все остальное можно решить. Я, например, могу написать юридически засвидетельствованный отказ. Может быть, мне самому однажды придет в голову обратиться к вашим коновалам. Но мне самому, если ты понимаешь разницу. Или у тебя на меня личные виды?

Приходится запить изумление. Он что-то слышал о старых обычаях, когда вдовы становились вторыми женами родичей умерших, и проводит параллели? Но это давно не в ходу… впрочем, ему-то откуда знать.

- Я не намерен делать тебя… партнером, - максимально вежливо объясняю. Настолько далеко семейный долг не распространяется, и хорошо. - Извини, - добавляю, испытывая некоторую неловкость. Но это вправду чересчур, барраярец в статусе моего супруга.

- Я просто расцеловать тебя готов от восторга! - шипит он, сощурившись так, что и глаз не видно. - А я уж боялся, что у вас это семейное...

Так он все же рассчитывал, судя по реакции?

- Я не знаю, из каких соображений мой брат решил на тебе жениться, но ты хотя бы смотрел на себя в зеркало? - сердито интересуюсь. Он всерьез полагал, что я могу и должен быть в восторге от перспективы оказать дикой крови подобный знак уважения? - Помимо всего прочего, я не могу спать с полутрупом.

- Вот мне еще один мотив не спешить откармливаться и обретать изящную походку, - заявляет этот наглец. - Логично?

Я уже ничего не понимаю. Или он сейчас пытается избежать горечи отказа, отказываясь самостоятельно?

- Ты же не единственный, кем я мог бы заинтересоваться, - объясняю, злясь на собственную глупость. Он примитивен, а я не могу понять, что им движет, не обидно ли? - Не болтай ерунды, я не хочу тебя ни в постель, ни в мужья. Поверишь на слово, или мне на крови поклясться?

- Желательно не на моей, - нагло посмеиваясь, уточняет он. - У тебя такой сердитый вид, словно сейчас царапаться начнешь.

- А, прошу прощения, - отрезаю. Как он умеет бесить, и никакой почтительности. - Если судить по твоему виду, я должен считать себя потенциальным насильником и уродом, раз уж, кроме насилия, у меня нет другой возможности заполучить в постель сомнительную радость в твоем лице.

- Что это у тебя за пунктик? - мягонько спрашивает он, как шелком стелет. Паршивец почуял возможность укусить, вот и кусает. - Я хоть что-то говорил про насилие? Или в вашей семье это болезненная тема?

- Как будто отношение неразвитых народов к гомосексуальности - секрет, - замечаю я. - Дикие гены…

Не брань, но биологическая закономерность. Дикие аллели, небольшие популяции, естественное деторождение как единственная возможность выживания, никакого контроля над генотипами, исключая выбраковку. В такой архаике альтернативные союзы обречены.

- У тебя каша в голове, - сообщает он, поднимаясь, и он прав. С тем и остаюсь: действовать вслепую опасно и глупо, прояснить ситуацию без дополнительных сведений невозможно, я не умею читать в сердцах.

Да и есть ли у него сердце, право слово.

Глава 4. Эрик.

Здешний гимнастический зал ухожен и обставлен не менее богато, чем парадная столовая: хозяин явно проводит тут немало времени и оставляет так же немало сил. Тренажеры, стенка, зеркало во всю стену. И несколько рапир, аккуратно сложенных в стойку. Вся машинерия смазана и настроена, чтобы при нагрузках не издавать ни малейшего скрипа, лишь тихо ухает опускающийся наземь противовес. Полная тишина, давящая или успокаивающая - смотря по настроению. Наверняка здесь есть возможность включить фоном приятную музыку, но даже знай я, где выключатель, не стал бы. Тишина помогает собраться с мыслями.

Кажется, у меня начинают вырабатываться новые привычки. Натоптанный маршрут, как у зверя по клетке или узника по камере. Комната - тренажерный зал - комната...

Обнаружил я это полезное место еще вчера.

В тот день спал я тяжело и долго, хоть беспокойно. Не худшее занятие при полном безделья существовании; нет никакого смысла подрываться рано утром, да и мои биологические часы пришли в полное расстройство после цепочки П-В перелетов, путая, где день, а где ночь. Зато, открыв глаза ближе к полудню, я, о радость, оказался лишен возможности вкушать пищу в драгоценном обществе хозяина дома. Столь же показательно вежливый, сколь и нелюбезный по сути домоправитель оставался меньшим злом. Слуга - он и есть слуга. Я офицер и фор, дома передо мной его собратья по профессии гнули спину с полной готовностью, почему бы и не здесь? Правильно, пусть обращается ко мне "господин" и "сэр" и выполняет мои прихоти. Довольно скромные, кстати:

- ... поехать в город? Взять машину? Телохранителя? У тебя есть на этот счет распоряжения?