Дикий восторг (ЛП) - Вульф Сара. Страница 40

— О?

— Приняла душ. Как прошел сеанс?

Она смеется.

— Он прошел… прошел хорошо. В основном мы разговаривали о тебе и Стэнфорде.

— Правда? — мой голос становится высоким. — Круто!

— Для тебя это было бы так замечательно, дорогая. И с твоим папой, готовым помочь с расходами, ты действительно могла бы это сделать. Ты бы познакомилась с огромным количеством новых людей и узнала бы так много удивительного.

— Ага. И у них есть потрясающие программы по обмену студентов… — я выезжаю на шоссе. — Я смотрела одну в Бельгии, она длится четыре месяца — это один семестр, но ты живешь с принимающей семьей прямо в городе, а также в программе есть вся эта фигня по культурному обмену, как например: выезды на природу или поездка во Францию на неделю, это звучит так…

Я останавливаюсь, когда уголком глаза вижу, как мама поднимает руку к лицу.

— Мам? Ты в порядке?

— Прости, — фыркает она, смеясь. — Я в порядке. Правда, все хорошо.

— Ты плачешь?

— Я в порядке, милая! Я… я…

Ее плач становится громче. Она дрожит, ее плечи содрогаются, а руки трясутся, когда она отчаянно пытается скрыть от меня свое лицо.

— Мам! — я прижимаюсь к обочине и паркую машину в парке, обнимая ее за плечи. — Мам, ты в порядке? Что не так? Скажи мне, пожалуйста.

— Н-нет, — ноет она. — Я — эгоистка. Прости. Пожалуйста, давай просто поедем домой.

— Нет! Пока ты не расскажешь мне, что заставило тебя так плакать!

Она рыдает на моем плече, и каждый отголосок ее боли разрывает мне сердце. Я не должна была так радоваться поступлению в Стэнфорд. Наверное, ей даже слышать больно меня, говорящую о такой далекой поездке.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — плачет она. — Пожалуйста, останься здесь. Ты нужна мне здесь.

Я вздрагиваю и закрываю глаза. Прижимаю ее сильнее к себе, мамин плащ окутывает нас обеих.

— Эй, все хорошо, — мягко говорю я. — Мам, все в порядке. Не волнуйся. Я никуда не уеду. Обещаю.

— Нет! Я хочу, чтобы ты поехала, — она поднимает взгляд, в ее красных глазах читается паника. — Но я не хочу, чтобы ты покидала меня. Знаю, тебе придется. Ты должна расти, учиться и жить самостоятельно. Но я не знаю, что буду без тебя делать. Прости. Пожалуйста, езжай. Пожалуйста, делай все что хочешь. Просто… просто пообещай мне, что ты вернешься и иногда будешь меня навещать, хорошо?

— Мам, я не поеду…

— Поедешь! — внезапно выражение ее лица становится разъяренным. — Поедешь, не слушай меня! Не ограничивай себя из-за меня. Я хочу, чтобы ты поехала в Стэнфорд.

— Но я не хочу.

— Нет, хочешь, Айсис. Я знаю, что ты хочешь. И отказываешься ради меня, но я не могу этого принять. Тебе нужно общаться с такими же умными людьми, как ты, дорогая. Тебе необходимы сложные задачи, и ты получишь все это в Стэнфорде. Боже, моя маленькая девочка собирается в Стэнфорд. Я так тобой горжусь. Очень-очень горжусь.

Она успокаивается, и я снова завожу машину. Мама улыбается и всю дорогу говорит о банальных вещах: о покупке продуктов, о том, что соседи сказали про ее двор и о своей работе, но я знаю, что ей по-прежнему грустно, поскольку когда мы возвращаемся домой, она запирается в своей комнате и включает музыку. Мама делает это только тогда, когда не хочет, чтобы я слышала, как она плачет. Моя грудь горит, когда я снова смотрю на брошюры Стэнфорда. Они — изумительная, неосуществимая мечта. Я не могу ее оставить. Бесполезно, я не смогу оставить маму здесь одну и с чистой совестью уехать. Я буду слишком далеко и не смогу ей помочь, если вновь что-нибудь случится, да и маме будет невероятно одиноко. Ей не станет лучше, если я уеду, ей станет только хуже. Я должна быть рядом. Очень близко. Местный колледж находится близко. Я должна остаться с ней, пока она не станет достаточно сильна, чтобы снова стоять на своих двоих, а переезд в Стэнфорд не позволит этому произойти. Блин, да поступление в университет Огайо не позволит этому случиться.

Мой путь ясен.

Мой путь всегда был очевиден.

Я кладу брошюры в ящик стола и прикрываю их старыми альбомами начальной школы. Вещи, к которым я не прикасаюсь. Вещи, к которым я никогда снова не прикоснусь.

Моя электронная почта издает звуковой сигнал, вытягивая меня из моих страданий, а затем нагромождая ими еще больше. Письмо от того же адресата, который прислал мне фотографию. Безымянный.

Привет, Айсис!

Как ты? Получила фотку, верно? Тот парень, Джек, кажется действительно крутым. Вы, ребят, уже трахнулись?

Я борюсь с желанием блевануть и фантастически проигрываю.

Тьма проникает в ванную. Она кровоточит из моих глаз и рта, которые беззвучно плачут. Я закрываю дверь и сворачиваюсь калачиком на полу, обнимая колени.

Я не в безопасности. Я никогда не была в безопасности.

Я никогда не буду в безопасности. Джек ошибается. Он ничего не сможет сделать. Он не сможет помочь. Безымянный живет внутри меня, и он всегда будет там. Тьма всегда будет там.

Внутри меня есть гнездо, и все, что нужно — это всего лишь несколько слов от парня, который меня изнасиловал, чтобы выпустить из него ревущих монстров.

— 12 –

3 года

30 недель

5 дней

Наоми недовольна тем, что я уезжаю из города. Она вообще всегда недовольна, когда я уезжаю, потому что София становится печальной, а это, вероятно, делает ее работу сложнее. Она угрюмо провожает меня до палаты Софии.

— Наоми, что-то случилось? — интересуюсь я.

— Не пытайся меня заболтать, — красноречиво ворчит она мне в ответ.

— Мне просто интересно, почему твое лицо прекраснее, чем обычно. Новый крем для кожи вокруг глаз?

— Ты действительно собираешься в Гарвард? — рявкает она. — Ты знаешь, как далеко он находится?!

— В другом штате, полагаю.

— А что насчет Софии? Что она будет делать, когда ты уедешь?

Слова Наоми, словно иглой, пронзают мое сердце. Она, кажется, замечает это, поскольку вздыхает и потирает лоб.

— Прости, Джек. Я… просто она так долго здесь находится, что я невероятно к ней привязалась, а теперь ей предстоит операция, поэтому я очень волнуюсь. Доктор Фенвол говорит, что вероятность пережить такую операцию…

— С ней все будет в порядке, — говорю я. — Она сильная, хоть и не выглядит таковой. Она переживет. Она сможет жить своей жизнью, когда все закончится.

Наоми кивает, затем открывает дверь в палату Софии и ахает. Она пуста. Я подхожу к подоконнику, где все до единой вазы, купленные мной, разбиты. Пол усеян керамическими осколками, острыми и сверкающими, и просто умоляющими наступить и пролить кровь.

— Где она? — стонет Наоми. — Я сказала ей, что ты придешь, и чтобы она оставалась в своей комнате, так я смогла бы проводить тебя сюда, к ней. О нет, о, нет, нет, нет…

— Мы разделимся. Проверь места, в которых она обычно бывает, — говорю я. — Я займусь верхними этажами, а ты проверь нижние. И спроси доктора Фенвола, видел ли он ее.

Наоми кивает, и мы выбегаем из палаты. Поднимаясь по лестнице, я перескакиваю через ступеньку, затем петляю вокруг инвалидных колясок и интернов. Софии нет в столовой, и женщины, накрывающие на стол, говорят, что не видели ее весь день. Комната отдыха практически пуста, а когда я спрашиваю любезную старушку, видела ли она Софию, она отрицательно качает головой. Медсестры, которые работают с Наоми, тоже говорят, что не видели ее. В ванных комнатах также ничего. Наконец, я добираюсь до детского отделения, где Мина с Джеймсом играют в видеоигры. Они поворачиваются ко мне, и Мина улыбается, произнося:

— Привет, Джек! София только что здесь была.

— Куда она пошла?

— Наверх. На крышу, думаю. Хотя нам нельзя там находиться.

Я целую макушку Мины, взъерошиваю волосы Джеймса и выбегаю через дверь. Четыре лестничных пролета оставляют меня запыхавшимся и с болью в боку — почему крыша? София идет туда только когда ей нереально грустно или она в депрессии. Плюс, все эти разбитые вазы? Она обожает эти вазы. Она бы никогда…