Конвектор Тойнби - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 28

— Замолчи, — тихо сказала Лора.

— Почему?

— Потому. Чем больше ты говоришь, тем меньше я могу сказать в ответ. Хватит загонять меня в угол. Хватит убивать меня вместо нее. Хватит.

Он умолк, все больше мрачнея; Лора отвернулась и, ничего не видя, пошла искать себе стакан. Прошло немало времени, прежде чем она сумела его наполнить, и еще больше — прежде чем вспомнила о его содержимом. Уставившись в стену, она спросила:

— Что ты говорил в своей молитве?

— Уже не помню.

— Неправда, помнишь. Силы небесные, Том, что же такого необратимого ты сказал?

Он покраснел и отвел взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, не смея посмотреть ей в глаза.

— Если ты имеешь в виду конкретные слова…

— Конкретные слова. Хочу их услышать. Я требую. Я это заслужила. Говори.

— Господи, — он с трудом перевел дыхание, — помню, когда мне было пять лет, мама заставляла меня молиться. Я этого терпеть не мог. Мне было тошно, я нигде не видел Бога, не понимал, с кем должен разговаривать. Это было так ужасно, что мама вскоре отчаялась. Через много лет я сам научился молиться, но по-своему, молча. Ладно, ладно, не смотри на меня так. Вот что я сказал…

Он резко встал, подошел к окну и окинул взглядом город в поисках какого-нибудь здания, не важно какого, лишь бы похожего на больницу, чтобы полностью сосредоточиться на нем. Его слова были едва различимы. Он понял это, остановился и начал заново, иначе она бы его просто не расслышала.

— Я сказал: Боже милосердный, спаси ее, спаси мою дочурку, даруй ей жизнь. Если ты это сделаешь, я обещаю, клянусь, что откажусь от самого дорого существа в моей жизни. Я обещаю порвать с Лорой и никогда больше с нею не видеться. Обещаю, Господи, клянусь.

После долгой паузы он вполголоса повторил последнее слово: «Клянусь».

Она, как сомнамбула, поднесла стакан к губам и залпом выпила бренди. Закрыв глаза, тряхнула головой.

— Вот теперь все ясно, — сказала она.

Он направился было в ее сторону, но остановился.

— Ты веришь мне?

— Хотела бы не верить, но верю. К черту все!

Она с силой бросила свой стакан и проследила взглядом, как он покатился по ковру, целый и невредимый.

— Ты мог бы пообещать что-нибудь другое! Разве нет, разве нет, нет?

— Что — другое? — Не зная, куда деваться, он метался по комнате, не решаясь поднять на нее взгляд. — Что можно пообещать Богу, чтобы это действительно что-то значило? Деньги? Дом? Машину? Отказаться от поездки в Париж? От своей работы? Ему известно, что мне все это дорого. Но я не думаю, что Богу нужны такие жертвы. На свете есть только одна ценность, верно? Для Него. Не вещи, не люди, но… любовь. Я долго ломал голову и понял, что в моей жизни есть только одно настоящее сокровище, поистине бесценное, которое можно предложить взамен.

— И это сокровище — я? — спросила она.

— Да, черт возьми. Придумай что-нибудь еще. Я не могу выдумать ничего другого. Ты. Моя любовь к тебе была такой огромной, такой всеобъемлющей, такой необходимой частью моей жизни, что я понял: это будет равноценный обмен, оправданная просьба. И если я пообещаю расстаться с тобой, Богу придется признать, каким это будет для меня ударом, какой невыносимой потерей. Тогда он просто обязан будет вернуть мне дочь! Иного и быть не может!

Он остановился посреди комнаты. Она повертела в руках поднятый с пола стакан. Медленными шагами прошлась вокруг Тома.

— Теперь я услышала и увидела достаточно, — сказала она.

— Услышала и увидела что?

— Мужчины, так или иначе, избавляются от своих любовниц.

— Неужели ты все это так истолковала?

— А как это еще можно истолковать? Ты уже давно хотел со мной порвать. Вот теперь у тебя появилась отговорка.

— Отговорка? Нет. Обязательство. Что еще, по-твоему, мне оставалось сделать?

— Ну уж, во всяком, случае, не обещать Богу бросить меня! — кричала она. — Почему меня?

— Разве ты не знаешь? Разве ты не слушала? Ты была для меня единственной ценностью, сравнимой по значимости с моей дочерью. Я любил тебя, люблю и всегда буду любить. А сейчас, хотя я знаю, что буду страдать долгие годы, я должен тебя отпустить. Кому больнее: мне или тебе? Что труднее: тебе — быть покинутой или мне — от тебя отказаться? Можешь ли ты точно, беспристрастно это взвесить и сказать мне?

— Нет, не могу. — Она снова ссутулилась. — Со мной будет все в порядке. Извини. Просто должно пройти время. Ты ведь явился всего десять минут назад. Подумать только.

Она отвернулась и медленно пошла из комнаты в кухню. Ему было слышно, как она гремит чем-то в холодильнике. Опустившись в кресло, он вцепился в подлокотники, словно боялся, как бы оно ненароком его не подбросило и не швырнуло через всю комнату.

Возвратилась она с бутылкой шампанского и двумя бокалами, ступая по полу, как по минному полю.

— Что это? — спросил он, когда она устроилась на полу.

— А как тебе кажется? — Привычным жестом она направила пробку в потолок и добавила. — Мы в свое время… с этого начали, почему бы этим не закончить?

— Ты сердишься…

— Сержусь? Это мягко сказано. Я просто в бешенстве. Мне так тошно, что хочется слечь в постель и больше не подниматься, но черт побери, уже завтра я встану. Надеюсь, хоть шампанское поможет, будь оно проклято. Возьми бокал.

Она разлила шампанское, они выпили и долго молчали.

— Стало быть, мы видимся в последний раз, — сказала она.

— Ну, зачем же…

— А разве не так? Ты уже все решил. К чему играть в глупые игры? Это наши последние пять минут. Допьешь — и уходи. Мне невыносимо, когда ты здесь находишься. Нет, я не хочу, чтобы ты уходил. Как жаль, что у меня нет молитвы, нет обещания, такого же сильного, как твое, чтобы в него верить. Я бы обратилась с ним к Богу. Но у меня нет такой силы, и никто, кроме тебя, ради меня не умрет, да и ты умрешь не по-настоящему, ты просто уйдешь. Поэтому не звони, не пиши, не возвращайся, не приходи. Знаю, знаю, что у тебя на уме… уйти — и остаться. Но тогда может возникнуть соблазн. И если ты позвонишь, мне придется выстрадать все заново. Скажешь, это низко, жестоко? Нет. По-другому я не могу. А потому… — Она допила шампанское, поднялась с ковра, открыла дверь и стала у порога.

— Уже пора? — мрачно спросил он.

— Даже не верится, пять лет прошло. Но теперь — пора.

Он встал с кресла, осмотрелся, как будто оставил здесь то, что принадлежало только ему, и не сразу понял, что оставил ее. Стоя перед ней, он бессильно опустил руки. Казалось, он не знает, куда себя девать.

— Ты прощаешь меня?

— Пока нет. Но скоро прощу, иначе нельзя. Нужно либо простить, либо перестать ходить в церковь. Дай мне время поразмыслить о твоей дочери, о том, как она едва не умерла, — и я прощу. Пережить бы эту неделю. Сдается мне, ты разрываешься надвое. Прощай! — и одними губами договорила: «Мой дорогой».

Она накрыла ему рот долгим поцелуем, но как только почувствовала нежность, оттолкнула его и сделала шаг в сторону.

Он вышел за дверь и замедлил шаги только на середине лестничного марша:

— Прощай. — Отвернувшись, он продолжил путь.

У нее брызнули слезы. Ухватившись за перила она невидящими глазами смотрела вниз.

— Как ты смеешь! — крикнула она и осеклась.

Вглядевшись в пустой пролет, перевела дыхание. Слова вырывались помимо ее воли:

— …любить свою дочь…

А потом, словно со стороны, различила остальное:

— …сильнее, чем меня?

Двигаясь ощупью, она побрела к себе, переступила через порог и захлопнула дверь, изо всех сил.

Он уже был внизу, но расслышал этот стук.

Будто захлопнулась крышка гроба.

Любовная история

В прозрачном воздухе все утро веяло не то свежими злаками, не то зеленой травой, не то цветами — Сио никак не мог определить, не мог распознать этот запах. Выбравшись из укромной пещеры, он решил обойти кругом, спуститься по склону, а уж там поднять свою крупную голову и как следует приглядеться, но сейчас его неотвязно преследовал легкий ветер, который и принес сюда сладковатое дыхание того аромата. Как будто среди осени наступила весна. Он проверил, нет ли поблизости темных цветков, которые по весне пробивались пучками из-под острых камней. Стал высматривать, не проклюнулась ли случайно зелень — с приходом весны трава быстротечной волной набегала на Марс, — но нет, скалистая местность оставалась засушливой, кроваво-красной.