И аз воздам (СИ) - Чернова Ирина Владимировна. Страница 48

— Кордел, — окликнула я его, — подождите пожалуйста, мне очень надо вас спросить, — я понизила голос, чтобы никто лишний не слышал, — скажите, может быть вы знаете, почему…Вилл так ненавидит меня, то есть Дайлерию?

— И ты еще об этом спрашиваешь? — сухо ответил Кордел. — Пить захочешь, позови.

Стукнула дверь и в комнате воцарилась тишина.

То, что Дайлерия успела наследить и тут, было понятно и без дополнительных объяснений. Кордел в здешнем мире врач, если я правильно поняла, то он лечит меня от последствий общения с геликсом. Сам геликс — непонятная субстанция, сидящая в засаде и подстерегающая неосторожных путников после захода солнца. Маги его не боятся, один файер…кстати, а что это такое? Огонь, что ли? Ну откуда я им этот огонь возьму, если я ни чуточки не маг, ничего не умею и даже не представляю, что надо для этого сделать! Щелкнуть пальцами? Попрыгать на одной ноге? Прочитать заклинания? Утешать может пока что одно — есть меня никто не собирается, привязана только потому, что нельзя трогать те места, где намазано, даже шевелиться нельзя. А где намазано-то? Посредством многократных шевелений, вздохов и дутья воздуха на себя выяснила, что неизвестный геликс оплевал меня качественно, чуть ли не по пояс. Или лишнее сползло туда, за пазуху? Ощущение на теле было неприятное, но терпимое, к тому же ко мне никто не заходил, голоса за стенкой были слышны настолько плохо, что я даже не разобрала, сколько народу там говорит и я постепенно уснула, устав от безумных предположений и воспоминаний.

Спать на спине да еще в неподвижном состоянии было сродни пытке. Я отлежала весь зад, под затылком уже была не подушка, а горячая продавленная плюха, вдобавок страшно хотелось пить и я вся извертелась на лежанке от невозможности занять себя хоть чем-то. Позвала Кордела, но он либо не услышал, либо вообще его не было в доме, никто не откликался, а пить хотелось страшно.

— Корде-ел! — орать не получается, никого рядом нет и что, так и помирать тут от засухи? Зачем говорил, что надо его позвать, если пить захочу?

Скрип двери я услышала сразу, а вот кто ее открыл — было непонятно. Открыл и молчит, как рыба в пироге. А если это кто-то из разбойников сюда пожаловал? Живет этот Кордел в жуткой глуши, заходите, люди добрые, берите, что хотите… вот меня, например…тепленькую. Сожрут с косточками и не подавятся! Тот, кто открыл дверь, то ли тихо ушел, то ли стоял и молчал у порога.

— Эй, кто тут? Ну не сама же дверь открылась…я что, глухая совсем? Слушай, будь человеком, принеси воды попить, а то умру…ну пожалуйста, а то Кордел обещал прийти и исчез…ну кто там стоит, я же не вижу ничего! Вот я бы так подошла к раненому, а он пить просит, что мне, жалко стакан воды дать? Еще неизвестно, кто в каком положении из нас окажется потом…ну что, так и будешь стоять? Ну и черт с тобой, подавись ты, обойдусь и без твоей помощи…

Я усиленно закрутила руками, пытаясь выдернуть их из петель, но в комнате заскрипели половицы и пришлось прекратить возню. Голову с подушкой приподняли и вода полилась в рот, а зубы стукались о край кружки. Почти все попало по назначению, а то, что пролилось на грудь, ощущалось как через панцирь. Хорошо, что не голышом лежу…пардон, а кто же этот добрый самаритянин?

Подушку уже опустил, кружку забрали, но стояли рядом и я слышала только чужое сопенье…

— Вилл, это ты? Я только ртом могу дышать, Кордел мне тут все залепил…ничего не чувствую. Спасибо за воду. А куда все подевались? Кордел сказал, что вечером он уже снимет мне эту маску…я уже чуть с ума не сошла, пока тут лежу! Долго еще до вечера-то?

Тяжелые шаги удалились и дверь закрылась. У-у, не доживу я до того, как Кордел разрешит вставать…

Снятие лечебной маски происходило примерно также, как происходит отдирание присохших бинтов. На размачивание и уговоры время тут особо не тратили — ловкие пальцы подцепили краешек около уха, оттянули и долго мяли и гладили кожу под ним, потом знакомый баритон вынес свой вердикт:

— Все прошло нормально, восстановилось быстрее, чем я думал, можно снимать.

— А-а-у-у-уй…

— Ничего, все нормально, лежала смирненько, рубцов не вижу…можно и руки теперь отвязать, если только обнимать меня не полезешь…

Темноволосый мужчина с круглым добродушным лицом, обрамленным аккуратной бородкой придирчиво осматривал меня со всех сторон, нажимая пальцем на кожу и внимательно разглядывая то, что получилось. Я скосила глаза вниз и увидела сплошное младенчески розовое пятно с неровными краями, повернула голову направо-налево, точно такая же граница проходила по плечам. Кожица была тонкая, немного лоснилась и выглядела страшновато из-за сосудиков под ней.

— Чего рассматриваешь так? Новая кожа всегда такая, со временем пообветрится на воздухе, под ней проляжет тот же слой, что и везде, сосудов не будет видно. Твоя старая была вся разъедена геликсом, оставь я ее — только народ пугать! Мы тебя быстро принесли, да мазь у меня была готовая, вот все меньше, чем за три дня завершилось. Брови с ресницами так быстро не отросли, но это уже не смертельно, через месяц будешь, как новенькая! Зеркало знаешь где, иди, смотрись, — подтолкнул он меня в плечо. — Вон рубашку одень, — положил рядом серую вещицу с длинными рукавами. Твоя старая вся в дырках, я ее выкинул.

— Спасибо, — натянув рубашку, я пригладила волосы и потрогала пальцем брови. Гладкая кожица…месяц ждать, говоришь?

Небольшая комната, в которой я лежала, имела узкое окно и размером была не больше восьми-десяти метров. Лежанка в углу, скамья, маленький стол у окна, полки до самого потолка, заставленные книгами — вот и вся нехитрая обстановка. На полу — домотканые коврики, одеяло из лоскутков, смешные занавесочки в цветочек, за которыми уже темнеет. Идти смотреться в зеркало? Интересно, конечно, но внешность-то изначально не моя, чего о ней болеть?

Вторая комната, с большим столом и лавками, имела два окна, связки сушеных трав по всем стенам и великое множество непонятных корешков, палочек и пучков серой соломы с ниточками и ленточками, развешанных по всем дверным и оконным косякам. В одном углу стоял большой ларь с резьбой, в каких раньше хранили муку и крупу, над ним висели открытые полки с большими тарелками и полотенцами из белого материала с цветной вышивкой. Походив по горнице, я так и не нашла никакого зеркала и обратилась к Корделу, наблюдавшему за мной из дверного проема.

— Так и не видишь? А ты прямо посмотри, вон в том углу, — ткнул он пальцем и зеркало сразу нашлось.

О странностях поиска я перестала задумываться сразу же, как только посмотрела на отражение. И раньше-то Дайлерия красотой не блистала, а уж после лечения и подавно. Снятую «шкурку» Кордел держал в руке, свернутую в трубочку и мне поначалу захотелось напялить ее назад, до чего неприятно было отражение. Волосы сохранились, морда лица стала кукольно-гладкой и розовой, а в сочетании с безбровостью и отсутствием ресниц — какой-то безликой, как будто гримом все закрасили. Равнодушно поковыряв пальцем брови и губу, где еще не до конца зажила трещина, я села за стол.

— Что, не понравилась себе? — деланно участливо спросил Кордел, присаживаясь напротив.

— Это не я, — пожала я плечами.

— Ну хорошо, это не ты, — согласился он, — а где тогда ты настоящая?

— Не верите, а жаль. Настоящая я далеко отсюда, я даже не знаю, как по-вашему называется тот мир, где я жила. У нас он называется Земля…

— И как тебя звали там, в твоем мире? — с интересом ребенка, которому рассказывают новую сказку, спросил Кордел.

— Валерия.

— Валерия, Дайлерия, по-моему, ты ничего не потеряла…или все же потеряла? Лерия, так просто, даже имя не поменялось.

— Нет, Кордел, дело не в имени, — я решила не поддаваться на уничижительный тон, на провокации и прочую лабуду и говорить все, как есть, — я потеряла себя, свое тело, а это, — я ткнула пальцем в себя, — принадлежит совершенно другой женщине. Она должна была вернуться, точнее, все вернуть на старые места, меня ко мне домой, сама — сюда. Но этого почему-то не произошло и я теперь не знаю, что мне делать.