Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна. Страница 22

Боголюбовские красавицы возвещать о том, что постятся, не стали – на удивление. Смуглая Юлия ловко разложила по тарелкам остывшую картошку, облизала пальцы и спросила, нет ли яблочного сока – запить виски.

Саша выразил немедленную готовность поискать, убежал в дом и вскоре вернулся с двумя банками, большой и маленькой.

В маленькой оказалось земляничное варенье, а в большой яблочный сок.

– Старый директор гнал, – объяснил он, отколупывая с трехлитровой банки жестяную крышку. Внутри тяжело, как ртуть, плескался тягучий и мутный яблочный сок. – Здесь у всех яблоневые сады и в урожайный год яблок горы!.. Еще даже антоновка осталась настоящая. Теперь ее почти нигде нет, а тут уцелела.

Красавицы слушали с интересом. Саша чувствовал себя дураком.

– Да, – молвила Лера, когда он дорассказал про яблоки, – какая у вас интересная жизнь.

Все махнули виски – фрондерствующий Андрей Ильич присоединился, – запили директорским соком цвета темного меда и зажевали мясом, сделав вдумчивые лица.

– Мотя, иди сюда. Банкет продолжается.

Саша, который понимал, что нужно говорить, просто чтобы не молчать, иначе дело кончится крупной ссорой, рассказал немного про Мотю и ее несчастья.

– Мы ее сегодня вымыли, и она теперь от Андрея не отходит. А ведь усыпить хотели, проходу не давала, кидалась на людей!..

– Я не знала, что ты любитель собак, – заметила Лера сдержанно.

– Я не то чтобы собак люблю, – откликнулся Андрей Ильич с любезностью в голосе, – я издевательств терпеть не могу!.. Вот когда один над другим издевается, ненавижу просто. И не важно над кем, над собакой или над человеком.

– Ну да, – согласилась или не согласилась Лера. – Конечно.

Луна выкатилась из-за леса и повисла между старыми яблонями, голубым светом залило прошлогоднюю траву, бок деревянного дома и дорожки. Пахло дымом и прелой листвой, и стало совсем холодно.

Андрей Ильич ушел в дом и долго не возвращался. Совершенно изнемогший Саша рассказывал красавицам про музей – очаг культуры и животворный источник, – про окрестные озера и леса, полные зверья и птицы, про минувшее Рождество и лошадь Звездочку, опрокинувшую сани. Красавицы слушали из последних сил, позевывали в кулачки.

Вернулся Боголюбов и сообщил, что постелил красавицам в кабинете на диванах. Ванна в кухне, а дальше сами разберутся. Они тут же выразили немедленную готовность разбираться и, к Сашиному изумлению, в два счета убрали со стола остатки пира, оставив композицию «Медведь на воеводстве», стаканы и выпивку. С его точки зрения, хрустальные пальчики подобных див служат исключительно для того, чтобы взбивать локоны.

– Какие… красивые девушки, – сказал он негромко, когда они убрались в дом.

– И ловкие, – поддержал Андрей Ильич. – Сверх всякой меры ловкие! И ты зря старался. Плевать они на тебя хотели.

– А… кто это? Откуда они взялись?

– Взялись, по всей видимости, из Москвы, больше неоткуда. Юлька – моя сестра, а Лера бывшая жена.

– Чья? – глупо спросил Иванушкин.

– Моя же. У них то и дело случаются проблемы в личной жизни. Неразрешимые.

– Елки-палки.

– Я думал, хоть тут… – И Боголюбов махнул рукой на луну. Мотя подняла голову и навострила уши.

Помолчали.

– Может, на самом деле им помощь нужна? – наконец предположил Саша. – Не зря же они столько километров проехали. Может, имеет смысл поговорить?

– Я разберусь, Саш.

– Мне бы кастрюли забрать.

Крадучись, один за другим, они вошли в дом, где было тихо, ни звука, и пробрались на кухню. Вся посуда была перемыта, отчищенные кастрюли стояли на плите.

Саша улыбнулся. Ему понравились отчищенные кастрюли, и вдруг стало интересно как-то по-новому, всерьез.

Он решил, что завтра непременно выведает у Боголюбова, что приключилось у красавиц, зачем они приехали. Ни в какие «личные» проблемы он не поверил.

Наутро после бессонной ночи, давшейся трудно, Андрей Ильич струсил окончательно и ушел из дому еще до девяти, чтобы не встретиться с родственницами, бывшей и настоящей. Он решил, что в крайнем случае посидит до открытия на лавочке перед музеем, и наплевать, кто и что подумает!..

Он кругом обошел собор с колокольней – собор был подновленный, недавно отремонтированный, а колокольня запущенная, облупившаяся, видно, руки еще не дошли. Над речным обрывом школьники рисовали утро, учитель переходил от одного мольберта к другому и показывал, как надо рисовать. По Красной площади расхаживали ленивые и толстые голуби. Андрей Ильич их пугнул: он не любил голубей.

– Что это ты шикаешь?! – недовольно спросили из-за спины, и он оглянулся. Грузная седая бабка с холщовой сумкой погрозила ему палкой. – Лучше бы хлебца птичкам покрошил! Ты чей такой?

– Я из музея, – ответил Андрей Ильич.

– Из музея, а шикает!..

Она утвердила свою палку, оперлась на нее локтем и достала из сумки полбатона. Со всей площади к ней ринулись голуби, из кустов порхнули стремительные воробьи, в одну минуту на тихой дремотной площади возник птичий базар и драка.

На углу Земляного Вала Андрей Ильич обнаружил, что идет не один. За ним в некотором отдалении следует сторожевая собака Мотя, за которой он как следует поухаживал: обработал ссадины и раны антисептиком, почесал за ухом, потрепал по шее и велел сидеть дома и караулить.

– Зачем ты за мной идешь? – спросил Андрей Ильич, обрадовавшись компании. – Ты что должна делать? Ты должна дом стеречь!..

Мотя приблизилась, посмотрела умильно и немного помела хвостом.

– Пойдем тогда ошейник покупать!

Некоторое время они посидели на траве возле зоомагазина, дождались глазастую девчонку, которая издалека закричала:

– Открываю, открываю!..

Она погремела ключами, распахнула дверь, подперла ее кирпичом и вбежала внутрь. Следом за ней они вошли в тесное помещение, заставленное пакетами и банками и увешанное клетками с кенарями. Андрей Ильич полюбовался на кенарей.

– Птичку хотите купить? – спросила девчонка, появляясь за прилавком.

– Ошейник, вот для этой собаки.

Он долго и с чувством выбирал ошейник. Мотя дальше порога не шла, следила за ним внимательным и настороженным взглядом, не понимала, что это он задумал, да и пахло в крохотном помещении тревожно и странно. Боголюбов снимал с крючков ошейники, подходил и прикладывал к Моте. Девчонка ему помогала и веселилась, а Мотя косилась.

Красный ошейник Боголюбов отверг, решил, что слишком гламурно, купил голубой с коричневыми заклепками и еще кожаный поводок.

– Вы из первого дома, да? Вчера Саша прибегал, сказал, что вы собаку моете!

– Мы из первого, да.

– Тогда зачем вам поводок? Она непривычная. У нас собак на поводках не водят.

– Ничего, привыкнет, – сказал Андрей Ильич, который понятия не имел, куда и зачем станет водить Мотю на поводке. – Так положено.

Дальше они пошли тем же порядком. Боголюбов с поводком в руке впереди, а чуть позади Мотя в голубом ошейнике.

В «Калачной № 3» они купили серого хлеба и бутылку кефира на завтрак, а в хозяйственном спросили, когда завезут гамаки.

– Затрудняюсь сказать, – ответил сухонький старичок в синем рабфаковском халате. – Давненько ничего такого не было. Вот, к примеру, есть в наличии качели детские. Не желаете?

Боголюбов покачал головой.

– Тогда имеет смысл на строительный рынок заглянуть. Который рядом со станцией. Там такого товару навалом, а к нам не возят.

На скамейке возле музея Боголюбов открыл кефир, глотнул, поморщился, – как только он откинул голову, сразу стало больно, – отломил горбушку и стал жевать.

– Хочешь?..

Мотя из деликатности взяла кусочек. Она никогда не ела так вкусно, как вчера, и воспоминания о жареном мясе были еще свежи и волновали. Кроме того, давно забытое чувство чистоты и сытости, всеобъемлющей, окончательной чистоты и сытости, настраивало на благородный и возвышенный лад. Она чувствовала себя не пропащей и нищей, а благородной собакой при хозяине и изо всех сил старалась ему угодить, чтобы он в ней не разочаровался.