Кошкина пижама - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 23

Она перемеряла три платья, и ни одно не было ей впору. Сейчас они словно принадлежали кому-то другому. От волнения она так покраснела, что к ней не шла никакая одежда. От жара ее стройное тело располнело, так что все платья, казалось, стягивали его корсетами. А тут еще пудра рассыпалась по полу, как снег, а губы неровно накрасились, и она взглянула на себя в зеркало с изумлением, будто увидела там привидение.

— Бог мой, Лидия! — показалась в дверях Хелен. — Он всего лишь мужчина.

— Он Джон Ларсен, — возразила Лидия.

— Это еще хуже. Волосы дыбом, руки ниже колен, тонкогубый, глазки бегают, и вот он здесь — здрасьте пожалста!

Лидия расплакалась. Она сидела и смотрела в зеркало на свои слезы.

— Прости, — сказала Хелен. — Но он такой дурак.

— Хелен!

— Ты моя родная сестренка, вот и все.

— А для меня он бог.

— Не надо больше плакать. Раз он для тебя бог, пусть будет бог. Теперь, когда наши родители померли, я тебе как мать, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. У меня было достаточно мужчин, чтобы сказать: они все придурки и лгуны, все до единого. Цирк уехал, а эти остались: макаки, клоуны и свистуны.

Лидия пребывала словно во сне.

— Для меня он добрый, красивый, порядочный. На улице с нами раскланивается. Он ведь никогда не был у нас в доме, а? Ни разу слова плохого не сказал. И тут вдруг сегодня звонит мне по телефону и говорит, что хотел бы заскочить на часок со мной повидаться. Я весь день плакала, так счастлива была. Я же годами не решалась ему позвонить. Я видела его перед табачным магазином «Юнайтед сигар» с тех самых пор, когда мне минуло шестнадцать, это было двадцать лет назад, и мне всегда хотелось остановиться и сказать ему: «Я люблю тебя, Джон, увези меня отсюда, будь моим». Но всегда проходила мимо. И, знаешь, иногда в последние годы, когда мы с тобой проходили мимо, мне казалось, в его глазах было что-то такое, будто он тоже меня узнал. Но он всегда только улыбался и небрежно приподнимал шляпу.

— Таким штукам мужчины набираются друг от друга. С фасада просто дворец, а посмотришь с тыла — нужник нужником. Так что подправь макияж и надень к своему красному румянцу что-нибудь зеленое.

— Я не хотела плакать так, чтобы лицо раскраснелось. — Она посмотрела на расплывшиеся губы на скомканном платке. — Хелен, Хелен, и с тобой было то же самое десять лет назад, когда ты любила Джейми Джозефса?

— Каждое утро мои простыни были горячие, хоть водой заливай.

— О Хелен!

— Но потом я узнала, что он играл со мной в наперстки, знаешь, как в цирке. Он потребовал, чтобы я все поставила на кон. Я была молода. И послушалась. Я была уверена, что если и растрачусь вся в пух и прах, то в нужный час буду знать, где его найти. Но час настал, я подняла один из трех наперстков, а Джейми и след простыл. Покатил со своим цирковым номером: по улице, по улице, а потом из города по «железке» — только его и видели. Интересно мне знать, хоть одной из женщин удалось найти Джейми?

— Ох, не надо так, пусть сегодня у нас будет счастливый день!

— Будь счастлива тем, что ты счастлива. А я буду счастлива тем, что я цинична, и посмотрим, кто из нас в конце концов будет счастливее.

Лидия нарисовала себе новые губы и растянула их, в улыбке.

Стоял теплый сентябрьский вечер, и первые дымки костров поднимались среди кленов вокруг старого, дряхлеющего дома. Лидия, словно привидение, ходила по темной, как пещера, гостиной; все огни были потушены, кроме ее пылающего розового румянца, так что она издалека заметила его движущуюся, как в мелодраме, фигуру еще прежде, чем он повернул к дому и решительно зашагал по дорожке, шурша опавшей листвой. Она слышала, как он на ходу насвистывает какую-то осеннюю мелодию. Она наспех стала придумывать, что говорить, но слова приходили на ум и на язык в виде скомканного, бессвязного набора букв, в котором тонул и кружился ее разум. Она снова расплакалась, и напыщенные слова смылись и растворились в потоке этих слез, а руки и ноги едва не растеряли навек все заученное изящество движений. Она прервала этот процесс, хорошенько шлепнув себя по щеке. Вот он уже поднимается по ступеням безмолвного дома, вот он звонит в серебряный колокольчик, снимает соломенную шляпу, которую он надел слегка не по сезону, трижды прокашливается, словно посетитель, старающийся привлечь внимание нерадивого служащего. Он что-то бормотал про себя, как будто в панике повторяя роль.

— Добрый вечер!

Джон Ларсен отпрянул от двери, словцо ему выстрелили прямо в лицо из пистолета. Пораженная звуком собственного голоса, внезапно вырвавшегося из ее груди, Лидия лишь стояла, покачиваясь, в дверях, пока наконец лицо пришедшего с улицы мужчины не обрело прежнюю улыбку, которая вновь оказалась кстати. Затем, сама не зная как, Лидия открыла дверь и вышла на веранду.

— Какой замечательный вечер, — сказала она. — Давайте сядем здесь, на качелях.

— Отлично, — произнес Джон Ларсен, когда они уселись в затканной виноградом тени укромных садовых качелей, скрытых от посторонних глаз.

Он помог ей сесть, поддерживая за локоть, и место, которого он коснулся, загорелось огнем и заныло, словно ожог, след от которого останется на всю жизнь. Голова ее закружилась, она села на скамью, и все вокруг закачалось вверх-вниз; она подумала, что ей дурно, но потом поняла, что это качели раскачивают ее вверх-вниз, а рядом все так же молча сидит мужчина, который неловко вертит в руках свою шляпу, прищурившись, разглядывает ярлычок с обозначением размера, марки производителя и цены. В его руках эта шляпа выглядела словно плетеная мебель. Он то и дело запускал в нее руку, будто ища там слова, чтобы завязать разговор, затем смущенно вскидывался, словно собираясь подняться и удрать из гостей. Должно быть, он потерял все слова где-то между верандой и дорожкой, ведущей к дому.

Лидия была сама не своя, ее лицо пылало, как факел, кожа горела, обожженная приливом крови, кости ныли от жара, и тут она почувствовала, как ее распухшие губы произнесли:

— Приятно видеть вас, мистер Ларсен.

— О, зовите меня Джон, — ответил он и качнул скамейку, оттолкнувшись ботинками, которые теперь почему-то ужасно скрипели на разные голоса при каждом движении.

— Мы очень надеялись, что однажды вы к нам заглянете, — сказала Лидия и тут же поняла, что сболтнула лишнее.

— Правда, это правда? — Он повернулся к ней и смотрел на Лидию с детским восторгом, так что ее слова оказались кстати.

— Да, мы часто говорили, что хорошо бы вам заглянуть к нам.

— Я так рад, — сказал он, сидя на краешке качелей. — Знаете, я пришел сегодня поговорить об одном очень важном деле.

— Я понимаю.

— Правда? Вы догадались?

— Думаю, да.

— Я так много лет знаю вас и вашу сестру, мимоходом обмениваясь несколькими словами, — продолжал он. — Я так много раз видел, как вы идете мимо. И у меня никогда не доставало смелости…

— Спросить разрешения зайти к нам.

— Именно так. До сегодняшнего вечера. И вот сегодня я набрался храбрости. А знаете почему? Сегодня мой тридцать четвертый день рождения. И я сказал себе: Джон Ларсен, ты стареешь. Ты слишком долго бродил по свету, слишком много скитался. Веселая жизнь для тебя закончилась. Пора осесть. А где лучше осесть, чем в твоем родном городе, Гринтауне, и в нем, конечно же, найдется девушка, по-настоящему красивая девушка, которая, может быть, даже ни разу не взглянула на тебя…

— Еще как взглянула… — уклончиво сказала Лидия.

Он опешил от счастья.

— Я даже мечтать не мог!

Он снова откинулся на спинку качелей, улыбаясь.

— В любом случае, сказал я себе, ты должен зайти к ней домой. Заявить о себе. Высказать все. Но я не решался. Видите ли, бывают иногда женщины такие прекрасные и далекие, неосязаемые, такими и должны быть женщины. А я трус. Правда, правда, я трус, когда дело касается женщин. Правильных женщин. Как вы посоветуете мне поступить? Я решил сперва прийти к вам, поговорить с вами, все спланировать — а вдруг вы мне поможете.