Сказания земли Ингесольской (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 16
Мильда родила второго ребенка раньше срока, Урай боялся и за жену, и за маленького. Пришел с Чигира Ланеге, воткнул лыжи в снег возле Ураева забора. Вышел часа через три — и прямиком обратно на остров. Счастливый отец на радостях, что все в порядке, громко пел у себя во дворе.
Ирена постояла на крыльце, посмотрела, как поземка заметает лыжню, вернулась в библиотеку.
Заболела старая Маканта. Переживал весь поселок. Ойе, вдруг помрет? Кто будет говорить людям, когда закипит котел? Ланеге сидел над ней три дня, ничего не ел и не пил, отгонял болезнь — и отогнал. Хороший у нас шаман, сильный. Далеко ушла старухина душа, долго надо было звать и искать, но нашел, привел обратно. Ирена проходила мимо дома Маканты, останавливалась, трогала пальцем торчащие из сугроба лыжи. Можно было войти, сесть рядом с родней старухи, никто бы не прогнал, подвинулись бы, и все, — не посмела. Потом видела, как он медленно и тяжело брел через озеро. Сердце сжалось, хотелось догнать и подставить плечо… варак!
Он приходит в Тауркан только по делу. И ко мне у него дел нет.
Оно и к лучшему.
И не зовет больше. Я сама хотела — чтобы не звал.
Если бы ты меня позвал, я бы не сердилась, Ланеге…
Как ты там, совсем один, еле живой от усталости после трех суток бдения, со своим тяжелым роком и куревом?
Или ты не один, и тебя ждет та, в рыжей шубе, метет избу пышным рыжим хвостом? Она помогает тебе подняться на крыльцо, она ставит для тебя чайник, она подбрасывает в печь дрова, и она обнимает тебя и гладит твои волосы? И ты опускаешь на ее колени тяжелую усталую голову?
Так ли, не так — это совершенно меня не касается!
Я — не буду — о тебе — думать!
Села перед телевизором, поставила наугад первый попавшийся диск — побежали титры на фоне нежно обнявшейся пары, прекрасная донья до тошноты напоминала ту, в рыжей шкуре. Выключила поскорее. Нет уж, лучше про пески, тушканчики там всякие, верблюды… «Этот огромный мир», выпуск 42-й… Барабаны! Что у них, другого музыкального фона не нашлось? Все барабаны мира стучат в ритме моего сердца!.. Ачаи…
Заперла библиотеку ровно в семь, добралась до кровати, не зажигая света, и упала. Раз ты все равно не идешь из головы, ладно, буду думать о тебе.
Закрыла глаза, положила руку на теплую шкурку Коша, слушала мерное урчание, в пальцах отдавалась чуть заметная вибрация кошачьего моторчика.
Зачем я здесь, Ланеге? Ты так и не ответил мне, почему — именно я. Хозяин озера велел… почти. И ты позвал, и я пришла, не зная, что меня зовут — и кто именно зовет. Для чего? Что надо от меня, бессмысленного варака, духам Ингесолья? Никогда не поверю, будто во мне есть хоть что-то… я же соблазн для малых сих… ничего не понимаю.
Вытащила из-за ворота круглую деревяшку с прорезями, стиснула в кулаке. Ты заманил меня сюда, шаман, а теперь бросил. Нет, если со мной что стрясется, ты прибежишь широкой волчьей рысью, но пока я здорова… а что внутри болит — сама виновата, варак, кто меня просил смотреть на тебя слишком пристально?.. я хочу видеть тебя, шаман, почему же ты не зовешь меня больше…
Губы шевельнулись сами по себе: ачаи… Вот, и имя мне дали — водяное. Утеку между пальцев, впитаюсь в эту землю, прорасту осокой… или чем я там должна прорасти? Ты сказал — я увижу, что за цветок. А вот пойду и посмотрю прямо сейчас.
Подумаешь, зима. Босые ноги легко ступают по снегу, не приминая его — потому что это не на самом деле, это я сплю. И вовсе не холодно.
Вокруг темно, только снег под ногами светится и искрит. Я иду, как ходят только во сне. Шаг — со двора на берег, другой — с берега на озерный лед, заметенный снежными волнистыми барханами, как в фильме про пустыню, только маленькими. Третий — на крутую тропу, что поднимается на заросший лесом остров. Четвертый — под деревья, навстречу мерцающему впереди золотистому светлому шару. Пятый — в июль.
Огромная ель, лампа светит, под ногами толстый ковер из сухих игл, старые растопыренные шишки впиваются в босые ступни.
Человек под елью сидит, положив руки на согнутые колени, опустив голову на руки, лица не видно, длинные волосы по плечам. Молчит. Не шевелится.
Ирена подходит вплотную, опускает руку, погружает пальцы в жесткие темные волосы. Человек поворачивается не глядя, утыкается лбом в ее бедро. Глухо:
— Я тебя не звал.
И разжимает правую ладонь. В сухие иглы падают щепки.
Острые, как лезвия, с одного конца, гладкие, округло-вытянутые — с другого. И круглые вырезы ладов.
Он и не мог звать. Он разломал свой манок.
А на ладони кровь.
Ирена опускается на колени и крепко прижимает к себе его голову.
— Я пришла незваной.
Обнял, вздохнул.
— Ты спишь, Ачаи.
— Я знаю.
— Я хотел, чтобы ты пришла.
— Я знаю.
— Никогда не приходи ко мне наяву.
Хорошо, что это сон. Во сне можно говорить все, что в голову взбредет.
— Никогда не пытайся мне приказывать, шаман.
Он поднимает голову, смотрит ей в лицо:
— Вот как, охо-дай?
— Вот так, охон-та.
Глаза в глаза. Молчание. Неохотно, через силу:
— Я опасен для людей, охо-дай. Со мной рядом нельзя быть долго. Я не могу постоянно держать защиту.
Она качает головой.
— У меня даже забора нет.
Она улыбается.
— Я открыт для духов. Тебе — нельзя.
Она гладит его щеку.
— С чего ты взял, что мне нельзя, охон-та? Разве что твоя женщина меня убьет.
— Моя женщина?
— Рыжий мех.
— Она не женщина, она куница. Но да… моя женщина, да. Она может и убить. Я ее бросил.
Вот почему она так была зла.
— Давно?
— В июле.
— Значит, не из-за меня.
— Почему не из-за тебя, Ачаи? Именно что — из-за тебя.
— Меня же здесь не было.
— Как это не было? Вот же ты. В июле.
Тихий плеск озера. Ветви шевелятся. Багульник и хвоя. Ветер с воды. Я сплю, я знаю, подольше бы не просыпаться.
…Сердитый мяв.
Кош встал и ругается. Время ужинать, а ты тут спишь и улыбаешься.
— Извини, кот. Сейчас…
Кошак грозно урчит над миской, пугая свою порцию рыбы.
«Никогда не приходи ко мне наяву».
А я почти что обещала, что приду.
Надо ли держать обещания, данные во сне?
Думала долго. Листала «Сказания», всматривалась в лица, морды и хари. Может быть, вот этот так хотел меня съесть. Или этот. Или вон тот…
Ланеге знает их. Он среди них живет. Будем следовать его указаниям.
Мясной пирог с клюквой. Это я уже умею.
Одеться потеплее. И, пожалуй… нацеплю-ка я мои варакские значки. В знак серьезности намерений.
Солнце скоро коснется верхушек деревьев. Пора.
Встала на лыжи и пошла в лес — искать упавшую ель.
Нашла. Успела. Как раз самый закат.
Положила на ствол пирог, отвернула полотенце. Поклонилась трижды — низко, медленно. Уважительно.
— Мудрый Линере-хаари, дай мне, глупой, совет.
Мягко хлопнули большие крылья, упала с ветки горсть снега, рассыпалась в воздухе мелкой взвесью. На ствол опустилась большая белая сова, наклонила круглую башку, моргнула глазищами. Зрачки вертикальные. Когти на лапах здоровенные.
Покосилась на пирог, щелкнула клювом.
— Я знаю, что нужно уметь спросить, Линере-хаари. Но я варак, я еще не знаю, где у рыбы хвост. Прости меня, если спрошу глупо.
Сова сидела, моргала.
— Линере-хаари, скажи мне, будь любезен. Зачем я здесь, в Тауркане, почему меня призвали сюда духи Нижнего мира — а может быть, не только они?
На круглой башке, оказывается, вовсе не совиный клюв — крючковатый человеческий нос, а под ним безгубая щель рта, окруженная маленькими изящными перышками.
— Ты жадная, Ачаи, — скрипучим голосом произнес, кривясь, рот. — За один пирог три вопроса. Да я сегодня в настроении. Ты здесь, чтобы здесь жить. Тебя призвали, потому что ты подходишь. — Прищурил один глаз. — Определенно подходишь, я так им и сказал. Духи Нижнего мира — да, но не все. Некоторые возражали.