Сказания земли Ингесольской (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 23
И среди всего этого — слабо намеченная тропа.
— Оэй… — позвала Ирена. Голос канул в тишину, впитался в воздух.
Оглянулась назад — все то же.
По спине пробежал неприятный холодок. Куда меня занесло… Попробовала вернуться по тропе назад — не могла же я уйти далеко, всего несколько шагов… и еще несколько, и еще, и — действительно посветлело, только под ногами захлюпало всерьез. Не сухая зарастающая просека — болото, чахлые худосочные стволы в пятнах лишайника, мох густой и жирный, а тропа почти исчезла — может быть, она здесь, а может быть, левее, не поймешь… но в любом случае через болото я не проходила, лучше не соваться.
Придется идти, куда ведут.
Сразу стало суше.
Сколько шла — она не знала. Вроде бы не очень долго. Тропа обошла очередное поваленное дерево, поросшее мхом, вильнула — и стало светлее, впереди показался жидкий подлесок, за ним просвечивала деревянная постройка. Дом. Обыкновенный дом, высокое крыльцо, вокруг забор. Знаки на заборе незнакомые, в деревне не такие. Калитка настежь. Пахнет сосновой смолой и дымом.
Дверь распахнулась, на крыльцо вышла молодая женщина в расшитом бисером кожаном наряде. Жарко в такую-то погоду, зато ни один комар не прокусит…
— Орей, — неуверенно поприветствовала Ирена.
— Заходи, — сказала хозяйка без малейшего удивления в голосе.
— Я заблудилась…
— Вижу. Входи же. Чай как раз готов.
Ирена поднялась на крыльцо.
Посередине единственной комнаты вокруг низкого стола сидели на скамеечках несколько человек довольно странного вида, прихлебывали чай из деревянных чаш, заедали пирожками из большой глиняной миски.
— Садись, девушка, — проскрипел горбатый старик с маленькими узкими глазками. Похлопал возле себя по скамье.
— Нет, лучше возле меня, — возразила статная высокая женщина, эта была бы красавицей, если бы не красное родимое пятно во всю щеку.
— Иди сюда, — произнес необыкновенной красоты и глубины низкий голос. Ирена взглянула — сердце екнуло, так хорош собой был этот стройный молодой человек, только глаза закрывала широкая узорная лента. Зашевелилась внутри неясная тревога. Что-то она об этом парне слышала, только вспомнить никак не могла.
Старуха в пышных мехах шумно отхлебнула из чашки, проворчала:
— Ни одну девицу не пропустишь, красавчик.
— Зачем же пропускать? — удивился парень. — Обидятся еще…
Ирена отвязала от пояса пластиковую посудину с земляникой, поставила на стол:
— Угощайтесь.
Подумала немного и села возле старухи. Хотя велик был соблазн устроиться рядом с красавцем.
— Фу, ягоды, — скривился старик. — На что нам ягоды? Нам бы сладкой водки.
Ирена взглянула на него с изумлением. В Тауркане не пили. Причина была проста и печальна: нестойкость к алкоголю. Рассказывали, как некогда — лет сто, если не больше, тому назад, — оннегиры едва не вымерли от пьянства. Говорили, тогдашние шаманы призвали страшные силы, и бедствие удалось остановить. Вроде бы все поддавшиеся зелью вынуждены были покинуть Ингелиме, а кто остался — не прожил и года. Так ли это было, нет ли — но только с тех пор не пили в Тауркане.
А этому подай водки. Плошку с ягодами отпихнул, едва не рассыпал.
Хозяйка поставила перед Иреной чашку с чаем.
Подняла, поднесла к губам.
Остановилась, насторожившись: над столом повисла выжидающая тишина, сотрапезники смотрели напряженно, старик даже глаза приоткрыл, а женщина с родимым пятном нервно облизнула губы.
Запах чая показался вдруг неприятным, будто плесенью потянуло.
Поставила чашку, так и не отхлебнув.
Взяла земляничину из своей посудины, кинула в рот. От ягодного духа вроде бы немного прояснилось в голове, даже почти всплыло что-то в памяти…
— Что же ты не пьешь, Ачаи? — спросил от двери знакомый голос, полный ядовитой издевки. — Брезгуешь?
Стояла, прислонясь к косяку, та, в рыжих мехах. Куница.
По летнему времени — не в шубе, в длинной вышитой рубахе, но подол мехом оторочен. Волосы блестят, отливают темной медью. Хотя, кажется, не так пышны, как тогда, зимой.
Ирена вскочила.
— Ты.
— Я.
— Что тебе от меня надо?
— Посмотрите на нее, — фыркнула куница. — Она еще спрашивает.
Красавец протянул с сожалением в голосе:
— Невовремя ты, Сегулен. Подождала бы чуть — девчонка была бы уже наша.
— Ты хотел сказать — твоя, — сказала старуха. — Бабник.
— Почему бы и нет? Была б моя — и мне забава, и Волку досада, и Сегулен радость, и тебе мясо…
Ирена схватилась за ворот, вцепилась в деревянный медальон, зашептала: приходи скорей, спаси, беда…
— Не услышит, — хихикнула куница. — Калитку-то я закрыла.
— А я открыл, — снова знакомый голос. Цоканье по дереву твердых, как железо, когтей. Перья, крючковатый нос, глаза-плошки. — Одичали, хаари, поглупели… За водяную траву с вас спросит охон-та Кулайсу, плавник у него тяжелый…
— Она еще не трава. Она еще мясо. Вкусное, — старик причмокнул. — К ней бы водки.
— Присмотрись, — с презрением сказал Линере. — Она не трава, да. Неужели не видишь?
Узкие глаза старика совсем закрылись, на лице появилось озадаченное выражение.
— О, — проскрипел дед. — Правда твоя.
Куница Сегулен сморщила острый нос.
— Вон оно что, — прошипела. — Теперь понимаю. И почему воду вылила, и почему шерстинку с порога смела, и почему иголка в воротнике… Чует, паршивка. Хаари в ней на ноготь, а чует.
— На ноготь — это ты верно говоришь, — произнесла женщина с родимым пятном. — Пока. Будет больше.
Красавец с завязанными глазами встал, поклонился хозяйке дома.
— Благодарю за угощение, Гынче, пойду.
Засобирались и остальные. Вставали, кланялись, выходили. Ирена поклонилась тоже, выскочила на двор, забыв о землянике. За спиной раздался треск и влажный хруст.
Оглянулась.
Крыша просела, провалилась, серое трухлявое дерево покрылось пятнами мха, лестницу перекосило, ступени проломились, двери и вовсе не было. Потянуло гнилью и смрадом. Сквозь пролом в крыше падал солнечный луч на длинный сверток из истлевшей кожи. Рядом, в тени, угадывались еще два таких же.
От догадки стало нехорошо. Пробил озноб, аж зубы лязгнули.
Вышла со двора, миновав замшелый вал — руины забора. Сквозь деревья проглядывали очертания еще одной постройки, и еще…
Долгий Лог.
Погребальные срубы.
В свертках — хозяева.
Гости исчезли, растворились в воздухе, только над головой мягко хлопнули крылья огромной совы, да между поросших серым лишайником стволов мелькнул рыжий хвост.
Тропа свернула раз, другой и пропала из-под ног.
К Тауркану надо идти на юго-восток, понять бы только, где он, этот юго-восток. И далеко. И колени дрожат.
Села прямо на землю под ель, прислонилась головой к смолистому стволу. Все еще не верилось, что жива.
Но, кажется, я теперь для них не добыча. Хоть на ноготь, а тоже хаари — и будет больше… Ланеге, это ведь ты? Твой отпечаток… или…
Соткался из лесных теней, опустился на колени, прижал крепко.
— Ты опоздал, — сказала Ирена, обнимая его за шею.
— Прости, — ответил он. — Пойдем.
Помог встать.
— Давай понесу, устала…
— Я сама, — помотала головой Ирена. — Только руку не отпускай.
Кивнул.
Шли долго.
…В поселке волновались, уже хотели идти искать. Женщины вернулись давным-давно, а эта, варак, умудрилась потеряться. Хоть и лето, зверь сыт, а все же опасностей полно, мало ли… Когда двое путников вынырнули из-за деревьев, держась за руки, солнце уже зацепилось за острые верхушки елей. Соседи вздохнули с облегчением. Нашлась — хорошо.
Вот только не следовало шаману подниматься вслед за ней в дом. Неправильно. Не к добру.
…Ушел только утром.
Надо бы написать маме.
Взяла лист бумаги, положила перед собой. Начала привычно:
«Здравствуй, мама!
У меня все хорошо».