Мгновение в лучах солнца - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 3
– Я неделю не садилась за машинку, зная, как она тебя раздражает.
– Вот и не садись за нее еще неделю, месяц, пока не вернемся домой. Твое проклятое вдохновение может и подождать.
"Не надо было обещать ему все деньги, – подумала она. – Не надо было отнимать у него это оружие. Теперь он добрался до самого главного, до настоящего – до моей работы, до машинки! О господи!"
И вдруг поток гнева охватил ее, захотелось его ударить, быть может, сбросить со скалы, но она просто толкнула его в спину, вложив в этот жест весь свой гнев, всю накопившуюся обиду, и это означало, что разговор кончен…
Через час муж с женой тронулись сквозь рассеивающуюся мглу в обратный путь. Спускаясь к мертвому городу, к церкви, погребенной под слоем лавы, жена думала: "Почему не упадет его лошадь? Почему не сбросит его на камни?"
Но ничего не происходило. Они скакали дальше. Из-за горизонта поднималось багровое солнце…
Они проспали в своем номере до часу дня. Одевшись, жена полчаса сидела на кровати, ожидая пробуждения мужа; наконец он зашевелился, перевернулся – небритый, бледный от усталости.
– У меня болит горло, – были его первые слова. Она промолчала, потом поднялась и пошла к двери.
– Пойду куплю газету.
Выйдя из гостиницы, она долго шла по только что вымытым улицам, вдыхала невероятно чистый воздух, и ей было бы совсем хорошо, если бы не постоянная дрожь где-то в груди.
Она подошла к таксисту, чувствуя, как замерло и снова заколотилось сердце, и спросила:
– Мне надо в Морелию. Сколько это будет стоить?
– Девяносто песо.
– А я смогу сесть там на поезд?
– На поезд можете сесть и здесь.
– Верно, но здесь я не стану его ждать, у меня есть на то причины.
– Хорошо, я отвезу вас в Морелию.
– Идемте, мне еще кое-что нужно сделать.
Такси осталось ждать напротив гостиницы. Она вошла во дворик, вдохнула пьянящий, кристально чистый воздух, затем, прижав руки к телу и закрыв глаза, тихонько отворила дверь.
Он лежал спиной к ней и спал. Быстро и бесшумно надев жакет и проверив деньги в кошельке, она подошла к кровати и посмотрела на спящего мужа – знакомые черные волосы на затылке, профиль, закрытые глаза. Он зашевелился и спросил сквозь сон:
– Что?
– Ничего, – ответила она, – ничего и еще раз ничего.
Такси с грохотом пронеслось по городу и на невероятной скорости вырвалось на шоссе. Позади остались и город, и гостиница, и спящий в гостинице человек, и…
Все. Мотор заглох.
"Нет, нет, – думала Мэри, – о боже, нет, только не это. Мотор сейчас заведется, должен завестись".
Таксист выскочил из машины, ожег господа бога взглядом, рванул капот, казалось, его скрюченные руки вот-вот схватят мотор, вырвут железные внутренности; лицо застыло в нежной улыбке невыразимой ненависти. Он повернулся к Мэри и заставил себя пожать плечами, подавив ярость: на все воля божья.
– Я провожу вас до автобусной остановки, senora, – сказал он, помог ей выйти из машины и показал дорогу.
Автобус стоял на площади. В него садились индейцы: одни входили молча, медленно, уверенно, величаво, другие тараторили как птицы, пихали в автобус детей, корзины с цыплятами и поросят.
Мэри вошла в салон, и со всех сторон на нее обрушились запахи: горячей смазки, бензина и масла, мокрых кур, мокрых детей, обливающихся потом мужчин и женщин, старых истертых чехлов и маслянистой кожи…
Она пробралась назад, чувствуя любопытные взгляды индейцев.
– Я уезжаю, наконец-то я уезжаю, ухожу, я больше никогда его не увижу, я свободна, свободна.
Она чуть не засмеялась.
Автобус тронулся, пассажиры тряслись и качались, что-то крича и улыбаясь, а позади остались город, Отель де лас Флорес, внутренний дворик и Джозеф…
Она повернулась, скрестила руки на груди и стала размышлять, чего же добилась своим отъездом. На мгновение ей показалось: как же это хорошо – сидеть, откинувшись на спинку кресла, и созерцать тишину. Ничего не знать, ничего не чувствовать, ни о чем не думать.
Автобус мчался вперед сквозь свежий сладкий полуденный воздух, между иссохшими львиными шкурами гор, под старинными акведуками, по которым, словно свежий ветер, бежала вода, мимо церквей. Вдруг, совершенно неожиданно для себя, Мэри подумала:
"Я никогда больше не увижу Джозефа; никогда, никогда, до самой смерти, и после смерти я не увижу его, ни часа, ни минуты, ни секунды, совсем, совсем не увижу…"
Она вся оцепенела, стала оглушительным пустым ничто.
"Не смей кричать! Не смей! Не смей! Как ужасно кружится голова; автобус, руки, юбки – они все синие, черные; кровь отлила от головы, сейчас она упадет в обморок, какая неожиданность… Джозеф, Джозеф, Джозеф. Я не могу жить без него, – подумала она, – все это время я лгала себе. Я не могу без него, о господи, я, я… Остановите автобус! Остановите!"
Крик. Автобус затормозил. Всех бросило вперед. Она выкарабкалась из кресла и пробралась к выходу. Водитель в ужасе уставился на женщину, которая, налетев на него, вывалилась в открытую дверь и так и осталась лежать. Кто-то наклонился к ней, кто-то выносил из автобуса ее вещи, а она, захлебываясь и рыдая, объясняла, что ей надо назад, в город. Водитель покачал головой, дверь автобуса сложилась гармошкой и закрылась, медные лица-маски индейцев понеслись дальше, прочь, удаляясь и вскоре исчезнув из ее сознания. Она еще несколько минут лежала на чемодане и плакала.
Поднявшись, она перетащила чемодан на шоссе: шесть машин с урчанием пронеслись мимо, и лишь седьмая остановилась – роскошный автомобиль из Мехико, в котором сидел представительный мексиканец.
– Вам в Уруапан? – вежливо спросил он, стараясь не смотреть на ее одежду.
– Да, – наконец произнесла она, – в Уруапан…
Пожилой мексиканец довез ее прямо до гостиницы, помог выйти из машины, снял шляпу и распрощался. Взяв чемодан, она побрела в отель и вновь очутилась в комнате, из которой ушла тысячу лет назад…
Муж лежал спиной к ней: тусклый сумеречный свет падал на его фигуру, и, казалось, он так ни разу и не пошевелился все то время, что ее не было. Он даже не знал, что она уходила, была на краю земли и снова вернулась к нему.
Жена стояла и смотрела на его шею, на темные вьющиеся волосы, похожие на пепел, упавший с неба…
Потом она очутилась в мощеном внутреннем дворике под жаркими солнечными лучами. Она видела, как запорхали возле нее две бабочки, заметались из стороны в сторону и наконец сели на куст, плотно прижавшись друг к другу.
Глаза ее следовали за этими двумя золотисто-желтыми существами, этими яркими пятнышками на зеленом листе, слившимися воедино. Крылья их бились все медленнее… Вдруг рот ее задергался, рука закачалась, словно маятник, пальцы взлетели вверх и обрушились на бабочек, сжимая их все крепче и крепче… Откуда-то из горла рвался крик, но ей удалось подавить его…
Рука разжалась сама по себе, и два маленьких комочка яркого порошка упали на блестящую плитку, которой был вымощен двор. Она взглянула вниз на то, что осталось от золотистых созданий, потом резко вскинула голову, стерла пыльцу с онемевших пальцев и, глядя на поднимавшийся в небо столб дыма, сказала через плечо – слышал ли ее мужчина, лежавший в номере, или не слышал – кто знает?
– …Пожалуй, сегодня можно съездить к вулкану. Он, видно, заработал вовсю. Огонь будет, дай бог, вот увидишь…
Да, подумалось ей, огонь упадет вокруг нас, крепко сожмет, потом отпустит; мы станем пеплом, и ветер понесет нас, огненный пепел, на юг…
– Ты слышишь меня?
Она встала у кровати, замахнулась, но так и не ударила его по лицу…