Не зарекайся (СИ) - Панченко Юлия "Вампирчик". Страница 2

Те девчонки – две Наташки, с которыми свела дружбу Юля, жили в детском приюте, что находился близ школы. И Юля на самом деле решилась на разговор с учительницей из-за рассказов девочек об этом месте.

Как известно, рыбак рыбака издали видит, оттого откровенничать и делиться с Наташками болезненными, еще слишком кровоточащими мыслями, было не так уж и трудно. В ответ новенькие охотно рассказывали о новом пристанище.

Раньше в том доме был санаторий, но из-за недостатка финансирования его закрыли и несколько лет здание пустовало, привлекая своей большой, заброшенной территорией соседских детишек.

И вот совсем недавно здание выкупило частное лицо, организовав в нем приют для сирот.

Наташка рассказывала о центре – так дети называли свое новоприобретенное убежище. Причем рассказывала с таким восторгом, что Юля слушала, раскрыв рот, и в тайне вытирала вспотевшие от волнения ладошки. Ей и присниться не могла такая роскошная жизнь, которой жили дети в приюте. Для нее реальность заключалась в синяках и вечном страхе, от которого постоянно сводило живот.

И вот, решилась. Дело было сделано – разговор состоялся – тяжелый, выматывающий нервы, осталось только дотерпеть, дожить, досуществовать…

А реальность на самом деле не баловала.

В один из вечеров, когда Юля, закрывшись в комнате, читала пятый том «Анжелики», отец завалился домой в компании парочки друзей - в очередной раз, впрочем. Они погудели – долго, знатно, как только могут веселиться люди неприхотливые, разделившие между собой литровку и банку шпрот с парой вялых редисок. Родитель давно скатился под стол в обнимку с приятелем, матушка была в гостях у очередной подруги – такой же надежной, как и ветерок осенний переменчивый, а третий из компании заскучал, да так, что взял да и забрел в комнату к девочке. Взгляд его мутный остановился на хрупкой фигурке, рот – влажный, наверняка зловонный, улыбнулся мерзко, а сам мужчина – небритый, весь какой-то всколоченный, резво на диван уселся, и ладонь широкую на коленку Юле положил.

Нельзя сказать, что такое впервые случилось – за время родительских праздников живота, девочка успела научиться ускользать из дома до того, как может случиться непоправимое. Сегодня только вот зачиталась, и это было опасно, поэтому Юля не стала дожидаться продолжения. Ладонь только-только поползла вверх по ноге, как девочка сильным, неожиданным ударом книги по лицу отбилась от нежеланных прикосновений пошатнувшегося в сторону мужчины, и в течение секунды подхватилась на ноги, выскочила на улицу, забыв обуться.

Вернулась домой под вечер – злая, голодная, с порезанной стеклом пяткой. Легла в постель с давно нестиранными простынями и закрыла скорей глаза, чтоб не видеть опостылевшей обстановки, пообещав себе завтра же поторопить Любовь Петровну. Потому что невозможно было жить так. Больше не в силах была Юля терпеть родительское безобразие – ведь это сегодня повезло, а могло и не посчастливиться. Сколько их еще будет – этих самых раз, если Любовь Петровна не поторопится?

Уснула девочка в горьких, злых слезах, но с робкой, тонюсенькой, продуваемой всеми ветрами невзгод, надеждой.

И надо же. Будто кто во Вселенной услышал ее однообразные просьбы. Смиловался и снизошел. Ответил. Пусть не так, как она просила – по своему, но изменив при этом реальность. Полностью.

Утром протрезвевший и какой-то по-особенному бледный, осунувшийся отец, сказал, что в школу она не пойдет. На недоумение дочки он отреагировал странно: опустил глаза и отвернулся. Плечи понуро опустились, но родитель быстро обернулся и сказал:

- Мать умерла.

***

Похороны запомнились плохо - урывками. Юля помнила пятак, что лежал на губах матери и черную траурную ленту на лбу. Выглядела родительница осунувшейся, похудевшей, черты лица неприятно заострились и на себя при жизни мать совсем не походила. Белые нарядные оборки подкладки, коей изнутри была оббита домовина, выглядели особенно нелепо и ярко подчеркивали желтизну кожи покойной. Какие-то куцые цветы лежали по бокам от маленького, усохшего тела, зловонные, их тяжелый, сладкий дух заполонил комнату, в которой стоял гроб. И вместо того, чтоб посмотреть внимательнее на мать – попрощаться, Юля думала о неизвестных, вонючих цветах и гадала, кто их принес. Наверняка, это одна из нескольких сердобольных старушек, кто шептался за спиной о том, что выносить гроб надо обязательно вперед ногами, а то в скором времени непременно еще кто-то помрет, сорвала с огорода неопыляемый пучок бурьяна. Думы в голове путались, сменяли друг друга, а рядом кто-то из тех же старушек, заунывно, с голосистым подвыванием причитал о нелегкой сиротской долюшке, и девочка отошла от гроба подальше, так толком с матерью и не попрощавшись.

Сырая мгла ноября – туман и промозглость, день отпечатался в памяти обрывками – кусочек погоды, несколько фамилий покойников на гранитных надгробиях, красные пятиконечные звезды на памятниках из металла. Три горстки рыжей земли, что бросила на материн гроб. Земля забилась под ногти и всю дорогу с кладбища Юля сосредоточенно ее выковыривала завалявшейся в кармане скрепкой. Запомнилась одуряющая пустота – не поняла, не успела понять, что матери больше нет, и никогда больше не будет. Годы спустя обязательно навалится горечь и печаль, боль, но тогда тринадцатилетняя Юля многого не понимала.

Отца арестовали. Когда приехали из милиции – на вызов врача из скорой, что констатировал смерть, выяснилось, что на теле матери имеются ножевые ранения и много старых шрамов – свидетельства о регулярных побоях и поножовщине. До выяснения обстоятельств – сказали тетке, что приехала из другого города хоронить сестру.

Отца посадили на два года – повлияли прошлые аресты и плотно упакованные пакеты конопли на чердаке.

Об этом девочка вспомнила без особого, впрочем, горя, только с тоской безмерной, когда вернулась в опустевший дом, после поминок, где о покойной забыли после второй выпитой стопки.

На поминках тетка горько качала головой, иногда плакала, а завидев Юлю, уводила мужа шептаться. Один из таких разговоров девочка ненароком услышала. Тетка говорила о том, что им необходимо поднимать своих детей, что третьему рту места не найдется. Что денег нет, а кормиться как-то надо. Ее муж веско помалкивал, а тетушка все более воодушевлялась.

- В интернат, - как припечатала, вынесла окончательный вердикт.

Такого Юля допустить не могла. Какой интернат, если есть центр, где всего тридцать детей, в богато обставленных комнатах живут по три человека, а кормят регулярно и вкусно.

Она подошла к родственникам – дома уже, когда вернулись из столовки, и, дернув их за руки, сказала:

- С интерната сбегу. Только в центр.

***

Первое, что бросилось в глаза Юле на территории центра – длинная еловая аллея и большая клумба рядом с ней. Что там растет, девочка спросила у Наташи, которая встретила подругу у ворот. Оказалось, что на клумбе цветут роскошные черные розы больше полутора метра в длину, и что летом тут стоит просто таки одуряющий, густой сладкий запах. Впервые за долгое время девочка улыбнулась – ей захотелось лета, захотелось вдохнуть глубоко, чтоб даже живот надулся, и почувствовать приятный аромат цветов и счастья.

Прямо у ворот располагалась баскетбольная площадка с новенькой бело-синей сеткой на кольце, на асфальте подсыхала свежая разметка.

- Футбольное поле справа от аллеи, его не видно, но еще посмотришь – зимой мы жжем там костры, жарим сосиски, запекаем картошку. Игорь играет на гитаре, а мы поем, - последние слова Наташка мечтательно протянула.

Нашлись еще две широкие качели – ближняя на середине аллейки, дальняя – на том самом футбольном поле. Рядом с дальней, по словам Наташки, стоял отчаянно скрипящий глобус.

- Прикол в том, чтоб повиснуть, ухватившись за перекладину руками. Мальчишки раскручивают - быстро-быстро, но надо держаться, потому что расцепишь пальцы и прости-прощай. Прошлым летом я так улетела в куст крапивы, и при этом так громко клацнула челюстью, что едва не откусила язык, ударившись подбородком об землю. Почти три недели молчала, - пожаловалась Наташка. И столько в Наташкином взгляде было трагедии, что Юля поняла – молчание для подруги было куда хуже чесучих ожогов от крапивы и боли от падения.