Эпилог (ЛП) - Робертс Дженнифер. Страница 32

Я прокричал эти слова сквозь боль в горле, что перемешавшись с моими эмоциями, выплеснулось наружу, грозясь перекрыть мне доступ кислорода. Лицо Ливви стало равнодушной маской. Меня пробрал озноб до самых костей. У кого она научилась быть такой холодной? Задаваясь этим вопросом, я уже знал ответ.

- Ты любишь меня? - спросила Ливви, посмотрев мне прямо в глаза. - И когда ты это понял? Не тогда ли, когда я призналась тебе в любви, а ты ответил, что это было мило? Или, возможно, когда я убила человека? А может, когда я умоляла тебя не оставлять меня у границы? Ты понял, что любишь меня, когда я одиноко лежала в больнице, оплакивая тебя? Когда ты орал о своей любви на всех перекрестках, Калеб? Я тебя не слышала. Я была слишком занята, пытаясь без тебя, мать твою, дышать. Занята, убеждая всех и каждого в том, что я не свихнулась, несмотря на то, что оправдывала своего похитителя. Ну, так, напомни мне. Когда ты произносил эти слова? Я непременно вернусь назад в прошлое, и успокою сломленную девушку, которую ты оставил. Твоя любовь успокоит ЕЕ, потому что Я уже не та девушка. Я научилась без тебя дышать. Узнала, что никому в этой жизни нельзя доверять. И дело не в том, что ты прочитал мои записи. На это мне наплевать. Рано или поздно, ты бы все равно их увидел. Дело в написанной тобою записке. И в этом моменте. Дело в осознании, что в любую минуту ты снова убежишь, оставив меня одну. Тогда как я могу говорить тебе о своей любви? Как мне снова это пережить?

Я замер на месте. Каждая клеточка моего тела горела от стыда. Ливви была живучей. Она пережила меня.

Вот тогда я и понял, что был свидетелем не ее равнодушия - это была боль. Ливви было больно и это было по моей вине.

Я не знал, что происходит, но вскоре все прояснилось: в носу и глазах защипало, я всхлипнул. Я знал, что Ливви смотрела на меня. И понимал, как нелепо я, должно быть, смотрелся, и насколько был слабым и сломленным. Но мне было все равно. Мне нечего было терять.

Я постарался прочистить горло, перед тем, как заговорить.

- Я не мог тебе об этом рассказать, Котенок. Я только что закопал... я ведь любил его.

Я почувствовал, как моя грудная клетка задрожала.

- Кого? - прошептала Ливви.

Она до сих пор была такой равнодушной.

- Рафика, - тихо произнес я.

Ливви вздохнула.

- Почему, Калеб? Ты знаешь, что он сделал.

- Да. Я знаю, что он сделал. Я также знаю, что он не сделал: он никогда не трогал меня так, как это делали другие.

Часть меня не могла поверить в то, что я собирался с ней об этом говорить. Я прочитал ее рассказ, и он заставил меня задуматься. Видимо, я почувствовал себя обязанным рассказать Ливви свою половину нашей истории. Мне нужно было объяснить ей, что я оставил ее не без веских причин.

- Я был так мал, Ливви. Так беспомощен. Каждый день меня кто-нибудь насиловал. И это продолжалось до тех пор, пока я не начал убеждать себя в том, что это было не изнасилование. Я позволял им прикасаться к себе. Позволял им... трахать себя. Я улыбался тем, кого видел чаще других, воображая, что они могли быть ко мне неравнодушны. Иначе с чего бы им возвращаться для моего повторного использования? Со временем, я им поверил. И верил, когда они говорили о своей привязанности. Верил, когда они обещали мне выкупить меня у Нарви. Я позволял себе надеяться, что в один прекрасный день стану свободным.

Я услышал собственный всхлип. Этот звук был таким далеким, словно на части распадался кто-то другой, не я.

- Но этого не происходило. Они никогда не были ко мне неравнодушными. Они никогда не собирались меня освобождать. Надежда - вот чем их забавляло играть - моей надеждой. И я ее в себе убил. Но однажды... появился Рафик. Он забрал меня... избитого и окровавленного. Он привез меня домой и выходил. Он восстановил мое тело. Восстановил мой разум. Восстановил мою душу. Он научил меня большему, чем выживание - он научил меня жизни. И он никогда меня не трогал. Рафик заботился обо мне многие годы. Мне больше не нужна была надежда. У меня было кое-что получше. У меня была цель! Из-за нее я любил Рафика. А потом...

Чувствуя себя онемевшим, я уставился в пустое пространство.

- Я узнал правду.

Мое тело заколотило, когда я вспомнил ночь его убийства.

- Я был никем, Ливви. Я для него был никем, а он для меня был всем. Я был готов отдать за него жизнь, и все это время... я был никем.

Наконец, я посмотрел на Ливви. По ее щекам текли слезы.

- Но не это самое плохое. Нет, самое плохое, что я собирался убить его еще до того, как узнал правду. Это был единственный способ освободить тебя и я... я его убил, Ливви. Убил и закопал в саду Фелипе - там, где его родные никогда не найдут. Я похоронил единственную семью, которой - как я думал - мог доверять. Я любил его, а он оказался человеком, ответственным за самое чудовищное предательство в моей жизни. И тогда я понял, что то же самое я делал с тобой. Я бил тебя. Насиловал тебя - хуже - я сделал так, что тебе это нравилось. Я дразнил тебя надеждой и забирал ее обратно. Я заставил тебя полюбить меня! Как я мог тебе об этом рассказать? Я не мог, Ливви. Я был в замешательстве. Я был... раздавлен. Я до сих порраздавлен. Я не знаю, кто я такой, и чего я хочу. Все, что я знаю, что без тебя... без тебя... ничего нет. Меня нет. Ты хоть понимаешь, как страшно это для кого-то, вроде меня?

Слова о любви к ней крутились на кончике моего языка. Я сдерживал их с того момента, когда наблюдал за ней, уходящей из моей жизни, и если бы она хоть на секунду обернулась и посмотрела на меня, я бы не смог сдержаться... я бы сказал ей:

Я люблю тебя.

Я не мог произнести этого в Мексике. В тот день я был слишком потерян. Я утратил свою реальность. Что я понимал в любви, если единственный человек, к которому я, несомненно, ее испытывал, лгал мне на протяжении двенадцати лет? Ливви говорила, что она моя. Но как я мог быть в этом уверен? Хуже того, что, если это было правдой? Что, если она любила меня, а все, что я мог ей предложить - некое подобие сердца? Как может человек понять, что такое любовь, ни разу не испытав ее? Это все равно, что пытаться описать цвет слепому человеку. Некоторые вещи нужно понять самому. Чтобы понять любовь, нужно прочувствовать ее на себе. До тех пор, пока Ливви не ушла, и я не остался во всем мире по-настоящему один, я не понимал, что такое любовь. Она явилась ко мне иначе, нежели другим; мне пришлось найти любовь так, как я находил все, что меня определяло - через свои страдания.

Из-за утраты Ливви, мое томящееся сердце стало открытой раной. Оно - сердце - было живым, и его не радовала месть, не утешали попытки исправить совершенные ошибки, не прельщали случайные женщины, и оно не унималось, вопреки рекам алкоголя для притупления чувств. Мое сердце желало только одного. С жадностью, разрывая меня на части, оно просило о Ливви. Оно хотело моих надежд, моих снов. Оно хотело моих воспоминаний о ее личике. Оно хотело нашего общего смеха.

- Моя, - твердило сердце.

Только Ливви могла сделать меня целостным, и как только я это осознал, я не мог перестать ее искать. Я стал одержимым желанием узнать, действительно ли она любила меня.

От первого прикосновения Ливви к моему плечу, я, в очередной раз, разрыдался. Любовь делала меня слабым. Я хотел, чтобы она исчезла. А она, напротив - ставила меня на колени.

Позволив Ливви опустить меня на кровать, я услышал, как она отвернулась, и тогда, эта самая любовь заставила меня просить,

- Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня.

Я почувствовал, как она пропустила мои волосы сквозь свои пальцы.

- Я никогда тебя не оставлю, Калеб. Я просто хотела принести тебе воды.

- Я не хочу воды.

- Скотч? Виски?

- Только тебя.

Последовала продолжительная пауза.

- Хорошо.

Я услышал, как раздевшись, она проскользнула позади меня под одеяло. Ливви пахла сигаретным дымом, хотя не курила с той первой ночи, когда я пришел в ее квартиру. Но я ничего об этом не сказал. У нее были свои минусы, у меня свои. Единственное, что имело значение - то, что Ливви была теплой. И мягкой. Она всегда была теплой и мягкой. Ливви тихо прошептала мне на ухо, - Я тоже испугалась. Ты не открывал дверь, и я подумала: он снова меня оставил. Калеб, ты не можешь так со мной поступить.