Сто Тысяч Королевств - Джемисин Нора Кейта. Страница 18

Нет, не в этом дело. Дело не в том, человек он или нет. Если бы он был свободен.

Но он не был свободен. Вирейн подробно объяснил мне все, пока рисовал сигилу. Приказы, отдаваемые Энефадэ, должны быть четкими и однозначными. Необходимо избегать метафор, разговорных выражений, а самое главное — всегда думать, что говоришь, потому что последствия неразумных распоряжений могут обернуться катастрофой. Или трагедией. Если я скажу что-то вроде: «Нахадот, выйди вон», он будет волен покинуть не только комнату, но и дворец. И лишь Отец Небесный знает, чем он займется за его пределами. А ведь, между прочим, только Декарта имеет власть призвать его обратно. Или, к примеру, если я скажу: «Нахадот, молчи», он онемеет до тех пор, пока я или кто-то из чистокровных Арамери не отменит приказ.

А если я расслаблюсь и отмахнусь от него с фразой вроде: «Ой, Нахадот, да делай что хочешь», он меня попросту убьет. Потому что ему нравится убивать Арамери. Это случалось и раньше, в прежние века, много раз — так рассказывал Вирейн. На самом деле он хихикал: это, говорил он, великая услуга со стороны Энефадэ, потому что так глупые Арамери погибали, не успев обзавестись потомством или поставить семью в неудобное положение.

— Я не стану приказывать вам, потому что я обдумываю предложение, которое сделала мне леди Курруэ, — решилась я наконец на обтекаемый ответ. — Союз должен основываться на взаимном уважении.

— При чем тут уважение? — резко отозвался он. — Я — твой раб.

Я невольно поморщилась:

— Я здесь тоже, между прочим, не по своей воле. Я тоже пленница в этом дворце!

— И тем не менее я обязан подчиняться каждому твоему приказу. Извини, не могу посочувствовать.

Его слова всколыхнули чувство вины, и оно мне совсем не понравилось. Возможно, поэтому я сорвалась и не сумела сдержаться.

— Ты — бог, — зло процедила я. — Ты — смертельно опасная тварь на поводке у Симины, и она тебя уже один раз на меня натравила. Может, у меня и есть власть над тобой, но я же не дура — я понимаю, что моя жизнь все равно в опасности. Так что разумнее разговаривать с тобой вежливо, попросить о помощи и ожидать, что ты согласишься уступить моей просьбе.

— Проси. А потом приказывай.

— Нет. Я попрошу, и если ты откажешься, приму это как должное. Вот что такое уважение.

Он надолго умолк. А пока молчал, я проигрывала в голове свои слова, молясь, что не оставила ему какой-либо гибельной для себя лазейки.

— Ты не можешь уснуть, — вдруг сказал он.

Я поморгала — фраза окончательно сбила меня с толку. А потом до меня дошло, что это вопрос.

— Нет. Не могу. Кровать эта… и светло слишком…

Нахадот кивнул. Стены потускнели, их сияние постепенно угасло, и комнату затопили тени — лишь в окно проникал свет луны и звезд и горевших в городе огней. Ночной хозяин казался чернильной тенью на фоне окон. Его лицо больше не испускало призрачный несвет.

— Ты говорила со мной вежливо, — наконец произнес он. — Я хотел бы отплатить — предложением помощи.

Я невольно сглотнула — сон, в котором черная звезда пожирала все живое, еще не изгладился из памяти. Если мне снилось прошлое — а мне казалось, что так оно и было, но, с другой стороны, это ведь сон, а кто с уверенностью может говорить о снах? — то Нахадот вполне способен уничтожить мир — даже такой, умалившийся и заключенный в тюрьму человеческого тела.

И все же… Вот он сейчас взял и погасил свет в комнате — и от этого простого жеста я преисполнилась благоговейного страха. Я, конечно, очень устала, наверное, поэтому уютная темнота показалась мне важнее судеб целого мира.

— С-спасибо, — выдавила я. — И…

Как же это сказать-то повежливее…

— Ты… не мог бы сейчас уйти? Пожалуйста?

Черный силуэт на фоне черного окна.

— Я вижу все, что скрыто тьмой, — тихо проговорил он. — Шепотки, вздохи — я все слышу. И даже если я уйду, часть меня останется — здесь. Такова уж моя природа…

Смысл этих слов стал внятен мне не сразу — а когда я поняла, что это значит, и испугалась, было уже поздно. Но тогда я просто обрадовалась.

— Ничего страшного! — пробормотала я. — Спасибо.

Он склонил голову, а потом исчез — но не сразу, как это делал Сиэй, а словно бы растаял, неспешно и бесшумно. Я его больше не видела, но ощущала присутствие. А потом и оно растаяло. И я почувствовала, что одна в комнате, а уж так ли оно было на самом деле, проверить все равно не вышло.

Поэтому я забралась обратно в кровать и через несколько минут уснула.

Есть одна сказка о Ночном хозяине, которую жрецы не запретили и позволили рассказывать у очагов.

Давным-давно, еще до Войны богов, Ночной хозяин спустился на землю, ища способ развлечь себя. И он увидел знатную женщину, которая сидела в башне, одинокая и всеми позабытая, ибо супруг ее был правителем и жена ему наскучила. Для Ночного хозяина не составило труда соблазнить женщину. Некоторое время спустя она родила дитя, и дитя это было не от ее законного супруга. И человеком оно тоже не было. Ребенок стал первым в череде могущественных демонов, и после него другие появились на свет, и боги поняли, что совершили ужасную ошибку. И они обратились против собственного потомства и убили всех — вплоть до младенцев в колыбелях. А ту женщину супруг изгнал из дома, и после того, как ее дитя убили, она пошла в зимний лес и замерзла там насмерть.

А бабушка рассказывала эту сказку иначе. Детей-демонов перебили, и Ночной хозяин снова пришел к той женщине и умолял ее о прощении. И в искупление вины он построил ей другую башню, и одарил несметными богатствами, чтобы она могла жить в достатке и ни в чем не нуждаться, и часто приходил, чтобы удостовериться, что его возлюбленная ни в чем не терпит нужды. Но женщина его не простила и наложила на себя руки, не сумев пережить горя, причиненного смертью дитяти.

Жрецы выводят из сказки такую мораль: бойся Ночного хозяина, ибо в его удовольствиях сокрыта смерть человеческая. А бабушка сказала: бойся любви и не дай тебе бог полюбить не того.

8

КУЗЕН

Утром в комнату пришла горничная — помочь мне одеться и привести себя в порядок. Бред какой, я что, ребенок? Но надо было хотя бы попытаться вести себя как настоящая Арамери, и потому я прикусила язык и не сопротивлялась, пока служанка бегала и хлопотала вокруг меня. Она застегивала на мне пуговки и поправляла складочки — словно это могло придать мне элегантности. Затем она причесала мои короткие волосы и наложила макияж. Вот это как раз полезно — в Дарре женщины не красились. Я едва не умерла со страху, когда она повернула зеркало и показала мне результат своих трудов. И зря — получилось очень даже неплохо. Просто… выглядело несколько странно.

Наверное, я смотрела излишне хмуро, потому что служанка всполошилась и принялась копаться в огромной сумке.

— Ох, у меня есть то, что вам надо! — воскликнула она и извлекла из мешка что-то вроде маскарадной маски-домино.

Нет, и вправду один в один маскарадная маска, обернутая атласом палочка, за которую держатся, проволочный каркас, вот только на нем болталось нечто странное — что-то похожее на ярко-голубые перья, как из павлиньего хвоста. Они чем-то напоминали обрамленные ресницами глаза.

И тут эти глазоперья сморгнули. Я ахнула, присмотрелась и увидела, что это были вовсе не перья.

— Все чистокровные дамы такими пользуются, — радостно сообщила горничная. — Это последний писк моды! Смотрите.

И она подняла маску к лицу, и голубые глаза наложились на ее собственные — серые и весьма симпатичные. Она сморгнула, опустила маску — и ее глаза приняли ярко-голубой оттенок! А ресницы! Они стали длинными и густыми, как у южных женщин! Я вытаращилась в изумлении и вдруг заметила, что глаза в маске сделались серыми и пустыми, а обрамляли их самые обычные ресницы, принадлежавшие моей горничной. Она снова приложила маску к лицу, и ее глаза приняли свой обычный вид.