Сто Тысяч Королевств - Джемисин Нора Кейта. Страница 33

— Нахадот расстроится.

Смех — издевательский и злой.

— Расстроится?.. Умеешь ты говорить обиняками, сестрица…

— Сиэй тоже.

— А вот тут он сам виноват. Я ему говорила — не привязывайся к ней, дурачок.

Молчание, набухающее упреком.

— Не вижу ничего дурацкого в том, чтобы питать надежду.

Молчание в ответ. У этого молчания отчетливый вкус стыда и раскаяния.

А вот эта картинка сильно отличается от всех остальных. Темно (снова темно?), и стены погасли и не светятся, и такое ощущение, что они давят, а в воздухе, как гроза, собирается гневное, тяжкое напряжение. Чжаккарн не у окна, а у стены.

И она стоит, уважительно склонив голову. А еще в комнате присутствует Нахадот. И молча глядит на меня. У него другое лицо — и теперь я понимаю почему: Итемпас не имеет над ним полной власти. Темный должен меняться, ибо он и есть Изменение. Он мог бы открыто явить свой гнев — под тяжестью его гнева прогибается воздух, а по коже бегут мурашки. Но его лицо — бесстрастно. Теперь оно смуглое, в глазах затаился мрак, а губы полные, словно спелый фрукт, в который так и хочется вцепиться зубами. Ах, какое лицо — все даррские девушки застонали бы от восхищения. Вот только глаза ледяные — все впечатление портят.

Сколько я себя помню в те дни — Нахадот молчит. А когда жар спадает и я выплываю на дневную поверхность яви — его уже нет и воздух не дрожит от гнева. Хотя нет, странная мрачная тяжесть все еще чувствуется. И убрать ее никакому Итемпасу не под силу — вот так.

Утро.

Я села на кровати. Тело не слушалось, в голове плескалась муть. Чжаккарн опять стояла у окна.

— Ты очнулась.

Сиэй свернулся клубочком в кресле рядом с кроватью. Он гибко развернулся, подошел и потрогал мне лоб:

— Жар спал. Как ты себя чувствуешь?

Я ответила первым же связным предложением, пришедшим на ум:

— Кто я?

Он опустил глаза:

— Я… я не должен тебе это говорить.

Я отбросила покрывала и встала. Кровь прилила к голове — и тут же отхлынула. Меня шатнуло. А потом в голове прояснилось, и я поковыляла в ванную.

— Я хочу, чтоб вы оба вымелись отсюда, — бросила я через плечо. — Чтобы, когда я вернусь в комнату, вас здесь не было.

Ни Сиэй, ни Чжаккарн не проронили ни слова в ответ. В ванной я долго стояла над раковиной, мучительно решая, совать два пальца в горло или нет. Впрочем, в желудке было пусто. Руки у меня дрожали, но я вымылась и насухо обтерлась, а потом попила воды — прямо из-под крана. Вышла из ванной — голая. И совсем не удивилась, обнаружив обоих Энефадэ на прежнем месте. Сиэй сидел на краешке кровати, задрав колени к подбородку. Так он действительно выглядел совсем ребенком, причем расстроенным. Чжаккарн не двинулась со своего места у окна.

— Ты должна обращаться к нам в повелительном наклонении, — сказала она. — Если хочешь, чтобы мы ушли.

— А мне на вас плевать.

Я откопала нижнее белье и натянула его. И вытащила из шкафа первое попавшееся платье — облегающее и скроенное на амнийский манер, правда, с таким рисунком, чтобы скрыть недостатки моей плоской и излишне худощавой фигуры. Следом я извлекла сапоги — они к платью не подходили совсем, но мне опять же было плевать. Потом села на кровать и принялась их натягивать.

— Ну и куда ты собралась? — поинтересовался Сиэй.

Он осторожно дотронулся до моей руки — беспокоился. Я стряхнула его пальцы, как докучливое насекомое, и он сжался в комок.

— Ты же не знаешь куда, правда, Йейнэ?

— Я иду обратно в библиотеку, — отрезала я.

Причем выпалила я это наугад — Сиэй на самом-то деле был прав. Я просто хотела убраться подальше отсюда, а куда — и сама не знала.

— Йейнэ, мы понимаем, что ты встревожена…

— Кто — я — такая?!

Я вскочила с кровати в одном сапоге и развернулась к нему. Он отшатнулся — ведь я проорала вопрос прямо ему в лицо.

— Кто я?! Кто я, задери тебя боги всей мерзкой кучей?! Кто?!.

— У тебя человеческое тело, — оборвала мои вопли Чжаккарн.

Теперь отшатнулась я. Она стояла совсем рядом с кроватью и смотрела на меня, как всегда, бесстрастно. Хотя встала она сразу за Сиэем — неужели хотела уберечь от меня?

— И разум — тоже человеческий. Изменилась лишь душа.

— Это еще что значит?

— Это значит, что ты — та же, что и раньше.

Сиэй выглядел подавленно. И смотрел мрачно.

— Ты обычная смертная женщина.

— Я похожа на нее.

Чжаккарн кивнула. И сказала — обыденным голосом, словно о погоде:

— Присутствие души Энефы оказало определенное влияние на твое тело.

Меня продрало дрожью. К горлу вновь подкатила тошнота. Значит, во мне живет что-то чужое. Какое-то не-я. Я нервно потерла руки, подавляя желание вцепиться в кожу ногтями.

— А… вы можете вытащить ее из меня?

Чжаккарн поморгала — похоже, мне удалось ее удивить.

— Д-да. Но твое тело свыклось с присутствием двух душ. Может случиться так, что оно умрет, если останется только одна.

Две души. Хм, ну это лучше, чем непонятно что на месте одной. Я была не пустой оболочкой, которой вертел как хотел чуждый вселенец. Значит, во мне есть хотя бы что-то от меня.

— Может, все-таки попробуете?

— Йейнэ…

Сиэй потянулся к моей руке, но в последний момент передумал — к тому же я сделала торопливый шаг назад.

— Мы ведь понятия не имеем, что случится, если мы извлечем душу. Сначала мы думали, что ее душа просто поглотит твою, но так не случилось.

Наверное, вся мера моего изумления отобразилась у меня на лице.

— Ты по-прежнему в здравом рассудке, — заметила Чжаккарн.

Отлично. Во мне живет нечто, пожирающее меня изнутри. Я плюхнулась на кровать и попыталась продышаться — безуспешно. Тогда я подскочила и принялась ходить туда-сюда, припадая на обутую в сапог ногу. Оставаться неподвижной было выше моих сил. Я терла виски, дергала себя за волосы и думала: вот теперь я все узнала — и теперь уж точно сойду с ума…

— Ты — это ты, — торопливо проговорил Сиэй.

Он пытался бегать за мной, пока я ходила туда-сюда.

— Ты — дочка Киннет, мать гордилась бы тобой. Ты — отдельная от Энефы личность, и твои воспоминания — это твои воспоминания. И ты думаешь совсем не как она. Это значит, что ты сильная, Йейнэ. И это твоя собственная сила. Твоя, не ее.

Я расхохоталась — прозвучало диковато. И жалко — потому что больше походило на всхлип.

— А тебе-то откуда знать?

Он перестал бегать за мной и поднял влажные, печальные глаза:

— Если бы ты стала ею, — прошептал он, — ты бы меня любила.

Я застыла на месте, даже тяжело дышать прекратила.

— И меня тоже, — грустно добавила Чжаккарн. — И Курруэ. Энефа любила всех своих детей, даже тех, кто ее потом предал.

Так, Чжаккарн и Курруэ я и впрямь не люблю. Фух, Йейнэ, выдыхай. И я выдохнула — с облегчением.

Зато меня опять затрясло — наверное, теперь уже от голода. Сиэй с жалобной осторожностью потрогал меня пальчиком. В этот раз я не отдернула руку, и он радостно засопел, вцепился покрепче и усадил меня обратно на кровать.

— Ты бы могла всю жизнь прожить и так ничего и не узнать, — сообщил он и погладил меня по волосам. — Ты бы повзрослела, полюбила бы какого-нибудь смертного, родила бы от него смертных детей, любила бы их, а потом превратилась в беззубую старуху и тихо умерла во сне. Вот такой судьбы мы для тебя хотели, Йейнэ. Именно такая судьба ждала дочь Киннет — но Декарта вызвал тебя сюда. И нам пришлось… поспешить.

Он сидел так близко, что мне трудно было сдержать естественный порыв — и я погладила его по щеке, нагнулась и нежно поцеловала в лоб. Он вздрогнул от неожиданности, а потом смущенно заулыбался. Щечка нагрелась под моими пальцами — покраснел, наверное. Я улыбнулась в ответ. Вирейн прав — его невозможно не любить.

— Расскажи мне все, — прошептала я.

Он отшатнулся, как от пощечины. Наверное, магия, принуждавшая его повиноваться приказам Арамери, оказывала физическое воздействие. Возможно, даже причиняла боль. Но так или иначе, настоящую боль ему причинили не страдания тела, а то, что я отдала ему приказ, напомнив о рабстве.