Зов кукушки - Гэлбрейт Роберт. Страница 91

— Мистер Страйк? Вы можете войти.

Назад, в тот же приглушенно-красный коридор, через короткий проход — и в большую спальню с преобладанием серо-голубого и белого, где все дышало утонченным вкусом. Слева было две распахнутые двери: одна — в небольшую туалетную комнату, а другая, очевидно, в гардеробную. Среди элегантной мебели французского стиля наглыми проходимцами выглядели атрибуты тяжелой болезни: капельница на металлической стойке, сверкающее чистотой судно на комоде и целый арсенал лекарств.

Одетая в стеганое ночное платье цвета слоновой кости, больная полулежала на горке белоснежных подушек и казалась совсем маленькой на необъятной резной кровати. В этой женщине не осталось ничего от юной, миловидной леди Бристоу. Из-под сухой, пергаментной кожи выпирали кости. Глаза, мутные, подернутые пеленой, ввалились, а сквозь тонкие, как у младенца, седые кудельки просвечивал розовый скальп. Исхудавшие руки застыли поверх одеяла, из вены торчал катетер. В комнате явственно ощущалось присутствие смерти, как будто она терпеливо и вежливо ждала за портьерой.

В воздухе витал слабый аромат липового цвета, который не мог перебить запахи дезинфицирующих средств и распада плоти. Эти запахи напомнили Страйку госпиталь, где он, совершенно беспомощный, провалялся несколько месяцев кряду. В этой комнате тоже был эркер, окно которого слегка приоткрыли, так что сюда проникал теплый свежий воздух и отдаленный детский гомон. Тронутые солнцем верхушки платанов заглядывали в стекло.

— Вы детектив?

У нее был слабый, надтреснутый голос; речь звучала невнятно. Страйк не знал, что сказал ей Бристоу насчет его рода занятий, и почувствовал облегчение оттого, что хотя бы это можно не объяснять.

— Да, меня зовут Корморан Страйк.

— Где Джон?

— Его задержали на работе.

— Опять, — прошептала она, а потом: — Тони совсем его загнал. Это несправедливо. — Остановив мутный взгляд на Страйке, она едва заметным движением пальца указала на небольшой расписной стул. — Садитесь.

Вокруг ее поблекших радужек обозначились белые линии. Присев на низкий стул, Страйк заметил на прикроватном столике еще две фотографии в серебряных рамках. Его как током ударило: на него — глаза в глаза — смотрел десятилетний Чарли Бристоу, в школьной рубашке с огромным узлом галстука, круглолицый, с удлиненной гривкой волос, навеки застывший в восьмидесятых. Такой же точно, какой махал на прощанье своему лучшему другу Корморану Страйку, надеясь встретиться вновь после Пасхи.

Рядом с портретом Чарли стояла фотография поменьше: хрупкая девочка с длинными черными кудряшками и большими карими глазами, в синем форменном платьице: Лула Лэндри в возрасте лет шести.

— Мэри, — позвала, не повышая голоса, леди Бристоу, и в спальне тут же возникла сиделка. — Предложите, пожалуйста, мистеру Страйку… кофе? Чай? — спросила она, и Страйк перенесся на два с половиной десятилетия назад, когда в солнечном саду приветливая светловолосая мать Чарли Бристоу приносила им лимонад со льдом.

— Кофе — замечательно, большое спасибо.

— Извините, что не могу приготовить сама, — проговорила леди Бристоу после того, как за дверью смолкли тяжелые шаги сиделки, — но, как видите, я теперь должна зависеть от доброты посторонних. Как несчастная Бланш Дюбуа. [25]

Она на мгновение закрыла глаза, будто сосредоточилась на невидимом источнике боли. Страйк не мог определить, насколько сильно она накачана анальгетиками. За ее обходительностью чувствовалась некая горечь, словно запах распада — за ароматом липового цвета, а последняя фраза и вовсе прозвучала странно, ведь Джон Бристоу все свободное время танцевал вокруг больной матери.

— Почему не пришел Джон? — снова спросила леди Бристоу, не размыкая век.

— Его задержали на работе, — повторил Страйк.

— Ах да. Вы же сказали.

— Леди Бристоу, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, и я заранее прошу прощения, если они покажутся слишком личными или огорчительными.

— Кто испытал все, что выпало на мою долю, — спокойно произнесла она, — того трудно огорчить. Называйте меня Иветта.

— Благодарю вас. Не возражаете, если я буду делать кое-то заметки?

— Ничуть. — Она с отстраненным интересом наблюдала, как Страйк достает блокнот и ручку.

— Если не возражаете, хотелось бы начать с того, как Лула появилась в вашей семье. Перед тем как ее удочерить, вы располагали какими-нибудь данными о ее происхождении?

Недвижно лежащие на одеяле руки были воплощением беспомощности и пассивности.

— Нет, — ответила она. — Я ничего не знала. Возможно, у Алека были какие-то сведения, но он со мной не делился.

— Почему вы думаете, что у вашего мужа могли быть какие-то сведения?

— Алек во всем проявлял дотошность. — При этих воспоминаниях губы леди Бристоу тронула слабая улыбка. — Он был преуспевающим бизнесменом.

— Но о происхождении Лулы он вам ничего не рассказывал?

— О нет, такое было не в его характере. — Похоже, само это предположение казалось ей странным. — Я хотела, чтобы она была моей, только моей, понимаете? Если Алек что-то и выяснил, он оградил меня от ненужных волнений. Знай я, что за ней в любой момент кто-то может явиться, я бы этого не пережила. Я тогда уже потеряла Чарли, и мне очень сильно хотелось девочку; мысль о том, что я могу потерять и ее…

Сиделка внесла поднос с двумя чашками и вазочкой бурбонского печенья.

— Один кофе, — жизнерадостно сообщила она, опуская чашку на ближайший к Страйку прикроватный столик, — и один отвар ромашки.

Женщина поспешила выйти. Леди Бристоу закрыла глаза. Сделав глоток черного кофе, Страйк продолжил:

— В последний год своей жизни Лула начала розыск своих биологических родителей, это так?

— Да, это так, — с закрытыми глазами ответила леди Бристоу. — Как раз в то время, когда мне поставили онкологический диагноз.

Она замолчала; Страйк опустил чашку, слегка звякнув донышком о блюдце, и сквозь открытое окно с площади опять донеслись детские крики.

— Джон и Тони очень, очень рассердились, — сказала леди Бристоу. — Они считали эти розыски совершенно несвоевременными, поскольку я была в очень тяжелом состоянии. Опухоль оказалась запущенной. Мне сразу назначили курс химиотерапии. Джон был очень добр: он возил меня на процедуры и обратно, сидел со мной в самые тяжелые периоды, и даже Тони мне помогал, а Лула, как видно, думала лишь о том… — Она со вздохом открыла блеклые глаза, ища взглядом лицо Страйка. — Тони всегда говорил, что она крайне избалована. Наверное, это моя вина. Но поймите: до этого я потеряла Чарли; ей я ни в чем не могла отказать.

— Вы не знаете, насколько Лула продвинулась в своих поисках?

— Нет, не знаю. Думаю, она понимала, до какой степени меня это ранит. Она со мной почти не делилась. Я, конечно, слышала, что она разыскала эту женщину, свою биологическую мать, — об этом трубили все газеты… Как Тони предсказывал, так и вышло. Лула всегда была для нее обузой. Ужасная, ужасная особа, — прошептала леди Бристоу. — Но Лула упорно продолжала ее навещать. Я в это время проходила химиотерапию. У меня выпали все волосы…

У нее сорвался голос. Продолжая задавать вопросы, Страйк чувствовал себя негодяем, — возможно, на это и был расчет.

— А что насчет ее биологического отца? Она не упоминала, что нашла о нем какие-то сведения?

— Нет, — слабо сказала леди Бристоу. — А я не спрашивала. Мне казалось, она оставила свою затею, когда нашла эту жуткую мать. Мне вообще была невыносима вся эта история. Она меня просто убивала. И Лула не могла этого не понимать.

— Во время своего последнего посещения Лула ничего не говорила о биологическом отце? — не отступался Страйк.

— Ничего, — тихо произнесла она. — Ничего. Да и посещение было совсем кратким. Помню, она с порога объявила, что торопится. У нее была назначена встреча с Сиарой Портер.

Ее обида облачком долетела до Страйка, подобно исходившему от леди Бристоу запаху прикованного к постели тела: чуть застарелому, чуть передержанному. Было в ней нечто такое, что роднило ее с Рошелью: при всем огромном различии обе несли на себе печать недовольства несправедливостью судьбы и близких.