Столкновение - Сапегин Александр Павлович. Страница 59

— Чего вылупился? Проваливай к своей ненаглядной, молодожен! — с явно наигранным упреком отпустил его Вадим.

Теперь «голубки» о чем-то заговорщически шептались, выясняя, какая стервь посмела цапнуть Белова за причинное место. Али чай отравился, болезный, кикирейскими птичками? Несчастненький. Можа, какое противоядие ему вколоть?

Пытаясь успокоиться, Вадим вытянул ноги и, удобно устроив голову на округлой, внушительной спинке скамьи, уставился в ночное небо. Ах, что это было за небо! Взгляд буквально утонул и растворился в бездонном звездном океане. Не бывает на Земле такого яркого, объемного и цветного ночного неба, разве что высоко в горах, где к звездам ближе. Взгляд восторгали радужные туманности, причудливо расплывшиеся силуэтами мифических существ, свитые спиралевидные галактики, такие далекие и близкие одновременно, будоражащие воображение скопления миллионов маленьких и больших «солнц», собранных в неизвестные землянину созвездия. Лепота! Прекраснейший мир, необычный, загадочный и…

Бли-ин! Мысль о людях сломала всю возвышенную упоенность созерцанием небесной феерии. Да-а, прекрасный-распрекрасный мир… и люди здесь чуткие, добрые, прямо лапочки… Вадим зябко повел плечами и нехотя оторвался от любования звездами, рассеянным взглядом окинул набережную. Ничего особенного: прогуливались парочки и небольшие компании с виду вполне обычных людей. Черт… чехарда мыслей и событий последних месяцев завертелась в его мозгу дикой каруселью. Сознание выхватывало из хаоса мельтешащих пазлов нужные и собирало общую картину. Этой не располагающей к умозаключениям, праздничной для города ночью на Белова обрушилось понимание, почему его седалищный нерв постоянно искал на себя любимого приключений. Настроение, бывшее заоблачно возвышенным, в один миг рухнуло, пробив мостовую и застряв где-то ниже городского коллектора. На душе было неимоверно гадко. Сегодняшний ментальный инцидент в ресторане единым жирным мазком сделал картину узнаваемой.

Люди, люди! Скажите, как в такой обстановке не заработать комплекс неполноценности? Когда чувствуешь нечто, а понять это нечто не можешь. О себе любимом думалось почему-то в третьем лице. Может, это мудрая психика щадит рассудок?

Он тут который месяц сворачивал мозги в поисках ответов, а истина — вот она, болтается на поверхности простым тем самым, что никогда не тонет. И просто все, как то самое: их, пришельцев, здесь считали людьми второго сорта!

Отдельный учебный корпус, отдельные кампусы, свой, ограниченно изолированный мирок… Этот мирок-кокон ненадолго открывался внешнему пространству на редких, совместных с илантскими студентами лекциях и практикумах. Именно тогда Вадим чувствовал себя очень странно. Малый объем и поверхностность преподавания земным студентам дисциплин магии жизни и колдомедицины не позволяли толком разобраться в своих ощущениях, не позволяли влиять на состояние своего организма. Бурлящие гормоны, с неумолимостью лавового потока, напирали на психику, вызывая приступы раздражительности, резкие перепады настроения и малообоснованные, неосознанные, а потому с большим трудом сдерживаемые припадки гнева и тупой ярости. Всю неприглядность состояния окутывал липкий, навязчивый туман сексуальной неудовлетворенности. Непонимание причин всего этого страшно угнетало. Пытаясь как-то сосредоточиться, собраться, Вадим костерил себя последними словами, совестил за мнимое слабоволие. Та же совесть, что родня медведю — либо спит, либо грызет, не позволяла ему просто так, ради физиологической потребности, переспать с какой-нибудь понравившейся смазливой девчонкой. Были и томные взгляды, и недвусмысленные намеки. Не столько любовь, сколько верность Ирине останавливала его…

Теперь все выглядит логично и объяснимо. Это снисходительно-покровительственное — вроде как к детям малым, как к недоумкам каким, — отношение большинства преподавателей. Вежливо-холодное общение со студентами, особенно дворянского рода. В открытую никто не унижает и не провоцирует, явного высокомерия и пренебрежения тоже нет.

Улыбаются, лестно отзываясь о способностях и силе землян. Скалят зубки, сушат десны в притворных улыбках. Прямо-таки филиал японского дипкорпуса — тридцать три улыбки на все случаи жизни и виды переговоров. А что же схоронилось в сознании, наглухо закрытом ментальными щитами? Там, скорее всего, осознанная уверенность, что до настоящей магической мощи землянам ой как далеко. Это как выставить на поединок груду накачанных мышц неандертальца, вооруженного узловатой дубиной, против реакции и практики гибкого и подвижного испанского фехтовальщика. Мощь и всесокрушающая, неподъемная для обычного человека дубина — страшное оружие в свалке группового боя. Махнул направо — улица, налево — переулочек. В единоборстве выступают иные критерии — скорость, маневр, обман, расчет. Инертная дубина и реактивная шпага — результат схватки предсказуем.

Нет, уверенность в превосходстве — не главное; основное, тщательно скрываемое — это банальнейший страх, завуалированный в скрытом сознании брезгливостью, неприятием и презрением. Неофициальная молва, заговорщически передававшаяся шепотком из уст в уста, относила землян к дикарям, варварам. Необузданных, неуправляемых варваров боялись и потому ненавидели везде и всегда, тихо и скрытно, но от этого было еще более мерзко, противно и обидно.

Чем бы ни руководствовались спецслужбы обеих заключивших сделку сторон, используя соотечественников в какой-то своей, большой и непонятной игре, практически вслепую, но результата они добились. Это же бомба замедленного действия! Конкретики нет, отношения — сплошная иллюзия. Черт их разберет совсем… Тут еще миуры эти, собак бешеных им на хвосты, достали своим ненавязчивым, до неимоверности раздражающим, вниманием. Что ни говори, как себя ни успокаивай, а человеком второго сорта ощущать себя хреново. Злость берет, и руки чешутся прибить кого-нибудь из снобов местного пошиба…

— Ой!

Внимание мгновенно переключилось на летящий через его ноги «снаряд». Еще мгновение — и сильные руки Вадима подхватили падающее тельце у самой земли. Белов не ожидал от себя такой молниеносной реакции, спасшей ребенка от неминуемой встречи с шершавой брусчаткой.

— Ой! — Без тени страха, скорее с удивлением, на Белова смотрели огромные синие глаза.

Это была маленькая, лет четырех, девчушка с белокурыми волосами. Придав девочке вертикальное положение и отряхивая мантию, Вадим иронично заметил:

— Замечательный стиль ныряния «рыбкой», вот только для мостовой совсем не годится!

— А ты кто?! — Девчушка запрокинула свою белокурую с серебристо-снежным отливом головку, глядя снизу вверх на немаленького собеседника своими синими глазищами.

— А ты — кто? — в тон любопытной пигалице, присаживаясь на скамейку, поддержал разговор Белов.

Синие глазки девочки мигом уставились на ее лакированные симпатичные босоножки, украшенные серебряными застежечками.

— Кто же ты, милое дитя? — улыбаясь, весело спросил Белов, машинально проговаривая слово «дитя» на русском.

— Вовсе я не милое дитя! — возмутилась девчушка, без запинки выпалив незнакомое слово. — Я девочка, Тсуи!

При этом она грозно, как ей казалось, топнула ножкой. Дорогое пышное платьице, белые с помпончиками гольфики, изящные босоножки — ее смело можно было отнести к знатному сословию. Острое ушко, вынырнувшее из серебристых локонов, капризно, но очень мило изогнутые пухлые губки и правильные, почти кукольные черты личика выдавали в ней наличие эльфийской крови. Интуиция подсказывала, что это непоседливое милое чудо не потерялось, а само сбежало от нянек или родителей.

— Замечательное уточнение! Тсуи — это твое имя?

Девочка посмотрела на него как на недоумка, но все же ответила, возмущаясь непониманием:

— Мама зовет меня Тсуэль, а эти клыкастые баки — Тсуи, Тсуи, — явно копируя сюсюкающую манеру обращения тех самых баков, смешно передразнила малышка, — они на куриц похожи.

Мимолетная пауза, и негодующее возмущение сменилось интересом к персоне собеседника: