Виновата ложь - Локхарт Эмили. Страница 28

Я наклонилась и поцеловала Гата. То, что я могла его целовать и он целовал меня в ответ, до сих пор казалось волшебным. Настолько, что мы показывали друг другу наши слабости, страхи и хрупкость.

— Почему мы никогда об этом не говорили? — прошептала я.

Он снова меня поцеловал.

— Я люблю это место, — сказал Гат. — Остров. Джонни и Миррен. Дома и шум океана. Тебя.

— И я тебя.

— В каком-то смысле мне не хочется все портить. Даже думать не хочется, что здесь что-то может идти не так.

Я понимала его чувства.

Или думала так.

Затем мы с Гатом шли по Периметру, пока не дошли до широкой плоской скалы, выходящей на гавань. Волны разбивались об основание острова. Полуодетые, мы обнимали друг друга и, насколько могли, забыли все ужасные подробности о прекрасной семье Синклер.

Давным-давно жил-был богатый купец, у которого было три прекрасных дочери. Он настолько их разбаловал, что две младшие дочери только и делали, что весь день сидели у зеркала, упиваясь собственной красотой, и щипали себя за щечки, чтобы придать им румянец.

Однажды купец решил отправиться в путешествие.

— Что привезти вам по возвращении? — спросил он.

Младшая дочь попросила наряды из шелка и кружева.

Средняя дочь попросила рубины и изумруды.

Старшая дочь попросила лишь розу.

Купец уехал на несколько месяцев. Для младшей дочки он заполнил сундук самыми разными нарядами. Для средней дочки он обошел все рынки в поисках драгоценностей. Но, только приближаясь к дому, купец вспомнил о обещанной старшенькой розе.

Он как раз проезжал по дороге вдоль высокой железной ограды. Вдалеке за ней был виден мрачный дворец. Купец с радостью заметил куст роз, росший прямо возле ограды, пышущий красными бутонами. Достать до куста не составляло труда.

Ушла минута, чтобы сорвать цветок. Купец прятал бутон в дорожный мешок, когда его остановил сердитый рев.

На месте, где еще секунду назад никого не было — купец был готов поклясться в этом, — стояла фигура в плаще. Огромное существо проговорило хриплым голосом:

— Берешь чужое, не думая о расплате?

— Кто ты? — спросил купец, дрожа.

— Достаточно сказать, что я тот, у кого ты крадешь.

Купец пояснил, что он пообещал дочери розу после долгого путешествия.

— Можешь оставить себе украденную розу, — сказало существо, — но в обмен отдай мне первое, что увидишь по возвращении. — Капюшон упал назад, открывая жуткое чудовище с огромными зубами и отвратительной мордой. Оно походило на помесь шакала с диким кабаном.

— Ты перешел мне дорогу, — сказало чудовище. — Посмеешь еще раз — умрешь.

Купец помчался домой, загоняя лошадь. Он был в миле от дома, когда увидел старшую дочь, ожидающую его на дороге.

— Нам пришла весточка, что ты приедешь сегодня вечером! — крикнула она, торопясь в его объятия.

Она была первой, кого он увидел по возвращении. Теперь купец знал, какую цену потребовало с него чудовище.

И что потом?

Все мы знаем, что Красавица влюбляется в чудовище. Вопреки тому что думает ее семья, она любит его за очарование и ум, за творческую натуру и чуткое сердце.

Конечно, он человек, и всегда им был, а вовсе не чудовищной помесью шакала с кабаном. Это была лишь ужасная иллюзия.

Беда в том, что в этом очень трудно убедить ее отца.

Тот видит лишь челюсти и зверскую морду, слышит жуткое рычание каждый раз, когда Красавица приводит мужа к нему в гости. Не важно, насколько он цивилизованный и эрудированный. Не важно, настолько добрый.

Отец видит дикого зверя, и его отвращение никогда не исчезнет.

Как-то вечером летом-номер-пятнадцать Гат кинул камешки в мое окно. Я высунула голову и увидела его среди деревьев в лунном свете, с сияющей кожей и глазами.

Он ждал меня у подножия ступенек на крыльце.

— Я остро нуждаюсь в шоколаде, — прошептал парень, — и хочу осуществить набег на кладовую Клермонта. Ты со мной?

Я кивнула, и мы вместе пошли по узкой дорожке, переплетя пальцы. Обошли дом и подошли к боковому входу, ведущему в прихожую, заваленную теннисными ракетками и пляжными полотенцами. Положив одну руку на дверь, Гат повернулся и прижал меня к себе.

Его теплые губы коснулись моих, наши руки соединились, там, прямо у входа в дом.

На мгновение мы вдвоем были единственными людьми на планете, с небесным простором, будущим и прошлым, разлитыми вокруг нас.

Мы прокрались в прихожую, а затем в кладовую, открывавшуюся с кухни. Комната была в старомодном стиле, с тяжелыми деревянными ящиками и полками, на которых стояли банки с соленьями, когда дом только построили. Теперь здесь хранили печенье, вино, чипсы, гнилые овощи и сельтерскую воду. Мы не включали свет, на случай если кто-то зайдет на кухню, но при этом были уверены, что в Клермонте ночевал только дедушка. Он ни за что не услышит ночью, как мы шумим. Днем он носил слуховой аппарат.

Мы стали копаться в поисках еды, как вдруг услышали голоса. Тетушки зашли на кухню, их речь была нечеткой и истеричной.

— Вот из-за этого люди и убивают друг друга, — горько сказала Бесс. — Мне лучше выйти отсюда, пока я не сделала то, о чем потом пожалею.

— Ты это не всерьез, — ответила Кэрри.

— Не рассказывай мне, всерьез или нет! — прокричала тетя. — У тебя есть Эд. Тебе не так нужны деньги, как мне.

— Ты уже впилась своими коготками в бостонский дом, — сказала мама. — Оставь остров в покое.

— Кто организовал похороны для мамы?! — рявкнула Бесс. — Кто неделями ухаживал за папой, кто разбирался с документами, выслушивал соболезнования друзей, писал благодарственные открытки?

— Ты живешь рядом с ним, — сказала мамуля. — Тебе это было удобнее всего.

— Я вела домашнее хозяйство с четырьмя детьми и пыталась сохранить работу! — воскликнула Бесс. — Вам такое и не снилось.

— У тебя был неполный рабочий день. И если я еще раз услышу о четырех детях, то закричу.

— Я тоже вела хозяйство, — сказала Кэрри.

— Вы обе могли бы приехать на пару недель. Но решили оставить разбираться со всем этим меня. Я ухаживала за папой весь год. Я бежала к нему, когда нужна была помощь. Я разбиралась с его слабоумием и горем!

— Не говори так, — возмутилась Кэрри. — Ты понятия не имеешь, как часто он мне звонит. Ты не знаешь, что мне приходится терпеть, просто чтобы быть хорошей дочерью для него.

— Да, черт возьми, я хочу этот дом, — продолжила Бесс, будто не слышала сестру. — Я его заслужила! Кто возил маму на приемы врача? Кто сидел у ее кровати?

— Это несправедливо, — заметила мама. — Ты знаешь, что я приезжала. И Кэрри тоже.

— «Проведать» ее, — прошипела Бесс.

— Тебе не обязательно было делать все это. Никто тебя не просил.

— Никто другой не справился бы! Вы спихнули все заботы на меня и даже не поблагодарили. Я загибаюсь в Каддлдауне, там ужасная кухня! Вы даже не заходите в дом, вас бы удивило, в каком он состоянии. Он почти ничего не стоит. Мама отремонтировала кухню в Уиндемире перед смертью и ванную в Рэд Гейте, а Каддлдаун остался прежним — но это не мешает вам двоим требовать с меня компенсацию за все, что я сделала и продолжаю делать.

— Ты выбирала картины для Каддлдауна, — отрезала Кэрри. — Ты хотела красивый вид. Только у тебя дом с выходом на пляж, Бесс, и все папино одобрение и преданность отходит тебе. Мне кажется, тебе должно быть достаточно. Бог тому свидетель, нам такого добиться невозможно.

— Ты сама виновата, — ответила Бесс. — Ты выбрала Эда; ты выбрала жизнь с ним. Решила привозить сюда Гата каждое лето, хотя знаешь, что он не один из нас. Ты же в курсе, как мыслит папа, но при этом мало того, что ты продолжаешь отношения с Эдом, ты еще и его племянника привозишь, выставляя его напоказ, как маленькая упрямая девочка с запретной игрушкой. Ты сама в ответе за свои поступки.