Уровень: Война (СИ) - Мелан Вероника. Страница 70

— Отчасти.

— Я думал, что подобных женщин не существует.

— Их и не существует…

— Ошибаешься.

Теперь она смотрела в сторону.

— Знаешь, что еще я понял за последние дни? А думал я много.

— Что?

— Что «Войну» мог пройти только человек, который любит оружие.

— Неужели?

— Именно так. Любит разрабатывать стратегии, любит тактическую игру, любит побеждать, потому что ни под каким предлогом не готов умереть.

— Значит ли это, что он любит убивать?

Она тоже много думала об этом. Размышляла, зачем убила тех солдат, корила себя за это — могла бы попробовать оглушить, но ведь нет, злилась, выпустила монстра наружу.

— Совсем необязательно. Просто не во всех ситуациях можно сохранить врагу жизнь. Увы.

Ей стало немного легче. Чуть-чуть.

— Одно дело, если бы ты убивала ради удовольствия — тогда это болезнь, сдвиг по фазе. Другое, когда тебя к этому вынуждает ситуация — тут о любви речь не идет, тут приходится понимать, что либо ты, либо он.

Вспомнился огромный, пытающийся ухватить ее руками, Тодд. Он убил ее на той кухне, точно убил.

Из тяжелой, повешенной на сердце сетки с камнями, выпало еще несколько булыжников.

— Но любовь к оружию у тебя однозначно есть. К экстриму, адреналину, бурлящей жизни, сражениям…

— Нет, тебе, наверное, кажется.

— Нет, Ани, не кажется. Поэтому я и сказал, что тебе не место в отеле. Ты там чахнешь.

— Да где же мне найти такую работу, чтобы она удовлетворяла тому, что ты только что перечислил? Кем работать — телохранителем? Разведчиком? Вступить в некую вооруженную группировку? Я этого не хочу.

— И правильно. Потому что ты умница. И потому что обладаешь всеми теми качествами, которые я перечислил ранее.

Они сидели в маленькой пиццерии — сытые, довольные, расслабленные и просто общались. Ей почти не верилось в это. Хороший день, хороший вечер. Будет жаль, когда он закончится.

— Ты не стала заказывать вино — почему?

— Ты не пьешь, за рулем, а одна я не хочу.

— Зато хохотала бы сейчас, как в баре.

Она улыбнулась. Из бара остались хорошие воспоминания, да.

Впервые за вечер Ани позволила себе посмотреть на Дэйна прямо, не скрываясь и не пряча интерес. Ее всегда удивляла, что он мог занять собой полкомнаты — весь диван, кресло или большую часть кухни. Так и теперь — казалось, девяносто процентов кабинки занял собой Дэйн. Здоровяк с добродушной, но совсем непростой улыбкой, здоровяк с толстой шеей и огромными руками, здоровяк, при взгляде на зад которого, Инесса изошла пузырями у рта.

— Нравлюсь?

— Еще бы.

Пьяным можно быть и без вина.

— А есть те, кому ты не нравишься?

— А мне на это плевать.

Белозубая улыбка, ежик, трещащая по швам в плечах футболка.

— А ты знаешь о том, что в твою косу все еще вплетен шнурок?

— Знаю. Вот кто его туда вплел, тот пусть и выплетает.

Теперь ей хотелось вина. Отчаянно, много и быстро. Смущенная его пристальным взглядом, Ани прочистила горло:

— Так зачем ты пригласил меня в ресторан? Ты, вроде бы не извинился, да и разговор наш был ни о чем…

— Неправда. Наш разговор плавно подвел нас к тому, о чем я хотел сказать.

Не просто бокал вина — бутылку. А лучше две.

Она не смогла его подбодрить — продолжай, мол, — потому что в этот момент была готова сбежать. Он сейчас скажет что-то… такое… сложное/страшное/тревожное/волнительное/ — что-то такое, о чем она будет вспоминать всю оставшуюся жизнь (нужное подчеркнуть).

А, может, она дура? И он не скажет ничего серьезного? Женщины вообще любят приписывать мужчинам мистическую таинственность там, где они обычно ведут себя, как олухи.

«— О, дорогой! Ты ерзаешь, потому что у тебя есть тайна?

— Нет, дорогая, потому что я хочу в туалет…»

— Ани.

— А? — Она едва не подскочила на месте, задумавшись.

— Я хочу тебе предложить одну вещь.

— Какую?

«Туалет» или мистика? Мистика или «туалет»?

— Чтобы мы попробовали все заново.

— Что… заново?

— То, что хотели с самого начала. Во что играли. О чем врали друг другу, точнее, я врал тебе. Я бы хотел узнать тебя лучше, и для этого начать все с самого начала.

За окном темнело; в кабинке остался лишь желтоватый искусственный свет, синева меркла. На столе пустые тарелки, в них скомканные салфетки, сложены друг на друга ножи и вилки.

— Из-за потери твоей памяти, я не мог — не имел права к тебе приблизиться, как не мог и подпустить к себе тебя…

— Ну и правильно, нечего…

Кажется, вина не требуется. Она уже порет ерунду и волнуется так сильно, что готова, как в третьесортной комедии, то выдавать плоские шутки, то беспричинно хохотать.

— Но теперь я хотел бы попробовать все по-настоящему. Водить тебя на свидания, узнавать тебя, позволить тебе узнать себя…

У нее отчаянно сохло в горле.

— Все те стадии развития отношений, которые мы обсуждали — пусть они случатся на самом деле.

— Ты имеешь в виду до той, когда я начинаю считать, что «ты говнюк» и хлопаю дверью?

— Ну, до нее, надеюсь, мы не дойдем. А вот храплю ли я…

— Я и так знаю, что ты храпишь.

— Но ты все еще не знаешь, закрываю ли я колпачок от пасты и не разбрасываю ли я носки?

— А это важно?

— Важно. Потому что это я — мой мир. И я предлагаю тебе его узнать, потому что очень сильно хочу узнать твой. Я думаю, что теперь, когда мы оставили ложь позади и даже пережили так много, у нас может получиться. На самом деле получиться. Я готов возить тебя на парашютные прыжки каждую неделю, а по вечерам обучать рукопашному бою.

— И ты все так же будешь прятать пожарников у себя под боком и съедать по пять булок за раз…

— Каюсь. Но зато я покажу тебе, на что способен влюбленный мужчина по отношению к своей избраннице, если она того позволит. Конечно, она в довесок получит лохматого пса по имени Барт, которого постоянно надо кормить и редкие визиты в дом рыжего доктора, но на этом ее беды, клянусь, закончатся. Ты ведь дашь мне этот шанс, Ани? Дашь его нам?

Влюбленный? Избраннице?

Двух бутылок будет мало. Нужна цистерна, беруши в уши и гитара. Чтобы если уж сойти с ума, то орать самому себе песни, и никого вокруг не слушать.

— Ани, с тобой все в порядке?

— Да-да, в порядке…

— Так, что ты мне ответишь?

— Я подумаю.

На большее ее, в виду шокового состояния, не хватило.

Дама сдавала позиции медленно, а Дэйн балдел.

Она не говорила ни «да», ни «нет», а он ни на секунду не расстраивался — знал, что для того, чтобы собраться силами и поверить кому-то вновь, Ани потребуется время.

Он присылал ей на работу цветы, а домой конфеты с привязанными к ним игрушками — плюшевыми мишками, глазастыми пушистиками и иногда пластиковыми солдатиками — знал, — поймет.

В одной из бархатных коробочек он вновь отправил ей в качестве сувенира памятные часы, и теперь каждый вечер, лежа в своей спальне, зачитывал в циферблат главы из книги с рассказами — Ани слушала, не перебивая. Только раз в ответ на заданный вопрос: «ну, что красавица, на сегодня закончим?», он услышал мирное сопение, а после долго смеялся, что, мол, не единственный в этом мире, кто храпит — она смущенно смеялась в ответ.

Днями, когда у обоих находилось время, они ходили в кино, гуляли с Бартом в центральном парке или же пытались затащить того в лодку, чтобы догрести до маленького острова, прозванного горожанами «романтичным» — считалось, что пара, совершившая обход по его периметру, держась за руки, всегда связывалась невидимой нитью, — но тщетно. То ли Барт боялся воды, то ли не желал быть связанным непонятными ему «узами».

Будь то музей, акванарий, ресторан или же просто вечерняя поездка, чтобы выпить по чашке кофе, Дэйн всегда возвращал Ани домой еще дотемна и никогда не делал попыток наклониться, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй.

Придет время — и все придет вместе с ним.