Перехлестье - Алексина Алена. Страница 22
В движениях Лисы не было суеты, только спокойная, выверенная стремительность. Она не смотрела по сторонам, не оборачивалась, не шарила в поисках того или иного предмета, лишь руки порхали, снимая с полок то одно, то другое.
Вот еще один щелчок пальцами, и кухарка, что-то неслышно приговаривая, начала бросать в бурлящий горшок возникающие прямо из воздуха травы.
Не будь Зарии так плохо, она бы уже, захлебываясь ужасом и криком: «Колдунья!», выбежала с кухни. Но, увы, сейчас девушка лишь тихонько поскуливала, глядя с пола на творящееся среди бела дня беззаконие. Еще один резкий щелчок пальцами – и в котелке что-то булькнуло, а по кухне разнесся запах смородины. Стряпуха проворно налила немного отвара в глубокую кружку и шагнула к Зарии.
– Пей!
Одной рукой она приподняла девушку, а другой поднесла к ее губам колдовское варево. Чернушка замычала и начала отчаянно мотать головой, рискуя расплескать только что приготовленное зелье.
– Пей, не то силой заставлю! – В голосе Василисы прозвенела сталь.
Испугавшись угрозы, а может, просто не имея более сил противостоять тому, кто заведомо сильнее, Зария осторожно пригубила. Питье оказалось прохладным и ароматным. Каждый новый глоток облегчал боль, заставлял кровь быстрее бежать по жилам, бодрил, наполнял силами. Казалось, вот-вот встанешь и горы свернешь.
А на вкус это был обычный чай, из тех, что хозяйки готовят всю весну и лето – щавель, листья мяты, малины, смородины… Чуть-чуть сладковатый и бодрящий. Но в нем был запах молодой листвы и весенней земли, ландышей и дождя, земляники и сосновой смолы. Невозможно описать, но Зарии казалось, будто она пьет лето! Жаркое, грозовое, ягодное, с яркими радугами…
Вот тонкие пальцы вцепились в кружку. Девушка судорожно делала глоток за глотком, давясь, почти захлебываясь, повинуясь безумному, неодолимому, упоительному желанию жить. Чужие глаза бесстрастно наблюдали за ней, но вот чернушка сделала последний глоток, Васька моргнула… и снова стала прежней – беззаботной болтушкой с ямочками на щеках.
– Непутевая ты! – напустилась она на свою подопечную. – Совсем балда? Не евши из дома выходить? Садись, я лепешек нажарила. Сейчас перекусишь, сразу лучше станет. У меня так раньше было, проспишь на занятия, подскочишь, побежишь, даже стакан воды не выпьешь, а потом ка-а-ак скрутит – и тошнота, и дурнота, и пятна белые перед глазами… Есть надо по утрам.
Держа эту нравоучительную речь, она продолжила возиться у плиты.
Ну да. Есть. Зария с опаской покосилась на Лису, а когда стряпуха вышла из кухни во двор, сорвалась с места и, шатаясь, вбежала в зал харчевни. Взгляд привычно выцепил среди сидевших дэйна, и девушка уже кинулась к нему, но…
«Маги и колдуны – зло. Всякий, кто приютит мага, – приумножает зло. Дэйны – единственные спасители».
«Непутевая ты!»
«Всегда открывайте дверь дэйну».
«Сейчас перекусишь, сразу лучше станет».
Не могла.
Видимо, она и правда проклятая всеми уродина, раз не может подойти к дэйну и отдать ему Василиску. Не подругу, не родственницу, чужую странную девку, но… ничего плохого ни разу наследнице лантей не сделавшую. А в жизни Зарии таких людей не было. Может, только Багой… на свой лад.
И вот как этих двоих предашь? Одна – колдунья, другой – трактирщик, колдунью приютивший и – страшно подумать даже! – позволявший ей стряпать для стольких людей!
А вот она, Зария, ненавидимая всеми, ничего плохого только от этих двух людей и не видела. Как подойти, как наушничать? Что сказать? Да и надо ли? Не заметил дэйн колдовства – сам виноват. Этим нехитрым доводом оправдав себя, хромоножка вернулась на кухню и принялась чистить лук.
Глен и темные делишки
Он очень любил ночь.
Самое искреннее время суток.
Ночью, под покровом темноты, каждый из живущих мог быть самим собой – колдуном или магом, гулящей девкой или вором, страстным любовником или неверной женой… Ночью никто не притворялся. Темнота не скрывала людские пороки, но выводила их на свободу, а луна изредка освещала, показывая то, что пытались утаить.
Одним словом, он любил ночь за отсутствие добропорядочной лжи, за возможность быть тем, кем был на самом деле. Вором. Отступником. Сиротой. Колдуном-перевертышем. Человеком, которого никто не ждет. Тем, о ком никто никогда не заплачет. Да, ночь таким, как он, всегда нравилась больше дня.
Запустив пальцы в волосы, он вздохнул. Никогда за всю свою жизнь не сидел ночью дома. С того самого дня, как его – ребенка – выкинули за порог в темноту и холод. Да, с той поры Глен проводил на улицах города каждую ночь.
Страх? Нет. Свобода. Предвкушение.
Воспоминания захлестнули волной, моля подчиниться зову ночи и выйти вон из тесной комнаты… мужчина еле слышно застонал и стиснул зубы, усилием воли отгоняя опасные мысли. Нельзя, нельзя. Сейчас никак нельзя.
Вот только плохое настроение сразу же стало отвратительным.
Темная сущность магии поднималась в груди удушающей волной, грозясь выплеснуться на любого, кто окажется рядом. Она рвалась прочь, искала выхода, будоражила, волновала, пуская по нервам крупную дрожь. Со своим даром он научился справляться давно и без труда держал его в узде, но этот, новый… С таким ему еще не приходилось бороться. Подчинять эту силу получалось до крайности плохо…
Тот дар, что обрушился на беглого колдуна в избушке умирающей ведьмы, дар, который он схлопотал, оттолкнув девчонку и подставившись, не поддавался контролю. Оглянувшись, Глен смерил тяжелым взглядом спящую девушку. Каштановые кудри разметались по подушке, лицо кажется трогательно безмятежным… Просто пастораль – невинная пастушка на отдыхе! Колдун хмыкнул. Еще бы она не понравилась дэйну! Такая хорошенькая.
При мысли о дэйне всплыл в памяти и недавно подслушанный разговор. Темная сторона магии всколыхнулась. Надо выйти. Нужно донести до колдунов города то, что стало известно Глену, нужно спасать людей, нужно заставить сопротивляться. Сейчас, когда им всем уже нечего терять, мало кто откажется…
– Не мельтеши, – этот приказ, отданный сонным голосом, заставил его замереть. – Успокойся. Голова от тебя болит уже.
Лишь во сне она слышала его и воспринимала как равного. Лишь во сне с ним разговаривала. Как же это злило! Маг шагнул вперед, чтобы разорвать наконец нити, связывающие их мысли, когда девушка вдруг улыбнулась. Так ласково, с такой добротой, пониманием и с толикой лукавства… так, как не улыбалась никому. Злоба схлынула, оставив после себя лишь оцепенение. И через это оцепенение наконец-то пробился еле слышный зов… зов, который мужчина не мог оставить неуслышанным.
– Мне нужно идти, – тихо сказал он.
– Куда-а-а? – капризно поинтересовалась спящая. – Ну, куда тебя несет?
И она потерлась носом о край одеяла:
– Нечего шастать по ночам. Спи.
– Нет.
Снова сопение. На этот раз попыталась спрятаться под подушку и еще пробубнила оттуда:
– Отстань. Мне твое бухтение спать мешает. Завтра вставать рано.
– Мне надо идти, слышишь? – Он начинал злиться, вот же строптивая кобыла!
– Сам ты «кобыла».
– Ей нужна помощь! – прошипел Глен, склоняясь над ложем.
Глубокий вздох. И согласный кивок.
– Ладно. Топай. Только не зуди. Я хоть высплюсь.
– Твою ж систему! Одно дело – топографический кретинизм – право с лево перепутать, свернуть не туда, дорогу обратную не запомнить. Но совсем другое – кретинизм врожденный. Это все равно как потеряться на детской площадке. Стоишь такая – справа песочница с грибком, слева качели в виде слоника, напротив твой дом, а ты потерялась. Как такую барышню назовут? Цензура не позволяет говорить правду. А кретинка – это слишком ласковое слово, совершенно не отражающее глубинную суть явления.
Вроде и головой не билась, и в детстве не роняли, но вот поди ж ты – кретинизм растет и развивается. Нет, мало путешествий между мирами, решила еще найти на свою толстую… – Василиса осеклась, огляделась и продолжила: