Абсолютное оружие (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна. Страница 39

— Какого?! — удивлённо вытаращилась я на капитана. Нет, мысль у меня, конечно, появилась, но не может же это быть правдой!

— Точно не этого, не знаю уж, о чём ты подумала, — усмехнулся он. — Не хотел тебе говорить, но раз уж всё равно к слову пришлось, постарайся воспринять адекватно. Совет Старших принял решение передать тебя мне на воспитание отчасти в порядке эксперимента. В попытке создания… кхм, полноценной семьи с участием носителя горячей крови. Они решили, что мы друг другу очень подходим, и грех не воспользоваться таким шансом. Впрочем, давить на тебя они не собирались; это действительно случайность, воля Совета очень сильна для каждого из нас, а в подростковом периоде — особенно.

— Давить на меня? — уточнила я царапнувшую слух фразу. — А на тебя?

— Нет необходимости, — пожал плечами Райш. — На меня собственные инстинкты давят так, как ни один Совет не сможет при всём желании, — он насмешливо хмыкнул. — Мне достаточно только твоего запаха, чтобы самоконтроль начал представлять серьёзную проблему. Дыхательный фильтр здорово выручал, но док его удалил; так что, пожалуй, тебе стоит как минимум пересесть, — предложил он несколько озадаченно, ослабляя объятия. Я, впрочем, вставать с нагретого места не спешила.

— Дыхательный фильтр? И давно ты с ним ходишь?

— С Весенних Игр, — невозмутимо ответил горячий, и принялся задумчиво поглаживать меня кончиками пальцев по плечу. — Когда осознал весь масштаб проблемы.

— Чем же от меня таким пахнет? — несколько нервно хмыкнула я.

— Можно, я не буду отвечать? — он глубоко, шумно вздохнул.

— Почему?

— Экси, не надо дразнить горячего тем, чего ему очень хочется. Это каждый ребёнок знает; такое обычно плохо заканчивается именно для хвастуна.

— А всё-таки? — я предпочла пропустить последнюю сентенцию мимо ушей, чтобы случайно не передумать, и настороженно замерла, сосредоточившись на ощущениях. От прикосновения горячих пальцев сквозь рубашку по спине волнами пробегали мелкие мурашки, готовые вот-вот превратиться в лёгкую зябкую дрожь. Это было странно, но почему-то приятно.

— Сложно объяснить словами, — сдался Райш. — У каждого человека свой запах, и даже если мы этого не осознаём, мы, как и животные, во многом ориентируемся именно на него, и его сложно с чем-то сравнить. Для меня ты пахнешь желанием. Чувствую и знаю: моя, никому не отдам. Это как наваждение, как наркотик: запах может быть любой, он никак не связан с действием на организм, — объятия стали крепче, одна рука мужчины сжала моё бедро, вторая — вцепилась в плечо. — Экси, я тебя предупреждаю последний раз. Ещё слово, и я тебя уже не смогу отпустить, физически, лучше уйди сейчас.

— Мне тоже нравится, как ты пахнешь, — почти беззвучно прошептала я, уткнувшись носом ему в шею, в нежную кожу ниже уха, под челюстью, и с наслаждением вдыхая запах. И, кажется, прекрасно поняла, что именно он имел в виду.

Тихо что-то пробормотав на выдохе, Райш легко приподнял меня за талию и посадил обратно к себе на колени, но уже верхом. Окончательно лишая возможности что-то возразить, вновь поцеловал и, придерживая меня за бёдра, поднялся.

«Наверное, про стол вспомнил», — промелькнула в моей голове где-то далеко-далеко на фоне захлестнувших сознание эмоций одинокая мысль. Вслед за ней — вторая, философски-ироничная. О том, что для не обладающего практически никаким подобным опытом человека Райш ведёт себя удивительно уверенно, и, наверное, на эту тему у них тоже есть какая-нибудь генетическая память, недоступная посторонним.

На этом, собственно, связные мысли кончились. Остался только огонь — вокруг и внутри, сплошное жгучее алое пламя.

И, наверное, это очень хорошо, что стол каменный, потому что пожар в космосе — это самое страшное, что может случиться. А камень не горит. Одежда вот сгорела — иначе как объяснить, куда она так быстро и вся разом делась, и я совсем этого момента не запомнила? Райш — он даже звучит как вспышка пламени, горячий и алый.

Кто только придумал, что красное пламя — самое холодное? Жаркое, жадное, взъерошенное.

Пальцы путаются в языках пламени, красных и почему-то чёрных. Когда только коса расплелась?

Красное на чёрном — удивительно красивое сочетание. Старая-старая песня, откуда-то из бесконечной дали. Рваным ритмом колотится в ушах пульс, один на двоих. «И в груди хохотали костры…» — громко, нервно, срываясь на стон. Капельками раскалённой плазмы выступая на коже, чтобы собраться в один огромный шар и погибнуть в ослепительной вспышке сверхновой.

Райш..

Меня отрезвил страх. Странная для горячей крови реакция, но ощущение вязкого, рассыпчатого как гнилая тряпка страха наотмашь стегнуло по оголённым нервам. Вмиг будто прозрев, я обнаружил прямо перед собой бледное лицо с огромными, испуганными глазами на нём.

— Уходи, — выдохнул, с трудом оттаскивая себя от девушки. Разжимать руки было физически больно, пульс бешено колотился в висках, а разум с трудом удерживал рвущиеся с поводков инстинкты. А эта глупая любопытная девчонка продолжала стоять передо мной, одним взглядом своих наполненных страхом глаз выворачивая мою душу наизнанку. — ВОН! — прорычал я, со всех сил вгоняя когти в прочный пластик стены. Что угодно сделать — напугать, отбросить! — лишь бы ушла, лишь бы перестала на меня смотреть и дала возможность попытаться прийти в себя. — Уходи! — повторил, уже с трудом проталкивая слово через искажённую трансформацией гортань.

Хвала предкам, ушла.

Я позволил себе громкий, почти переходящий в отчаянный вой рык; благо, здесь хорошая звукоизоляция. Обеими руками ударил стену, — раз, другой, — вонзил когти, раздирая стену, оставляя на упругом пластике безобразные вмятины и борозды от когтей пополам с собственной кровью и ошмётками плоти. И головой бы побился, если бы это могло помочь; но мне просто нужна была боль. Обычная, физическая, примитивная, способная если не притупить мучительное ощущение разрывающегося на части разума, так хотя бы отвлечь от этого непонятно откуда идущего чувства.

Глупая любопытная девчонка!

Какой-то незначительный кусок реальности выпал у меня из памяти; это был не обморок в полном смысле этого слова, но какое-то частичное помутнение сознания, спасающегося в темноте краткого забытья от саморазрушения. Сомнительное удовольствие, когда собственное сознание и подсознание, воплощаясь в натуральное раздвоение личности, пытаются порвать друг друга на части как пара бешеных зверей.

Очнулся я сидя на полу, спину подпирала всё та же безвинно пострадавшая стена. Задумчиво поднёс к лицу руки, сжал в кулаки и довольно оскалился, когда по рукам до самых плеч прокатилась волна боли. Это было понятно и естественно, поэтому даже почти приятно.

— Что вы так убиваетесь, вы же так никогда не убьётесь! — вывел меня из оцепенения отлично знакомый голос. Когда я дал согласие на контакт, я даже не заметил.

— Чего тебе? — вздохнул я, с закрытыми глазами откидываясь на стену и даже не глядя на фантома. В голове слегка плыло, мир вокруг неустойчиво покачивался, но в остальном состояние было гораздо более удовлетворительным, чем несколько секунд назад. Только навалилась тяжесть, навскидку оцененная мной где-то в восемь атмосфер. То есть, встать я мог, но с трудом, и делать это очень не хотел.

— Ну и вид у тебя, приятель, иные на костёр в лучшем виде восходят, — насмешливо фыркнул док. — Зайди ко мне, дело есть.

— А подождать оно не может?

— Нет, сейчас самое время, — сообщил Млен и ушёл. Слать проклятья вдогонку было лень, да и глупо. Поэтому я осторожно соскрёб свою телесную оболочку с упругого напольного покрытия и потащился к аккуратно сложенной в углу рубашке и кителю. Про душ сейчас думать было почти противно. Рубашку я натянуть осилил, а вот на китель посмотрел и только поморщился; тратить драгоценные остатки сил на всякие глупости не хотелось, а на устав мне сейчас было плевать с крыши здания Совета.

Пока доплёлся до медицинского блока, кое-как пришёл в себя. Организм начал оправляться от стресса; теперь бы ещё поспать как следует.